Дмитрий Шидловский - Враги
— Ну а что же я могу, по-вашему? — склонил голову набок Санин.
— Вы здесь живете и можете воздействовать более методично, — улыбнулся Артем.
— Не проще ли тогда поговорить с сильными мира сего, обладающими властью и финансами? — уточнил Санин.
— У меня был печальный опыт, — погрустнел Артем. — Как раз с Петром.
— С Назаровым? — удивился Санин. — Какая власть может быть у нищего ассистента…
— Нет, это было, когда он состоял при дворе регента королевства, — спокойно пояснил Артем. — Дело в другом. Во-первых, если некто поставил себе цель исходя из уровня своего развития и информированности и идет к ней напролом, ничего вокруг себя не замечая, говорить с ним бессмысленно. Он ухватит только то, что будет ему импонировать и согласовываться с его убеждениями. Для переоценки ценностей, для сбора дополнительной информации, тем более об основах мироздания, надо остановиться. Как говорится, сесть и подумать. Разумеется, кто реже останавливается, тот большего добивается в политической борьбе. Вы же понимаете, что политическая борьба требует постоянного напряжения сил и непрерывной деятельности. До философии ли тут? Вот и получается, что наверху оказываются люди, менее всего склонные думать на глобальные темы. А значит, нас они просто не услышат. Когда вы участвуете в реальной политической борьбе, вопросы долгосрочного развития цивилизации для вас обычно второстепенны. Вас больше интересуют сиюминутные проблемы. Главное для вас — победить стоящего перед вами врага. Обычно это называют политической целесообразностью. А уже прикрываясь ею, можно и народу врать, и с самым отвратительным диктатором союз заключать. Так что, сколько ни напоминай такому «реальному» политику о вечных истинах, все равно победят сиюминутные интересы.
— Ну а если вы явитесь во всей своей славе и блеске, — хмыкнул Санин, — покажете свою мощь и укажете путь?
— Еще хуже, — безнадежно махнул рукой Артем, как при зубной боли. — Нас сразу запишут в боги. Начнется драка за близость к нам, а немедленно образовавшаяся жреческая каста от нашего имени такое творить будет… Жутко представить.
— Но я-то что могу? — уже нетерпеливо проговорил Санин.
— А вы можете дать ту идею, которая завладеет умами, а потом старательно поддерживать и развивать ее, — пояснил Артем. — Вы можете донести ее до сильных мира сего. Пусть они даже считают, что с ее помощью добиваются своих личных целей. Главное, чтобы двигались в нужном направлении.
— Неблагодарная работа, — вздохнул Санин.
— А другого пути нет, — пожал плечами Артем. — Так что, беретесь?
— Чего же вы хотите конкретно?
— Того, чем вы занимаетесь. Нужен анализ возможных вариантов развития Северороссии.
— А у вас такого анализа нет?
— Есть, конечно, но нас устраивает ваш. Зачем вторгаться туда, где и так все идет нормально? Насильственное вмешательство, даже с благой целью, никогда еще к положительному результату не приводило. Для нас, как и для врачей, первый закон — не навреди.
— Ну, положим, составлю я свои прогнозы, что дальше? — пожал плечами Санин.
— Они обязательно сыграют свою роль, — улыбнулся Артем. — Вы же знаете, рукописи не горят, а, напротив, имеют обыкновение возникать из небытия в тот самый момент, когда более всего нужны. Главное, чтобы нашелся мастер, который бы их создал. Я бы хотел, чтобы это стало вашей миссией на ближайшие годы.
— Значит, мастером вы меня признаете? — констатировал Санин.
— Ну, зачем тратить время на обсуждение очевидного, — поднял брови Артем. — Время — самое ценное, что есть в нашей жизни, не стоит им разбрасываться.
— Время настолько ценно даже для вас? — удивился Санин.
— «На земле и на небе, в мире богов, людей и демонов есть лишь один вечный закон, — процитировал Артем, — ничто не вечно»[21]. А раз так, то и мы ограничены во времени. Кстати, ваша остановка.
— А вы? — склонил голову набок — Санин. — Может, зайдете на чаек?
— Спасибо, в другой раз, — ответил Артем. — Еще увидимся.
— Тогда до встречи, — произнес Санин.
Он поднялся и вышел из вагона. Звякнув, трамвай покатил дальше но когда Санин бросил взгляд ему вслед, то увидел, что убегающий вдаль по рельсам вагон пуст.
Часть 3
ПОЛЕ БОЯ
Эпизод 12
НЕВИДИМЫЙ ФРОНТ
Издав громкий гудок, поезд медленно подошел к платформе. Толпа встречающих придвинулась к краю перрона. Лязгнули тормоза, поезд остановился, и все пространство вокруг вагонов наполнилось криками, радостными возгласами, плачем. На перрон из вагонов стали выходить люди. Некоторые выгружали несметное количество разнообразного багажа. Другие ступали на петербургскую землю с саквояжиком или портфелем в руке. Родственники и друзья обнимали после долгой разлуки дорогих людей, которых уже не чаяли увидеть. Официальные представители североросских властей тут же вручали приехавшим инженерам, ученым, врачам и другим специалистам в самых разных областях визитки, контракты и адреса отделов иммиграционного контроля.
Алексей, облаченный в добротный английский костюм и белую рубашку с галстуком, молча наблюдал эту сцену из окна кабинета начальника Николаевского вокзала. В отличие от советских властей, которые еще в двадцатом году переименовали Петербургский вокзал в Москве в Торжковский, власти Северороссии не спешили менять названия. Более того, официально вокзал именовался Московским-Николаевским, как бы демонстрируя, что после заключения мирного договора в девятнадцатом никаких поводов для вражды больше не существует.
Впрочем, в сравнении с довоенным временем вокзал пустовал. Служивший в свое время главным каналом связи имперской столицы с ее восточными провинциями, включая Москву, он потерял свое значение. Министерство путей сообщения постоянно жаловалось на перегрузку Финляндского вокзала, связывавшего столицу новообразованного государства со Скандинавией, железнодорожное сообщение с которой сильно выросло за послевоенные годы. Работали в полную силу, требуя расширения, Варшавский и Балтийский вокзалы, с которых поезда отправлялись в Прибалтику, Польшу, Германию и далее во все города Европы. Часть рейсов даже пришлось передать на красивейший вокзал столицы — Витебский. Но Московский-Николаевский работал на десятую часть своих возможностей. Один пассажирский поезд в день, раз в два дня — скорые на Новгород и Архангельск, два пассажирских в день — на Вологду. И еще вот этот, раз в неделю, скорый Санкт-Петербург–Москва–Санкт-Петербург. И все. Непривычное запустение для некогда главного вокзала империи.
— И вот так каждый раз, ваше высокопревосходительство, — произнес начальник вокзала, подходя к Алексею и указывая на людской водоворот на перроне. — Не могу на это смотреть.
— Для многих из них это спасение, — негромко произнес Алексей.
Этот скорый поезд, вот уже год, с апреля двадцать первого, курсировавший между столицей Североросской Республики и РСФСР, иногда называли «поездом слез». Из Петербурга в Москву он шел почти пустой. Несколько чиновников Министерства иностранных дел Северороссии, дипкурьеры и сотрудники полпредства РСФСР в Петербурге, да пара-тройка отважных коммерсантов, решившихся все-таки торговать с Советской Россией продовольствием (продажа Советской России оружия и техники была запрещена специальным указом Президента) в обмен на золото, драгоценности и предметы искусства, конфискованные большевиками у Церкви и так называемых буржуев.
Но вот обратно… Из Москвы поезд шел набитый беженцами и эмигрантами.
Не стоит думать, что Советы так легко отпускали людей из своей страны. Как только закончилась гражданская война, по всей новой границе советского государства с треском опустился «железный занавес». Получить разрешение на выезд было чрезвычайно сложно, почти невозможно. За исключением немногочисленных постоянно высылаемых из страны философов, экономистов и историков, не принявших коммунизма, рядовому гражданину Страны Советов получить разрешение на выезд за границу было почти невозможно. Однако большевики активно торговали людьми. За определенную сумму, уплачиваемую золотом или иностранной валютой, имеющей золотой паритет, любой желающий мог получить разрешение на выезд. Разумеется, не особо заботясь о соблюдении норм «буржуазного права», большевики у тех, кто оказался на территории РСФСР, золотовалютные ценности просто конфисковывали. А вот до капиталов, вывезенных эмигрантами, им так просто было не дотянуться, так что продажа людей стала для Москвы верным способом «растрясти буржуев».
Гражданская война разметала семьи. Часто было так, что муж оказывался в Крыму (который в этом мире благодаря перевороту, устроенному генералом Слащеным в октябре двадцатого, остался в руках у белых) или эмигрировал в Северороссию, Францию, Германию или США, а его жена оказалась в Москве, Твери или Костроме. Бывало, что эмигранты старались выкупить детей своих ближайших родственников, погибших от красного террора или голода в период гражданской войны. Братья и сестры, родители и дети стремились воссоединиться. Сделать это они могли единственным способом — заплатив выкуп большевикам. Его сумма колебалась от ста до тысячи царских золотых рублей, в зависимости от того, как оценивали человека представители советской власти.[22]
