Андрей Посняков - Перстень Тамерлана

– Ну-ну, бывают в жизни обломы, – хохотнул Иван, неожиданно ощутив острую жалость к этой издерганной жизнью девчонке, еще ведь совсем молодой. – Сколько тебе лет, Юлнуз?

– Уже много. Восемнадцать. А еще ничего нет! – Вздохнув, девушка вытерла слезы.

Она ушла, поцеловав Ивана на прощание, и терпкий вкус ее еще долго оставался у того на губах, как привкус молодого вина.

А дождь все лил, неутомимо и нудно, и казалось, не будет ему ни конца, ни краю. Лишь далеко-далеко за лесом, у самого горизонта, появилась, становясь все шире и шире, узкая голубая полоска. Где-то на болоте, за лесом, пронзительно…

Глава 14

Плато Устюрт – Туранская низменность. Ноябрь 1395 г. Нежданная встреча

Из всех, ушедших в бесконечный путь,

Сюда вернулся разве кто-нибудь?

Так в этом старом караван-сарае

Смотри, чего-нибудь не позабудь.

…кричала выпь. Крик этот Иван вспомнил через несколько месяцев, когда караван бухарского купца Махмуда Фаязи шел к болотам близ устья Джейхуна. Тут, в камышах, тоже кричали выпи. Только камыши были другими – толстыми, упругими, блестящими – из них выходили неплохие копья и отличные флейты. Вот, чуть в стороне от болота, мелькнул рыжий хвост лисы, высоко в небе парил коршун. Было довольно прохладно, и купец – толстый рыжебородый крепыш в чалме и стеганом ватном халате, – сидя верхом, кутался в теплое одеяло из грубой верблюжьей шерсти. Он не спал уже, несмотря на раннее утро – меж щелистых отрогов плато струился туман, ниже, у болот, превращаясь в совсем плотную, почти непроглядную желтовато-бурую завесу. Места были глухие, гиблые, хоть и поспокойней стало здесь со времен владычества Тимура, однако нет-нет, да и пошаливали бродячие шайки-джетэ, грабили караваны, нападали на постоялые дворы вдоль дорог, не брезговали и разорить крестьянскую хижину. Самой известной была банда Кучум-Кума-нойона. Кучум-Кум – Кучум-Песок, Песчаный Кучум – так его прозвали за то, что уже третий год не могли поймать его отряды Тимура, казалось, все уже, загнали – ан нет, утекал Кучум со своими людьми, словно песок между пальцев. Одно слово – Кучум-Кум. Ну а нойон – князь – это он уж сам придумал, никаким князем Кучум не был, даже и близко к любой аристократии не стоял, говорили, что еще лет шесть назад был Кучум трепальщиком хлопка в Ургенче, а потом, после сожжения города Тимуром, ускользнул, собрал шайку и начал грабить всех, кто под руку попадется. Так пока и не давал покою караванщикам, видно, у Тимура руки до него не доходили пока, ну как же, есть дела поважнее – сжечь Елец, разграбить Кафу, да еще вот Сарай-Берке хорошо бы разрушить…

Купец поежился под порывами холодного, пронизывающего до самых костей ветра, закутался поплотней в одеяло, оглянувшись на караван, кивнул стражникам – пора поднимать людей и верблюдов, еще немного – и покажутся впереди благодатные воды Джейхуна. Там и караван-сарай, к вечеру, глядишь, и доберутся, если сейчас спать не будут, да и в пути прибавят шагу.

Караван поднимался. Забегал караван-баши, охранники подстегивали плетками невыспавшихся от холода рабов. Хороший удар получил зазевавшийся Салим, а вот Ивану удалось-таки увернуться.

– Вот. – Не обращая никакого внимания на боль от удара, Салим горделиво взглянул вокруг. – Скоро и родные места. Совсем скоро.

В выцветшем бледно-синем небе кричал коршун, позади, и слева и справа от болот, тянулась унылая серая земля, покрытая верблюжьей колючкой и чахлыми кусточками саксаула.

Все же Раничев, как и Салим, был рад, что длительное путешествие их подходило к концу. Три тысячи километров! Ну пусть даже поменьше. На машине-то утомишься ехать, а тут пешком. Слава богу, весь этот кошмар скоро закончится. Труден был путь, тяжел, временами даже невыносим – Ефим с Авраамкой-писцом точно бы померли, не выдержали, хорошо – удалось помочь им бежать. Где-то они теперь? Иван грустно вздохнул. Ефим Гудок, скорее всего, подался в Москву, в ватагу Семена, а Авраам – шут его знает. Может, тоже в Москву, а может, и в Переяславле завис, при дворе Олега Иваныча, рязанского князя. Всякое может быть, если не попались по дороге под шальные стрелы гулямов. Ну, дай бог выбраться. Раничев вдруг с удивлением поймал себя на мысли о том, что все больше думает именно об этом времени, об этих, живущих сейчас людях, и все меньше вспоминает музей, «Явосьму», Владу… Интересно, где сейчас Евдокия, боярышня зеленоглазая? Должна б уже быть в Самарканде, в богатом доме бека Энвера. Интересно, кем ее сделает бек, когда вернется, – простой наложницей? Младшей женой? Или – продаст, проиграет в кости, подарит кому-то? Что ж, хозяин – барин.

Иван ощутил вдруг приступ острого стыда за то, что так и не смог помочь девушке, вот не удалось – и все, хоть ты плачь! Одно хорошо – хоть не убили, жива… впрочем, и это нельзя сейчас утверждать точно, такое уж время.

Оживший после ночного холодного сна караван медленно огибал болото, пользуясь старой караванной тропой, круто заворачивающей к югу, к Джейхун-реке, или – Амударье, как привык Раничев. Дней через десять-пятнадцать должен показаться Ургенч, или что там от него осталось после сожжения Тимуром. С утра холодало, где-то плюс пять – плюс десять, но днем, как уже по опыту знал Иван, изрядно-таки потеплеет и станет вполне терпимо, только вот сейчас выдержать, завернуться поплотней в одеяло, гад, купец, пожадничал, выдал рабам этакое старье все в дырах, сволочь – одним словом… Хотя хорошо, конечно, что попался он на глаза Энвер-беку, тот и сплавил с ним по пути оставшихся в живых невольников, так бы, наверное, убил, похоже, не верил он в особые таланты предсказателя-Раничева, не верил, но очень хотел бы верить, уж больно понравились ему слова Ивана о судьбе Баязида-султана.

Они шли без перерыва, до самого вечера. Светило в глаза низкое пустынное солнце, и в самом деле стало значительно теплее, Раничев повеселел, развернул одеяло, насколько смог связанными руками, хорошо хоть не надели на шею тяжелую колодку, а ведь могли бы, да так и делали на ночь, ну а без нее что ж, идти можно. Иван даже принялся насвистывать что-то из «Бони М», что-то такое, веселое, «Распутина», что ли…

– Все свистишь? – буркнул ему в спину шагающий позади Салим. – Мы ведь уже почти пришли. Надо бы бежать попытаться.

Раничев насторожился:

– Думаешь, пора?

– Самое время. Представится случай, и… Уж у тебя-то опыт богатый.

Иван тихонько засмеялся. Ну да, представится случай. Если б это было так просто. Да и куда здесь бежать? Одни пески кругом. Гладко было на бумаге…

Караван-сарай возник на пути внезапно, вырос будто из-под земли глинобитным забором и двумя чахлыми карагачами. Он был пуст – не сезон, это Махмуд припозднился – и хозяин, плешивый старик в замызганном старом халате, кланялся, улыбаясь, завидев караван еще издали. Все домочадцы его – трое тощих парней с впалыми щеками и несколько закрытых паранджой женщин – тоже вышли приветствовать гостей и, стоя у ворот, кланялись.

– Гость в дом – радость в дом, – кланяясь, зазывал караван-сарайщик. – Ночлег у горящего очага, холодный шербет и кебаб из молодого барашка – что еще нужно усталому путнику? А у меня лучший кебаб в округе, это вам всякий скажет. – Старик просто лучился желанием угодить. Этакий рахат-лукум в чалме и халате.

– Вообще-то люди хвалят караван-сарай Абу-Карима… – не слезая с верблюда, задумчиво пробормотал Махмуд Фаязи.

Старик всплеснул руками:

– Вах! Да отсохнет язык во веки веков у того, кто так говорит! У скупого Абу-Карима, да простит меня Аллах, не караван-сарай, а пристанище иблисов! Кого там только нет – всякой швали, вот у меня здесь совсем другое дело – просторно, чисто.

Стараниями Салима кое-что понявший из его речи Раничев усмехнулся. Ну насчет того, что просторно, еще, наверное, можно было бы согласиться, и то как посмотреть. Но вот что касаемо чистоты… Тут хозяин, пожалуй, погорячился. Грязные, снующие по двору куры, давно не чищенный котел, подвешенный над чадящим очагом, тараканы, размером чуть ли не с палец – все это мало соответствовало представлениям Ивана о чистоте. Впрочем, ни хозяина, ни, похоже, и купца это отнюдь не смущало. Смущало другое – цена. Выслушав старика, Махмуд соизволил слезть наконец с верблюда и с азартом принялся торговаться. Владелец караван-сарая требовал от караванщика три дирхема… или динара… Раничев точно не расслышал, понял только, что речь шла о деньгах. Купец, с ужасом в глазах, повторил запрошенную стариком цифру каждому караванщику, исключая, пожалуй, только рабов, и караванщики, услыхав названную сумму, осуждающе трясли бородами и ахали. На взгляд Ивана, торг продолжался довольно долго и нудно, пока наконец обе договаривающиеся стороны, устав препираться, не ударили по рукам. На чем они сошлись, Раничев не расслышал, да, честно говоря, не особенно-то это его и интересовало. Внутри караван-сарай выглядел еще непригляднее, чем снаружи. Впрочем, рабов внутрь и не пустили – они просто выгрузили туда личную поклажу купца. Само помещение караван-сарая, сложенное из необожженного кирпича, видимо, предназначалось для почетных гостей, все остальные – погонщики ослов, невольники, прибившиеся к каравану дервиши, должны были ночевать в тростниковой пристройке.