Александр Чернов - Владивосток - Порт-Артур
- Не, вашбродь, там от всплесков сам черт ногу сломит, а второго я через пару выстрелов достану.
- Как ты его достанешь, олух царя небесного, - начал закипать имеющий короткий фитиль Молас, - для нормальной пристрелки надо не мене трех орудий в залпе, сам ты дистанцию не уточнишь, если говорят тебе по головному - бей по...
Очередной выстрел прервал речь лейтенанта, и через примерно двадцать секунд на борту "Адзумы" расцвел цветок разрыва.
- Как, как... Охотник я. И отец мой был охотник и дед, - отозвался по-зверинному оскалившийся матрос, по прежнему не смотря ни на что кроме цели, - тут конечно не дробовик и не "бердан", но прочувствовать тоже можно. Не волнуйтесь, вашбродь, теперь от меня он уж никуда не денется!
- А чего же ты, черт эдакий, полтора года ваньку мне валял, пушку не в ту сторону ворочал? - оторопело проговорил Молас, откровенно любуясь действиями комендора, - ведь мог бы за наводчика стать еще год назад? Неужели самому было охота снаряды кидать?
- А зачем? - откровенно не понял Зыкин, - наводчиков у нас было в достатке, а что пушку не туда повернул... Ну, я это "право", "лево", вращать "по часовой, против часовой"... тут пробовать надо, а так на словах я не очень, извиняемся.
С этими словами бывший охотник, а теперь законный наводчик верхнего среднего шестидюймового орудия крейсера "Россия", выпустил в сторону "Адзумы", названия которой он даже не знал, ибо в опознании силуэтов тоже был "не очень", очередной снаряд. До окончания боя орудие под управление Зыкина показало самый большой процент попаданий из всех русских шестидюймовых пушек. В "Адзуму" на этом этапе боя попало шесть шестидюймовых снарядов.
К этому моменту неудобство и бесперспективность стрельбы его корабля по "Идзумо" стала очевидна для командира следующего третьим в русской колонне "Витязя". Вспомнив, что Руднев сам сказал ему, что "в бою надлежит проявлять разумную инициативу", Миклуха приказал перенести огонь на следующий в японской колонне третьим "Ивате". Стрелявший до этого по "России" в полигонных условиях "Ивате" не долго оставался в положении не пораженного корабля, и теперь в японской колоне похвастаться отсутствием попаданий могла только "Токива". Крейсер, казалось, оправдывал свое название - "Вечная" или "Незыблимая".
За все время боя носовая башня "Памяти Корейца" добилась двух попаданий в "Идзумо". Первое с большой дистанции в грот мачту, при не взорвавшемся бронебойном снаряде, осталось не замеченым для русских. Но японцам от этого было не легче - пробитая насквозь мачта вот - вот готова была рухнуть. Во втором на русском крейсере тоже были не уверены - снаряд прошел поперек всего японского корабля и взорвался уже в угольной яме противоположенного борта.
После переноса огня на "Якумо", последний получил довольно безобидное попадание. Метровая пробоина высоко над ватерлинией никак не повлияла на мореходность и боевые качества крейсера. Но японцам не могло везти бесконечно. На каждом японском крейсере бронированные казематы шестидюймовых орудий и пара башен главного калибра занимали примерно 10 % от площади бортовой проекции. И при этом, броня эта вполне пробивалась десятидюймовыми снарядами с дистанции боя. Рано или поздно, хоть один из них обязан был попасть в уязвимое место, просто по теории вероятности.
Хотя, в общем, японскому флоту, даже получившему ожидаемое попадание, скорее все же повезло. Попади в первый час боя снаряд с "Памяти Корейца" в башню какого либо корабля британской постойки - "Идзумо", "Ивате" или "Токивы" - тот бы взорвался весь. На каждом их них в самой башне хранилось несколько десятков снарядов, что позволяло повысить скорострельность в первый, самый важный период боя. К счастью для японцев, носовая башня "Памяти Корейца" вела огонь по построенному консервативными немцами "Якумо".
Проектировщики верфи "Вулкан", в Штеттине, разместили все снаряды и заряды к ним в погребе боеприпасов, где им и место. А для увеличения скорострельности установили на "Якумо" два снарядных элеватора вместо одного, как было на кораблях британской постройки. Расплачиваться за это пришлось уменьшением количества снарядов, если на "Идзумо" на восьмидюймовый ствол приходилось по 120 выстрелов, то на "Якумо" - всего 80. Зато после того, как двухсоткилограммовый снаряд проломил броню кормовой башни и взорвался прямо на станине орудия, сдетонировали только два снаряда и заряды к ним. Получи такой удар любой из крейсеров британской постройки, одновременный взрыв до 50 снарядов гарантированно разрушал не только башню, но и наносил серьезный урон всей оконечности корабля. Практически неизбежен был и взрыв погребов боезапаса.
Впрочем, для находившихся в башне "Якумо", и двух поднятых в элеваторах снарядов с пороховыми картузами хватило с избытком. Из амбразур орудий выплеснулись длинные, метров по тридцать, полотнища огня, сорванная крыша башни плюхнулась в воду за кормой, а сам крейсер, казалось, силой взрыва был вдавлен в воду почти до кормового балкона. Одномоментно к "перистым облакам" (корабль назван в честь священной горы Якумо, в полном соответствии с именами остальных японских кораблей линии, носивших названия гор или провинций на территории Японии, но дословно "Якумо" в переводе означает именно перистые облака) перенеслись души тридцати пяти членов команды. От сотрясения на несколько минут заклинило рулевую машину, и "Якумо" медленно стал вываливаться из строя вправо, невольно уходя от основного места сражения.
Громогласное "ура" прокатилось сначала по палубам русских крейсеров, а потом подобно цунами затопило и их трюмы, куда весть о взрыве японского крейсера попала через переговорные трубы. На наиболее пострадавшем от огня японцев "Рюрике" радостно орали все, кто еще мог хоть что - то произнести вслух. Ибо старейший, из принимавших сейчас участие в бою, крейсер выглядел страшно. Даже несмотря на все усилия по установке дополнительных противоосколочных переборок на батарейной палубе, большинство орудий правого, стрелявшего борта было приведено в негодность.
Из шести восьмидюймовок, в начале боя устроивших "Якумо" дождь металла и пироксилина, могли вести огонь только кормовая на верхней палубе и носовая казематная. Еще был шанс до конца боя починить носовую, сейчас комендоры под градом осколком пытались зубилом выбить намертво заклинивший накатник осколок. В пробоины медленно, но верно поступала вода, и "Рюрик" уже накренился на правый борт на два градуса. На батарейной и верхней палубе вповалку лежали тела убитых, а лазарет и перевязочная в бане были переполнены ранеными. Лежащие в бане слышали, как за переборкой шуршит высыпающийся через пробоины за борт уголь.
Именно этот высыпавшийся уголь и стал причиной очередной маленькой трагедии, которыми полон любой бой. Если бы угольная яма была полной, то попавший в борт с "Такасаго" бронебойный восьмидюймовый снаряд (после боя в Чемульпо в боекомплекты крейсеров со складов вернули старые бронебойные снаряды британского образца, к счастью для русских их было очень мало) взорвался бы в завалах угля. Но, увы, пробив борт, он беспрепятственно дошел до скоса бронепалубы и взорвался, частично пробив его. Из находившихся в перевязочной погибло более половины, включая доктора. Оставшиеся в живых перевязывали друг друга как могли, и чем приходилось. Впоследствии, этот случай лег в основу обязательного обучения всех солдат и матросов русской армии и флота основам оказания первой помощи.
Спустя несколько минут после возвращения "Якумо" в строй, что было встречено громовым "Банзай" на всех японский кораблях, "Рюрик" получил снаряд, чуть было не решивший его судьбу. Казалось, что противостояние этих двух кораблей вышло за рамки обычной перестрелки крейсеров воюющих сторон, и перешло уже в область чего-то личного. Не успев даже занять свое место в строю, "Якумо" всадил шестидюймовый снаряд в рубку "Рюрика". От полного уничтожения командование корабля спасла только зауженная амбразура и снятый "грибок"-козырек, который исправно отражал осколки в рубки русских кораблей всю войну в мире Петровича.
Но даже улучшенная конструкция рубки не смогла спасти всех. Убиты били рулевой квартирмейстер Приходько и один из сигнальщиков, старший штурманский офицер Солуха получил осколок в живот, и был, несмотря на отчаянные попытки остаться в рубке, отправлен в лазарет. Мичман Иванов с пробитой в трех местах рукой остался на посту. Командир крейсера Трусов был ранен двумя осколками в лицо. Один распорол ему правую щеку, а второй, раскрошив предварительно бинокль, выбил капитану первого ранга передние верхние зубы. Оставшись после перевязки в рубке, Трусов теперь изъяснялся настолько невнятно, что ему приходилось свои приказы дублировать жестами...
Едва на "Рюрике" справились с поражением рубки, как с того же "Якумо" прилетел роковой снаряд. Даже лишившись кормовой башни, и потеряв от огня "Рюрика" три из шести шестидюймовок левого борта, японский крейсер все же смог отправить в нокдаун своего оппонента. Восьмидюймовый снаряд из носовой башни, которая тоже перешла на стрельбу бронебойными, проник в румпельное отделение "Рюрика". Там он взорвался. Не только размолотив при этом рулевую машину, но и погнув тяги привода пера руля, А сам руль заклинив в положении 30 градусов "право на борт"... "Дедушка "Рюрик" резко рыскнул вправо, вывалившись из линии в сторону противника.
