Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
— Одно условие: победитель получит прощение! Иначе они просто заколют друг друга.
Ответом ему был вопль одобрения. «Слава прокуратору! Слава прокуратору!» — неслось со всех сторон. Невольно я поразился находчивости Пилата. Одним словом он превратил разгневанных зрителей в своих обожателей.
Солдаты отвязали нас от столбов и отвели во внутренние помещения амфитеатра. Служитель отворил оружейный склад, гадая, какие мечи и доспехи нам выбрать. Неожиданно появившийся Пилат прервал его размышления.
— Подбери легионеров подходящего роста, — сказал он сопровождавшему его центуриону, — сними с них вооружение и отдай им! — указал он на нас.
— Гладиаторы не дерутся армейским оружием! — удивился распорядитель амфитеатра.
— Они не гладиаторы! — рассердился Пилат. — Руф — римский центурион, никто не лишал его этого звания. Он будет драться мечом, к которому привык. Второй преступник не римлянин, но имеет право на равнозначное вооружение. Кто бы из них не победил в бою, — усмехнулся Пилат. — Верх одержит римское оружие!
Прокуратор взял меня за локоть и отвел в сторону. Стража, повинуясь его знаку, осталась на месте.
— Ты идешь на смерть, Руф, потому должен знать, — сказал Пилат вполголоса. — Отец твой — дурак, начитавшийся свитков глупых историков. Все эти Нумы Помпилии, Квинты Курции, Муции Сцеволы и прочие наши герои никогда не существовали или не были такими, какими их изобразили. Сказки полезно рассказывать юнцам, чтоб охотней умирали за Рим, умным людям верить в них стыдно. Римом правил царь, потом — сенат, сейчас правит принцепс, завтра, может, опять будет царь… Умирать надо не за них, а за свою семью. Она — основа Рима! Как только распадутся семьи, империи не станет. Август это понимал… Я никогда не отказался бы от такого сына, как ты, Марк! Я гордился бы тобой! Я приказал бросить тебя в зверинец, где жила львица. Вчера она подохла, и я запретил прибирать камеру. Ты пропитался ее запахом, и лев не тронул тебя. Я думал, он растерзает второго, но он не захотел. Толпа возмутилась, тебе придется драться. Мне говорили: ты хорошо владеешь мечом!
— Аким не хуже! — сказал я.
— Он выше ростом и руки у него длиннее. Твой отец говорил: он командовал когортой, — задумчиво сказал Пилат. — Будь с ним осторожнее, не бросайся, очертя голову. Лови его на выпаде. Удачи тебе!
Пилат ушел. Легионеры принесли оружие, помогли нам облачиться в лорики и шлемы, дали овальные щиты. Мечи предусмотрительно оставили для арены. Аким вооружался в трех шагах от меня, и я увидел, как он оживленно разговаривает с одним из легионеров. Я прислушался: говорили по-скловенски. О чем, понять было нельзя, но, к моему удивлению, я увидел, что Аким что-то приказывает солдату. Тот молча кивнул и ушел. Другие последовали за ним — мы были готовы.
— Желаю вам заколоть друг друга! — сказал центурион. — Тогда я наделаю из мечей ножиков и выгодно продам.
— Не дождешься! — усмехнулся Аким.
— Пусть Руф заколет тебя!
— Я обрежу юнцу уши и заставлю их съесть. Могу и тебе оставить…
— Иди! — замахнулся на него центурион палкой.
Я в свою очередь гневно глянул на Акима. Он в ответ показал язык и жестом показал, как отрежет мне уши. Злость закипела во мне. Если раньше я размышлял, стоит мне драться или же позволить заколоть себя, то сейчас сомнений не осталось. Это Аким был виновен в моих несчастьях! Скажи он сразу, что Козма его друг, разве сидел бы я в темнице? Отец не отказался бы от меня, а Валерия уцелела…
Толпа встретила наше появление ревом. Мы по обычаю приветствовали прокуратора и стали друг против друга. Прокуратор дал знак…
Многое уже истерлось из моей памяти, только не этот день. Я помню все: каждое слово, каждое движение, каждый удар… Аким не шутил: бил сильно, точно и расчетливо. Щитом и мечом. Пилат поступил мудро, дав нам лорики из железных колец и тяжелые щиты. Из-за них Аким не мог танцевать вокруг, как делал в перистиле нашего римского дома, и вынужден был сражаться, как римский легионер: грубо и прямолинейно. Мечом над щитом, мечом — из-под щита. Щитом по щиту сбоку — сбить с ног или заставить раскрыться. Именно такому бою учили меня. Удары Акима, я отражал и, помня совет прокуратора, держался настороже. Я ждал, пока противник выдохнется и станет совершать ошибки…
Мы сходились и отскакивали друг от друга, рубили и кололи. На арене стоял грохот и лязг, мы хекали и тяжело дышали. Толпа, вначале встречавшие наши выпады рукоплесканиями, сначала умолкла, а потом стала раздраженно гудеть. Мы бились уже полстражи, но даже не поцарапали друг друга.
— Зачем преступникам защитное вооружение? — донесся сверху знакомый голос. — Они не солдаты. Пусть дерутся одними мечами!
Амфитеатр одобрительно загудел. Шум стал нарастать, послышались крики: сначала разрозненные, а затем все более дружные. Вскоре амфитеатр возмущенно вопил. Мы с Акимом прекратили сражаться, отступили в стороны и молча смотрели на беснующуюся толпу. Ей не интересны были наши приемы и выпады. Она жаждала крови.
Пилат подозвал центуриона, что-то сказал ему. Центурион убежал и скоро появился на арене в сопровождении десятка легионеров. Те взяли нас в кольцо, держа наготове пилумы. По знаку центуриона мы бросили мечи, солдаты подобрали их, затем отобрали у нас щиты и стащили лорики. Я опять увидел знакомого легионера, который снова подошел к Акиму. В этот раз мой противник ничего не сказал, только отрицательно покачал головой в ответ на вопросительный взгляд солдата.
Центурион оставил нам шлемы. Уходя, солдаты швырнули нам под ноги мечи. Я подобрал свой и крепко сжал рукоять «гладиуса». Жить мне оставалось считанные мгновения. Меч — страшное оружие. Он наносит тяжелую рану, едва коснувшись человека. Прямой удар им — смерть. Поэтому солдат на войне прячут в лорики и дают им щиты. Даже у гладиаторов есть доспех и щит. Гладиатор не должен умереть быстро, сначала публика порадуется красоте боя. Армии красота ни к чему. Римские «гладиусы» короткие, поразить ими можно, подойдя вплотную. Мы были обречены. Два-три выпада, и кто-то рухнет на песок. Возможно, оба сразу.
Аким поднял свой меч, целя мне в лицо, и я сразу вспомнил наши бои в Риме. Я отбил его выпад, но лезвие «гладиуса» чиркнуло меня по плечу, и я ощутил, как теплое заструилось по коже. Ответным ударом я зацепил бедро Акима: красный ручеек поплыл по его ноге. Амфитеатр радостно закричал. Каждый наш выпад оставлял на теле противника след. Мы рубили, кололи, уклонялись от ударов; это был стремительный бой: страшный и беспощадный. Клинки, сталкиваясь, высекали искры, меня обдавало горячими брызгами. Амфитеатр вопил от восторга. Но так продолжалось не долго. Скоро мы стояли друг перед другом, залитые кровью, и обессилено тыкали мечами, пытаясь достать противника концом клинка. Усталость и слабость от потери крови мешали нам. Я дважды промахнулся, подставив незащищенный бок, но Аким не успел вонзить в него меч. Один раз «гладиус» повернулся в руке Акима, и он ударил меня плашмя… Амфитеатр вскочил на ноги, толпа орала, как безумная, ожидая, кто первым рухнет на песок. Все плыло перед моими глазами, песок вокруг меня был залит кровью. Я понимал, что едва двигаю мечом, но и Аким не мог добить меня. Собрав все силы, я бросил вперед, выставив перед собой меч. Аким увернулся, я упал на песок и понял, что уже не встану. Из последних сил я перевернулся на спину — встретить смерть лицом. Она медлила. Приподняв голову, я увидел, что Аким стоит на коленях, опираясь на меч, и его шатает…
Амфитеатр вопил и кричал. Нестройные крики слились в один. «Ру-дис! Ру-дис!» — скандировала толпа. Она кричала долго. Я не видел Пилата, но он, видимо, отдал приказ: ворота распахнулись, и на арену вышел десяток легионеров. Держа пилумы на изготовку, они стали окружать нас.
«Добьют! — понял я. — Приколют пилумами…» У моей головы захрустел песок под калигами, но удара пилумом не последовало. Сильная рука вырвала «гладиус» из моей руки, и я вдруг ощутил в ладони другую рукоять. Скосив взгляд, я увидел деревянный меч. Это был «рудис» — знак освобождения гладиатора. Жители Кесарии насытились видом нашей крови и даровали преступнику прощение. Глаза мои закрыла тьма, все стихло…
* * *Когда я пришел в себя, то лежал в постели в незнакомой комнате. Раны мои слегка ныли, но чувствовал я себя сносно. Я приподнялся и увидел, что руки и ноги мои забинтованы, а также ощутил повязку на теле.
— Очнулся! — послышался звучный голос, и передо мной возникло странное лицо. Кожа на подбородке и щеках была светлее, чем на лбу. Человек, смотревший на меня, недавно сбрил бороду… Вдруг я увидел зеленые глаза…
— Козма?..
— Признал! — засмеялся зеленоглазый.
— Тебя не схватили?
— Руки коротки! — хмыкнул Козма. — Я привел с собой друзей. Отличные солдаты! Они хотели разнести ваш амфитеатр.
