Главная роль 6 - Павел Смолин
Стоя на палубе прибывающего к британской метрополии корабля, Федор смотрел на город и дышал на озябшие ладони. Раскинувшись от горизонта до горизонта своей коптящей мириадами труб тушей, столица могучей империи словно решила уничтожить всё, способное внушить хоть толику мысли о жизни: лишь тощие воробьи да голуби, опасливо косясь на крыс, пытались найти что-то съедобное в заполненных помоями грязных переулках. Воняющий гарью и нечистотами воздух, однако, Феде понравился — к промышленным ароматам примешивалась отчетливая нотка опасности и приключений.
Жизнь тем не менее внесла коррективы — прямо с корабля Федора протащил по нужным конторам хмурый незнакомый соотечественник, кроме пароля-отзыва и словом-то не обмолвившийся. Так филер получил в собственность наполненную пауками, клопами и плесенью конуру на окраинах Лондона и подданство Британской Империи. Дальше было рекрутинговое агентство и строгий отбор, который «связной» очень советовал филеру не провалить. Получилось — теперь Федор работал слугой широкого профиля в гостинице «Лэндхэм». Работал долго — до середины мая, от ощущения собственной бесполезности и скуки уже подумывая начать прикладываться к дешевому бурбону, но двадцать третьего мая в холл гостиницы, где дежурил почти повысившийся до администратора благодаря усердию Федя, вошел «связной».
Вручив филеру тяжеленный ящик, «связной» велел ему отнести обозначенное «хрупким» оборудование в соседствующий с люксом номер два номер и прислонить трубками к стене в соответствии с инструкцией. Самому Федору было велено слушать ушами живыми, привычной слуховой трубкой и не стесняться записывать беседу, которая развернется в люксе с девяти вечера до полуночи.
Наконец-то настоящая работа! Повидал Федор постояльцев, которые останавливаются в люксах — сплошь богачи с бакенбардами в сажень! Непростая будет беседа! Такая, что окупит потраченные на протирание пыли полгода!
Ящик пронести удалось легко — мало ли что там слуги по коридорам на тележках катают. Остаться в номере получилось еще легче — ночевки на шелковых простынях лакшери-номеров слугами практиковалось часто и охотно. Аккуратно сняв крышку, Федор узрел сияющий в свете ламп полированной бронзой прибор, в инструкции названный «фонографом». Название знакомо — еще в Москве, на учебе, работу фонографа демонстрировали. Модель, однако, отличалась и выглядела, на взгляд филера, как очень тонкая, штучная, выполненная в одиночку настоящим Кулибиным, работа. Стараясь лишний раз не дышать на чудо техники, Федя как было велено расположил трубки у стены и принялся ждать девяти вечера, не забывая, впрочем, слушать тишину по ту сторону стены чисто из чувства долга — а ну как пораньше включить надо будет?
Информация оказалась верной — ровно в девять слуховая трубка донесла до жадного филерского уха хлопки дверей, шаги, и становящиеся по мере приближения господ к нужной стене разговоры. Кнопка нежно щелкнула, Федор свободной рукой взялся за небольшой рычажок сбоку и беззвучно начал крутить его, аккуратно отсчитывая один оборот в десять секунд, параллельно запоминая особенности голосов и слова уважаемых господ.
— Старого мопса давно не видели — либо он сдох, либо на последнем издыхании.
— Полагаете, стоит начать действовать сейчас, лорд Ротшильд?
— Безусловно! Мопсёнок играет так, словно за ним стоит кто-то очень мудрый, но нужно смотреть правде в глаза — судьба послала нам сильного противника. Он купил лояльность одних, а другие слишком напуганы, чтобы дергаться — все помнят, сколько странных смертей случилось с теми, кто мешал мопсёнку…
Пол словно ушел из-под филёрской задницы, дыхание стало почти неслышимым, и только пропотевшая рука вертела ручку фонографа, как механизм отмеряя оборот в десять секунд. Полгода протирания пыли? Ха! Да за такое Федор был готов сутками долбить руду в промозглой шахте до конца своих дней!
Глава 3
Я уже даже и не удивляюсь тому, что после молебна ранним утром распогодилось, и теплое весеннее солнышко принялось играть бликами в оставшихся на нежной, едва успевшей распуститься зелени, каплях. Еще до молебна Александр и я успели поговорить с духовником, и он, не будь дурак, Императора заверил в том, что никаких грехов мы на душу не взяли — отец и сын — это одна плоть и кровь, а значит поделиться и тем, и другим не зазорно. «Переливание» жизни из одного сосуда в другой с последующим списанием драгоценных дней для «донора» вообще суть колдунство и еретические ритуалы — с ними я очевидно несовместим, а потому продлеваю жизнь Александра без урона самому себе, чисто Божьей волей, проводником которой я считаюсь.
Словом — духовник и молебен смогли вырвать Императора из глубокой депрессии и обратить его лицом к свету. Отчасти — в прямом смысле: сейчас мы находимся в саду, я сижу за столом и копаюсь в интереснейших бумагах (не пропадать же драгоценному времени зря), а Александр в своем кресле с улыбкой гладит своего любимого коня по морде и кормит его яблоками.
— Так-то оно и хорошо, — рассуждал Император. — Внука на руках подержать успею.
— Правильно, — поддакнул я.
— Тебя прикрыть, — продолжил он.
— Это еще правильнее, — одобрил я и это.
Смущенно кхекнув, Александр тихо извинился:
— Прости за тот день. Ну, когда Лешка… — замолчал.
— Высочайший гнев страшен, но не для меня, — улыбнулся я ему. — Просто под горячую руку попал, даже вспоминать не о чем.
— Что там у тебя? — заинтересовался Александр.
Коллективный царский «Андреич» сегодня бегает чуть ли не вприпрыжку, при каждом удобном случае крестясь, бубня молитвы и демонстрируя привычные чудеса профессионализма — сейчас последнее выразилось в моментальном считывании монаршей воли и перекате его поближе ко мне вместе с лошадью.
Почухав вычесанную гриву копытного, я ответил:
— Черновик нового учебника истории. Очень хорошо получается, на мой взгляд, потому что сделать из описанного здесь, совершенно правдивого и основанного на фактах исторического процесса можно единственный вывод: Россия все свое существование жила в кольце врагов, и делает это до сих пор.
— То же мне новость, — фыркнул Император.
— Для нас — так, — улыбнулся я. — Потому что мы глубоко погружены в контекст. Наши подданные такого сомнительного удовольствия не имеют. Кто постарше — те да, помнят недавние кампании, но не больше. Вон нынче германофилия расцветать стала, но если однажды придется столкнуться в войне с немцами, вот это, — похлопал по черновику. — Поможет народу побыстрее привыкнуть к изменениям государственной политики. Нет и не может быть
