Американец - Рожков Григорий Сергеевич
– Есть!..
Стрельба на западе ослабевала, время икс приближалось. Не оглядываясь, я побежал к оврагу следом за Гарчуком. Он знал, где находились раненые. На ходу рассовал пачки патронов, магазины и гранату по карманам, винтовку перехватил обеими руками и присмотрелся к ней. Выглядит новенькой, даже нетронутой, но я уверен, что это оружие пристреляно и готово к боевому применению. По-другому у пограничников быть не может.
Соскользнув в овраг, я тут же приказал Петру найти позицию и следить за заставой и лесом слева и справа от оврага, а сам отправился проверять, как себя чувствуют раненые. Я не медик, но вот оказывать первую помощь умел хорошо.
Двое раненых были в очень тяжелом состоянии. У одного череп явно неестественно приплюснут и лицо синее, но дышит, хотя и очень слабо. Этому не выжить, а если и выжить неведомым чудом, то калекой он будет на всю жизнь. Черепно-мозговая травма у него капитальнейшая…
Второй тяжелый – с осколочными ранениями грудной клетки и брюшной полости.
Э, стоп! Он что, не дышит?! А пульс? Нету. Приплыли… Что с ним делать? Оттащить, что ли? И зачем? Просто накрою ему голову фуражкой политрука – все равно она ему не нужна, в бессознанке он. Хм, неслабенько же его контузило. Сначала вскочил, за голову хватался, мычал даже что-то, а сейчас лежит себе и не отсвечивает. Ну, а мне это на руку: лишние проблемы с комиссаром мне пока не нужны.
Думаю, а сам осматриваю следующего раненого – этому повезло, правые рука и нога поломаны, голова разбита, но дышит ровно и кровью не истекает. Последний раненый пограничник выглядел лучше всех, даже лучше, чем политрук, на котором видимых ранений не было. Боец сидел, закрыв глаза, но по его позе было видно, что он в сознании: очень уж уверенно сидит, ровно. Когда я переместился к нему, он открыл глаза, подтверждая мою догадку.
– Как они? – кивок в сторону других раненых.
– Один умер, один в тяжелом состоянии, скорее всего, тоже не жилец. – Боец морщится. – Этот, – указываю на бойца с переломами, – правая рука и правая нога сломаны, но жить будет… – Говорю, а сам пытаюсь понять, куда же ранен собеседник. Внешних травм вроде бы нет. Зато определяю его звание – в петлицах два эмалевых треугольника. Сержант. Коллега!
– Понятно… – задумчиво протягивает сержант. Потом, уловив мой взгляд, произносит: – Позвоночник, наверное, сломан. По спине обломком стены долбануло. Ног не чувствую вообще. – Теперь все ясно: и такое на войне бывает. – Я вообще до службы в медицинском учился, поэтому тебя и спросил, что с ребятами, а то я сам им помочь не могу… – с болью говорит парень. Его несложно понять: такие дела вокруг творятся, а он ничем помочь не может. – Меня, кстати, Федором зовут. – Руки у него работают, протягивает для рукопожатия.
– Майкл Пауэлл, можно просто Майк. – Крепкая у парня рука.
– Ты уж меня извини, что я с тобой без чинов общаюсь… Я знаю, что ты и по званию старше, и статус у тебя особый, но просто… Страшно мне, до дрожи страшно!.. Ведь мы проспали начало войны. Думаешь, с чего бы я это взял? Да все знали, все слышали, но ничего не делали!.. – Парня пробил шок, он начинает отходить, и его страх рвется наружу в этом разговоре «без галстуков». Ему нужно выговориться – пусть говорит. – А нас теперь вот так вот, спящих, как слепых щенят, обстреляли. Моих товарищей поубивали! Меня искалечили! Твари!.. – Все, сорвался, освободился, заплакал сержант. Пусть плачет – ему станет легче, – а мне надо закончить осмотр и приготовиться к обороне.
Капитан Браун, лежавший чуть в стороне от пограничников, все еще был без сознания, дышал ровно – значит, стабилен. Младшего политрука трогать я не решился: не до него сейчас, и я не психолог, чтобы экстренно вывести его из психоза.
Вернувшись к Петру, я посмотрел, как он устроился, и, удовлетворившись его вполне разумным выбором – ложбинкой под кустом, нависшим прямо над оврагом, пошел искать себе позицию. Нашел удобную в отроге оврага метрах в двадцати от места, где лежали раненые. Слева от меня в десятке метров, укрывшись в ложбинке, находился Гарчук.
Укрытие мое удобно: вода выщербила стены отрога, создав уйму удобных природных окопов, ведущих в глубокую траншею оврага. Впереди застава – она перекрывает мне обзор того, что происходит на поляне, куда ушли все пограничники. Я смогу только услышать бой. Слева – просека, на которой я оказался, попав в это время. Позади овраг, за ним лес. Справа – дорога, ведущая от заставы на восток. За дорогой – тоже лес.
Значит, так… Слева на меня не выйти незамеченным: там просека, много открытого места, и помощник следит. А вот лес за дорогой опасен для меня, да и для всех. Там просеки нет, немцы по нему скрытно обойти могут. Надо быть максимально внимательным и не зевать.
Положив перед собой винтовку, вытащил из карманов и разложил рядом магазины и пачки патронов.
Как мне говорили в учебке, стрелять из оружия и быстро менять в нем магазин несложно, а вот опустошить в бою все магазины и не суметь их переснарядить – опасно для жизни. Поэтому по очереди беру и заряжаю все магазины, попутно удивляясь их вместительности – 15 патронов: это есть хорошо. Прежде чем зарядить винтовку, открываю затвор и заглядываю, насколько возможно, внутрь. Блин, ничего не понятно, разобрать бы, но как? Ладно, доверюсь пограничникам и буду считать, что оружие, доверенное мне, не подведет. Магазин в приемник, затвор снять с задержки. Заряжено и готово к бою. Оставшиеся россыпью патроны убираю в карманы. Прикладываюсь к оружию, проверяю сектора, поворачиваюсь туда-сюда, смотрю, не мешает ли винтовка двигаться. Нормально вроде. Ну все, приготовился. Теперь ждать, ждать…
Стрельба постепенно приближалась с запада. С минуты на минуту бой нахлынет на заставу. А потом… Будет плохо. Это если старшина упрется рогом и примет решение стоять до конца, дожидаясь подхода линейных частей Красной армии, то здесь, у границы, останутся все бойцы этой заставы.
Навсегда останутся.
А я не хочу! Нет, я не трус и однозначно хочу применить максимум своих знаний, чтобы приблизить День Победы, но не ценой своей жизни в первый день войны. Может быть, и придется мне умереть на этой войне, но не сегодня, не здесь! Если старшина решит стоять насмерть, то я уйду! Просто возьму и уйду. Может, удастся Гарчука за собой увести, а раненых придется оставить… Да и в плен к немцам мне попадать никак нельзя: очень много я знаю об этой войне. Поэтому сражаться и выживать, любыми методами!
Приободрившись, я с удвоенным усердием стал вертеть головой, стараясь углядеть в лесном массиве фашистов.
За заставой неожиданно и очень интенсивно начали стрелять. Сердце в груди заколотилось, стремясь вырваться на волю и свалить отсюда! Громыхнул несильный взрыв – значит, в ход пошли гранаты. Бахнуло еще раз, и кто-то дико закричал от боли. Перестрелка набирает обороты, пулемет пограничников стал стрелять реже, ему отвечали вражеские – их было два или даже три. Сражающиеся стороны постепенно перешли к размеренной стрельбе, и в конечном итоге через десять минут она утихла совсем.
От такого поворота событий я напрягся вдвойне, успокоившееся было сердце опять громко застучало, мешая своим стуком думать. Взглядом пытаюсь уловить все лишнее в густой зелени леса на той стороне дороги, потом поворачиваюсь и внимательно изучаю изменения на просеке, но ни там, ни там нет никаких изменений.
Лес все так же молчал, птиц не было вообще – их артиллерией спугнуло, – поэтому тишина была пугающая. Хех, тишина – это мне так показалось. Фоном всю дорогу была уже далекая, но отчетливо слышимая артиллерийская канонада…
Где-то слева, вдалеке истерично длинной очередью разразился пулемет и захлебнулся в шквале винтовочного огня. Кто кого накрыл, непонятно – не то наши фашистов прижучили и они в истерику впали, не то наоборот. Сейчас вообще разобрать что-либо однозначно невозможно – хаос, зараза…
Поток мыслей прервался: взгляд уловил движение за дорогой, и по телу словно пробежалось стадо мамонтов, руки и ноги ослабли, дышать стало невероятно тяжело, голова закружилась.
