Господин следователь - Евгений Васильевич Шалашов
Полгода если записывался вольноопределяющимся. А так, придется мне пахать полтора года. Не хочу. Вслух же сказал:
— Если призовут, пойду служить.
— Конечно пойдешь, куда ты денешься? — усмехнулся отец. Посмотрев на пустую рюмку, уже взялся за колокольчик, но передумал: — Авось, ефрейтора через полгода получишь, в запас унтер-офицером выйдешь. Куда ты потом из унтеров-то подашься?
— Так можно экзамен на офицерский чин сдать.
— На прапора военного времени? Можно, конечно. И даже на службе остаться можно, если командир полка возражать не станет. Но коли экзамен на прапорщика выдержишь, то что потом? Без военного училища и до полковника не дослужишься. Да что там, до полковника — и капитан не светит. Войны у нас — тьфу-тьфу-тьфу — слава Богу нет, подвижек не будет. До самых седых волос просидишь в штабс-капитанах. А куда годится, чтобы Чернавские в отставку выходили ниже восьмого класса?
Глава третья
Адаптация в новом мире
— Ванечка, родной мой! — донесся до меня женский голос.
В комнату стремительно вошла очень рослая (чуть пониже меня) и статная женщина.
Я сразу же подскочил, а женщина крепко обняла меня и запричитала:
— Ванюшка, милый мой мальчик! Как же я по тебе соскучилась!
Не будешь же отстраняться, верно? Я поневоле обнял женщину, которая плакала, заливая мое лицо слезами и мне было страшно неудобно. Чувствовал себя самозванцем, пытающимся втереться в доверие.
Но если честно, кроме неловкости я ничего не чувствовал. В сущности, она для меня совершенно чужая женщина, которую вижу впервые. Понимаю, что она мать Ивана Чернавского, но мне-то какое до этого дело? У меня совсем другая мама, я ее очень люблю.
Но по мере того, как женщина меня обнимала и целовала, я начал в ответ поглаживать ее по спине, и неуклюже бормотать:
— Ну, что ты мам, перестань…
В моей семье было не принято демонстрировать родительские чувства к ребенку. Отец никогда меня не бил (даже после того случая с рыбалкой), но никогда и не обнимал, И мать, не упомню, чтобы обнимала или целовала меня. Если только тогда, когда был уж совсем маленьким. Нет, вру. Когда я в армию уходил, то обняла и поцеловала. Да и я сам не стремился заполучить родительскую ласку и не считал, что я недолюбленый или недоласканый. Я ж не девчонка, в конце концов. Знал, что папа и мама меня любят, зачем это демонстрировать лишний раз?
— Ванечка, голова не болит? — спросила матушка, слегка отстранившись от меня и, принявшись осматривать и ощупывать мою голову.
— Да нет, не болит, — неуверенно отозвался я. Неуверенно, потому что болеть, вроде и не болела, но кружилась и вообще, все было как-то странно. Так, словно бы на тренировке пропустил удар. Нет, удара я никакого не пропускал, иначе еще бы в ушах шумело, да и на ногах я бы не устоял.
Повернувшись к отцу, женщина укоризненно покачала головой.
— Ты, Александр Иванович, мог бы серьезный-то разговор на потом отложить. Может, мальчика надо врачу показать?
— А зачем врачу? — оторопел отец.
— Ты что, не знаешь? — возмутилась матушка. — Кучер не сказал, что коляска опрокинулась, когда со станции ехали и Ванечка выпал? Может, у него сотрясение?
Теперь настал черед беспокоиться отцу.
— Иван, ты как? — спросил он, а потом повторил вопрос супруги: — Голова не кружится? Не тошнит?
Отец тоже принялся ощупывать мою голову. Не отыскав ничего, крякнул:
— Так ничего страшного. Кто из нас из коляски не выпадал?
— Ага, если пьяным ехать, — парировала матушка. — А пьяный-то и с коня навернется, ничего не станется.
— Оленька, отродясь пьяным не был, и из коляски спьяну не выпадал, — обиделся отец. — А с Иваном, ежели что и случилось бы, так увидели.
Кажется, матушка успокоилась относительно здоровья сына.
— Ванечка, ты, наверное, голоден?
— Папенька меня чаем поил, — сообщил я.
— Чай — не еда! Саша, почему ты не отложил разговор на потом? Мальчик голоден! Умываться — и к столу!
Куда умываться-то идти? А тут уже какая-то женщина в фартуке повела меня вниз, где в закутке рукомойник, вроде тех, что в деревнях до сих пор висят. Сует полотенце. Я бы еще кое-куда сходил, но это, оказывается, чуть подальше. Вишь, позабыл студентик родительский дом, не помнит, где и что.
Умывшись, пошел к столу. Кажется, ничего не перепутал — вилку держал в левой руке, а нож в правой. А чем меня кормили в мой первый день — даже не помню. Ел, вроде и вкусно, но все как в тумане. Отвечал на вопросы тоже, словно в бреду.
Несколько ляпов я все-таки допустил. Все перечислять не стану, только один, самый крупный — перед едой-то нужно молиться, а я сразу плюхнулся на свое место. Хорошо, что догадался быстро вскочить, а родители восприняли мою оплошность спокойно — мол, поднабрался господин студент плохого в столице. Опять-таки, отмазка была — из коляски выпал и ударился.
После обеда отправился в свою комнату, отыскать которую оказалось непросто. Потыкавшись и глупо поулыбавшись попадающейся навстречу прислуге, попал-таки в собственные апартаменты. Ничего так комнатка.Примерно шесть на восемь, есть кровать, письменный стол, платяной шкап (да-да, именно так!) и этажерка для книг. Обстановка для сына вице-губернатора почти спартанская, но мне больше и не надо. На стенах нет ни картин, ни положенной для учащегося географической карты. Из всех украшений — только образ Николая Угодника. А на стене висит шнурок. Я зачем-то его подергал и тотчас же явилась горничная, поинтересовавшаяся — не нужно ли барину что-нибудь? Оказывается, это сонетка, с помощью которой можно позвать прислугу. Пояснил девушке (сорока с лишним лет!) — мол, ошибочка вышла, отослал ее.
Не выдержав, плюхнулся на кровать прямо в одежде и уставился в потолок.
М-да, угораздило меня. Куда, кстати, сознание первого обитателя этого тела девалось? Он тут из коляски выпал, головой стукнулся, я там в ДТП попал? Весело. Если мое тело в реанимации и в него переселится сознание студента из 19 века? Бедный парнишка. Ему-то придется похлеще, чем мне.
Ох ты, а ведь там, с этим хреном в моем теле, моя Ленка!
Но гнать, гнать от себя дурацкие мысли. Надо думать — что мне теперь делать? Пойти и заявить родителям — я не ваш сын, а попаданец? В лучшем
