Татьяна Апраксина - Дым отечества
«Роза майская есть кустарник, ветви его тонкие, покрытые блестящей коричневато— красной корой, побеги покрыты шипами, которые в верхней части большие, твердые, слегка изогнутые. Цветки крупные, одиночные, с пятью розовыми или красными лепестками. Плоды, именуемые гипантии, шаровидные или яйцевидные, гладкие, голые, оранжево-красной окраски. Роза дамасская есть высокий кустарник, цветки его крупные, ароматные, каждый о тридцати шести лепестках розовых или белых… Роза столистная, от розы галльской происходящая, лепестков имеет в цветке сто, цвета красного, цветки ее собраны в соцветия, шипов же имеет больше прочих…»
Даже с описаниями дело шло туго. Вызубрить — можно, не привыкать, но понять?
Но научиться отличать одно от другого, когда оно не нарисовано со всем тщанием в книге, а торчит среди прочих в цветнике? Придется — поскольку вчера во дворе, выслушивая отчет о расследовании, господин герцог соизволил ткнуть пальцем в переплетение колючих стеблей, украшенных маленькими бутонами, и вопросил «что это?», а ответом «цветы» не удовлетворился. Второй ошибки он не позволит.
И это только описания; а целебные свойства, а обработка, а история, а обычаи, а верования и суеверия?.. Вот взять тот злосчастный путаный приземистый куст — он и геллеборус, известный древним ромеям, корень которого применялся для лечения падучей, он же и рождественская роза в Альбе, потому что цвести может и на Рождество Христово, прямо под снегом, а здесь в Орлеане — ведьмина роза — ровно по той же причине. Ну не наказание ли? Шаги в коридоре были нарочито громкими и очень военными. Дежурный офицер.
Значит, что-то случилось. С большими странными вещами они по-прежнему обращаются к господину де Вилльдьё, а вот с происшествиями предпочитают ходить к нему, к Эсме. А это происшествие, а не приказ, потому что офицер с приказом не стал бы заботиться о том, чтобы его услышали заранее.
— Простите, что отрываю вас, шевалье…
— Что вы… Слова строятся в ряды, движения совершаются сами собой. Де ла Контри, уже не знакомый, еще не друг — вероятно, приятель. Старше возрастом и званием, но младше близостью к патрону. Эти танцы вряд ли пригодятся дома, но освоить их было правильно — теперь можно не тратить время.
— … молодая женщина, по виду — простого звания, говорит как уроженка Лютеции. Знает латынь, но училась ей по книгам. Требует допустить ее к Его Высочеству. Просила передать «мэтр Бретиньи был первым».
— Распорядитесь задержать и обращаться предельно внимательно, будьте так любезны. — Он мог бы приказать, и система этикета не прогнулась бы; но лучше — просить, тем более, что в подобной просьбе ни один человек в этом доме не откажет, ему в голову не придет. — Я сейчас спущусь. Шантажистка? Вымогательница? Да нет, это слишком уж глупо, соваться в этот дом с вымогательством, простолюдинке — и прямо к господину герцогу. Тем более, что тайна уже ведома всему городу. Значит — свидетельница, важная свидетельница, если очень повезет, то родня переписчика. Сестра, дочка, племянница… знает латынь? Для простолюдинки это удивительное дело, но еще удивительнее, что де ла Контри с этого начал.
— Почему язык показался вам важным? — Хорошо все же быть иностранцем и младшим, можно задавать вопросы. Только улыбку при этом лучше убрать.
— Потому, — медленно отвечает де ла Контри, — что на указательном пальце у нее — ороговевшая вмятина.
— А… — кивает Эсме. — Хорошо бы она никуда не делась.
Несколько раз это бесстрастие, отсутствие ликования и вообще выражения чувств было признано окружающими высшей степенью элегантности; он не понял, но запомнил — так можно, так даже выгодно: ты не тратишь время на внешнее, думаешь, думаешь быстро, а люди вокруг что-то себе воображают. Переписчица. Не переписчик, а… переписчица. Простолюдинка из Лютеции, знающая латынь. «Мэтр Бретиньи был первым». Замечательно.
— Пригласите шевалье фицОсборна как можно скорее, прошу вас, сообщив ему то же, что и мне. Если он сочтет необходимым позвать графа де ла Валле, пусть предупредит.
Сначала заглянем в смотровое окошко. Прекрасной ремесленнице… ей не то, что двадцати, ей, может быть, и пятнадцати нет, если помнить, что это простолюдинка, хотя и горожанка. Одежда новая, куплена недавно, куплена кем-то с хорошим глазомером, но носить ее гостья не привыкла, воротник шею натер. И руки в прошлой жизни ей доводилось мыть чаще, чем лицо, хотя сейчас и то, и другое несет следы лишь утренней прогулки по улице. Не очень долгой. Интересно, думает Эсме Гордон. Подделать документ сложно, но возможно. А человека? Вблизи она тощая, угловатая, ни капли не похожая на служанку, под которую оделась — неловкая, сутулая, там, где на груди косынка должна стыдливо прикрывать, ей и прикрывать-то нечего. Руки все время пляшут вокруг плетеного из лент пояса, норовят под него спрятаться. К фартуку она привыкла, что ли? Чепец набекрень. Глаза злющие.
— Вы, благородный господин, — говорит мальчишеским альтом, — может, даже и герцог, да не тот, какой мне нужен.
— Я не герцог, — серьезно отвечает Эсме, — я — шевалье де Сен-Валери-эн-Ко, секретарь Его Высочества. Он поручил мне заниматься этим делом. Не вами, вас мы не ждали, а всем этим делом. Так что для того, чтобы поговорить с герцогом, вам придется сначала изложить все мне. Девица затравленно озирается — смотрит на дверь, на окна, а окна здесь начинаются высоко, под самым потолком, и забраны фигурными решетками. Выставляет вперед острое плечо. Нет, соображает пару мгновений спустя Эсме, это у нее просто одно плечо выше другого, а так она стоит, чтоб меньше заметно было — будто не кривая, а хорохорится. Пахнет от нее нагретой водой, мыльным камнем, кирпичной крошкой, глиной, травой, которой девушки полощут волосы. Не по-человечески, не по-женски. Как в купальнях. Ловит пристальный взгляд, не краснеет, не опускает кокетливо глазки, а шмыгает носом. Никакой почтительности. Полосатый уличный котенок — и тот лучше соображает, как себя вести в приличном доме.
Хм, а как будет вести себя полосатая уличная кошка, пытаясь казаться меньше и моложе — и не имея в этом деле опыта? Или даже нет, имея, но не тот. Подзаборный опыт: «я не добыча и не самка, но зато мышей ловлю». Так?
— Господин Андехс тебя отпустил? Фыркнула совсем уж по-кошачьи, не глаза, а кремень — искры сыплются. Такие же не поймешь какие, желтые, зеленые или карие. Разводами, наверное. Потом вздохнула, ладонью утерла нос — да и не простужена она вовсе, а просто по рукам не шлепали, от дурной привычки не отвадили. Грамоте выучили, латыни выучили, а сопли рукавом не утирать…
— Не отпустил. Сама ушла. — Как в сказке: «Я от разбойника ушла, от еретика ушла, и от тебя, монах, тоже уйду». И вот такая вот красотка с самого дна желает видеть господина герцога, немедленно, срочно и даже не попросив воды для умывания.
— Ну раз сама, так тем более мне следует знать, о чем Его Высочеству докладывать. Господин граф Вьеннский — не тот человек, чтобы от него просто так сбегали. А добра Его Высочеству он не желает.
— Вы, благородный господин, думаете — у меня кинжал за пазухой, или яд в платке, или еще какая пакость приготовлена? — смеется девчонка… да не такая уж она и девчонка, не младше госпожи герцогини Корво на самом деле. Тощая просто, почти горбатая и злая. — Я сюда пришла, потому что здесь уж ворона эта меня точно не достанет.
— Почему — ворона? — удивился Эсме.
— А кто же? — опять прыснула в ладонь, и изобразила, как граф Вьеннский подбирается к ней — слегка боком, неровно подпрыгивая. Вышло похоже. Города-города, что ж вы с людьми делаете? Она ведь и вправду не понимает.
— Девочка, — говорит Эсме. Хочет считаться ребенком, пусть будет так. Для нее это выгодная игра, с ребенка спросу меньше. Для него тоже. — Графу Вьеннскому тебя не отдадут, но вряд ли тебе нужно только это.
— Меня все заставили, — скороговоркой отвечает северянка. — Как есть слабая и беззащитная сирота, схваченная без суда… И мак курил, — добавляет она. «Я ее сейчас…» — думает Эсме, и не успевает определиться.
— Так, — говорит от дверей фицОсборн. — Простите, шевалье. Девушка, как тебя зовут и как зовут твоего отца?
— Колета, — медленно отвечает она, — а отца Пьером звали. Звали. Отец, значит, мертв.
— Отлично. — Образок святого Христофора со шляпы отцепил, на ладонь положил. — Покровителем своим и Господом нашим от своего имени и от имени моего сеньора, герцога Ангулемского обещаю, что если рассказанное Колетой, дочерью Пьера из Лютеции, окажется правдой и будет достойно внимания моего сеньора, то девица эта получит защиту и безопасность и прощение всех прошлых грехов перед законом, а возможно и награду. Аминь. Думаю, что этого достаточно. Действительно, достаточно: рекомая девица смотрит на фицОсборна, как на сияющего архангела, кланяется в пояс и пытается поцеловать руку. И тихонько проливает на косынку целые потоки слез, беззвучно и вроде бы сама того не замечая. Армориканец улыбается Эсме поверх ее головы, словно извиняясь, потом треплет переписчицу по мокрой щеке:
