Борис Сапожников - Большая игра
И точно, стражники послушались его, но вряд ли поняли хотя бы слово из сказанного Симсом. Не прошло и пары минут, как ворота Бухары отворились перед нами и мы, наконец, въехали в этот древний город.
Перед воротами британский офицер устроил глупый спектакль, потому что по другую их сторону нас ждала настоящая делегация. Возглавлял ее визирь или не менее важный чин бухарского эмира, поджарый воин с ястребиным выражением лица и короткой черной бородкой. Особенно мне запомнился его взгляд – настоящего убийцы, оценивающий. Всякого мозг его воспринимал как возможного врага и тут же прикидывал, как сподручней будет драться. Из-за внешности и манеры поведения, словно сошедших со страниц сказок Шехерезады, я про себя окрестил его Джафаром – ведь именно так обычно в них звали злых визирей. Сопровождала его весьма внушительная свита, не уступавшая в численности нашей экспедиции, в основном она состояла из воинов в расшитых халатах и отличных доспехах под ними. Музаффар сразу демонстрировал нам свою силу.
Визирь выслушал длинное, по-восточному витиеватое приветствие Игнатьева, кивнул в ответ и разразился столь же длинной речью. Конечно, я не понял ни слова из того, что говорили граф с визирем, однако оценил манеру речи Джафара. Общался тот отрывисто, короткими, лающими фразами, как будто отдавал приказы на поле боя, хотя обстановка и, уверен, содержание его речей этому вовсе не соответствовали.
После обмена приветствиями наша миссия двинулась через весь город в сторону дворца эмира. Ехали по длинной прямой улице, рассекавшей всю Бухару. Дважды миновали шумные базары, где жизнь замирала на время и на нас глазели сотни человек, до того азартно торговавшихся друг с другом. О нашем приближении оповещали звуки труб, в которые через каждые пять минут дули дюжие ребята, одетые лишь в широкие шаровары. Над нашей длинной колонной развевались знамена – черно-желто-белое Российской империи и зеленое с ладонью, полумесяцем и цитатами из Корана Бухарского эмирата.
Мы неспешно миновали без малого весь город, подъехали почти к самому дворцу. Тут колонна остановилась, и чиновники эмира принялись что-то объяснять Игнатьеву и находившемуся при нем Лерху. Как вскоре стало понятно, большую часть экспедиции, а именно драгун и слуг, поселят в большом караван-сарае, находящемся на территории дворца. Он как раз и был выстроен для таких вот случаев, ведь на Востоке не принято прибывать небольшими отрядами, а лишь в сопровождении толп слуг и рабов и, конечно, сильных отрядов воинов – никогда же не знаешь, какая напасть ждет по пути.
– Нас с графом, – объяснил нам с Обличинским Лерх, – поселят во дворце, как и старика Струве. К пожилым ученым, особенно астрономам, тут относятся с большим уважением. Ну и я погреюсь в его лучах, – усмехнулся наш переводчик. – Кстати, граф, Игнатьев настоял на том, чтобы и вас поселить во дворце.
– А моя команда?
– Насчет нее ничего не говорилось, – пожал плечами Лерх, – так что тут уж у самого Игнатьева уточняйте.
Я кинул взгляд на графа, находящегося в голове колонны и уже о чем-то беседующего с визирем, и решил пока его этим не беспокоить. Зачем влезать с нашими внутренними делами в дипломатическую игру, которую, я уверен, уже ведет глава миссии.
Караван-сарай не имел ничего общего с представлениями о подобном месте. Внутри эмирского дворца располагался целый комплекс разнообразных служб – в основном это были здания, построенные из желтого кирпича, украшенные затейливой росписью. Одним из них и был тот самый караван-сарай, где поселили большую часть нашей миссии. Дома, конюшни, загоны для верблюдов – все, как говорится, по первому разряду, никакой грязной соломы на полу и продавленных тюфяков. Внутри домов обстановка была непривычной, но по-своему уютной. Обличинскому выделили отдельный домик, унтера обитали в одном общем, такой же достался и моей команде. Драгун же со слугами разместили в длинной казарме, даже когда все туда заселились, она оставалась пустой почти наполовину, и это притом, что таких на территории караван-сарая было пять штук.
– С размахом тут привыкли жить, – усмехнулся Мишин, оглядывая казармы. – Там можно не меньше тысячи человек разместить.
– А ты думал как, – ответил ему Ломидзе, – здесь без гарема, наложниц, евнухов и оравы рабов ни один приличный человек не путешествует. Ну по крайней мере такой, чтобы его допустили во дворец к эмиру.
Тут в домик, выделенный моей команде, буквально вбежал слуга Игнатьева.
– Ваше сиятельство, – задыхаясь, выпалил он, – вас господин граф просят.
– Ну, раз просят, – усмехнулся я, – веди.
Понял, что отдохнуть мне сегодня придется весьма не скоро, если вообще доведется.
Игнатьев пребывал в раздраженном нетерпении – это было видно по всему его поведению, по взглядам, которые он бросал по сторонам, по нервному постукиванию каблуком, по тому, как он похлопывал себя перчатками по бедру.
– Толстой, – впервые позволил себе обратиться ко мне не по титулу Игнатьев, что говорило о крайней степени раздражения, и ясно было, что именно я причина такового, – где вы пропали? Мы не в европах, где принято опаздывать на пять минут минимум, показывая пригласившему свою значимость. Здесь это могут расценить как неуважение и, хуже того, оскорбление.
– Я вас решительно не понимаю, граф, – ответил нарочито официальным тоном, чем немного сбил с него спесивое раздражение.
– Через четверть часа состоится пир по случаю прибытия нашей миссии, – снизошел до объяснений Игнатьев, – и вы будете присутствовать на нем, как и Обличинский, и Лерх, и Струве. Мы должны показать себя с наилучшей стороны, и опоздание в это ни в коем случае не входит.
– Я не очень понимаю, зачем мне идти на этот пир? – пожал плечами я.
– А я понимаю, – отрезал граф, – и резоны сейчас излагать времени нет. Хорошо, что вы не успели сменить костюм, все уже готовы.
Я поглядел на двор караван-сарая и увидел всех названных Игнатьевым людей. Не хватало только лейтенанта Можайского, но тот покинул нас еще на Амударье, оставшись на борту «Перовского». Его работа, после того как мы сошли на берег, закончилась.
Спорить с графом я не стал – понимал, что без толку потрачу силы и время, которым сейчас все мы не слишком располагаем, а потому заскочил в седло приведенного слугой свежего коня и направился вслед за графом. Снова нашу сильно уменьшившуюся числом кавалькаду возглавлял визирь с ястребиным взглядом. Он внимательно оглядел каждого, кого Игнатьев выбрал себе в спутники на пир, особенно уделив внимание мне и Обличинскому. Проехали в седлах недолго – уже через пять минут оказались перед парадной лестницей дворца, где слуги придержали наших коней, давая нам спешиться.
По длинной лестнице спускался сам эмир бухарский Музаффар в окружении целой толпы слуг, воинов и рабов. Он шагал нарочито медленно, каждой ступеньке уделяя никак не меньше десятка секунд. Длинный халат его стелился за спиной, свободные одежды текут шелком, пальцы были унизаны золотыми перстнями, на голове – тюрбан со сверкающим алмазом на лбу, на поясе – сабля в роскошных ножнах.
Но вовсе не он привлек мое внимание в первую очередь, а группа британских офицеров, каким-то чудом затесавшаяся в его свиту. Особенно же возглавлявший ее высокий джентльмен в красной форме с роскошными бакенбардами и нагловатой ухмылкой этакого «хозяина жизни». Я был отлично знаком с ним еще по Крымской войне, звали его Гарри Пэджет Флэшмен, сам он предпочитал короткое Флэши, и был это самый отъявленный сукин сын, какого только рождала земля Британских островов. Последний человек, которого я хотел бы видеть где бы то ни было. И, похоже, граф Игнатьев придерживался того же мнения.
Музаффар первым обратился к графу, разразившись столь длинной речью, что казалось, ей не будет конца. Игнатьев не ударил в грязь лицом и ответил речью ничуть не короче, расцвеченной широкими жестами и парой глубоких поклонов. Лерх переводил нам слова и эмира, и графа, но все они сливались в единый поток словоблудия и заверения в вечной дружбе и любви между правителями России и Бухары. Ну а после нас проводили в большую пиршественную залу, где мы расселись за длинными столами, расставленными на разной высоте. В зависимости от ранга гостя его сажали на соответствующий стул. Конечно же, Игнатьеву досталось место рядом с самим Музаффаром, как и старику Струве, видимо благодаря его почтенному возрасту и профессии. Но и нас с Обличинским и Лерхом не стали сажать совсем уж далеко. Главным и единственным неудобством оказалось соседство с британскими офицерами.
Во время пира мы не столько ели или пили, сколько смотрели. Расположившись на подушках – стульев тут не держали – глядели во все глаза на представление, состоящее из номеров множества разных актеров. Тут и акробаты, и танцовщицы, чьи одежды скорее подчеркивали, нежели скрывали их прелести, и чернокожие бойцы, обменивающиеся стремительными ударами, правда, опытный взгляд легко выявлял постановочность их схваток, и жонглеры, державшие в воздухе до десятка предметов разного вида. Одни сменяли других, каждый старался произвести на эмира неизгладимое впечатление. Лерх поначалу еще переводил нам слова распорядителя, представлявшего очередных актеров и их номер, однако на втором десятке это надоело и ему, и нам. Ближе же к третьему даже самые замысловатые номера стали откровенно скучны. Интересно, как только эмир терпит это бесконечное представление или оно для него лишь фон, на который он привычно не обращает внимания?
