Вторжение - Даниил Сергеевич Калинин
А заодно и моральный облик…
— Ну что, братцы. Первый бой — первая победа. Без наших потерь… Эти нехристи уже никогда не коснутся русской женщины, никогда не поднимут руку на ребенка — но остались другие. И мы будем их бить — умно, расчетливо, безжалостно… На стояках и из засад. Будем бить, чтобы враг не двинулся дальше, к Москве, в сердце нашего царства! Чтобы не смог взять Смоленска и помочь Сапеге справиться с Великим князем!
Хмурые вои, собравшиеся в круг у околицы, в центре которого мы сложили трофеи на паре широких саней, вынужденно соглашаются, безмолвно качая головами. И я, немного приободренный, продолжаю:
— А то, что вы увидели здесь — не посмейте забыть. Всегда держите память об этой ночи в голове и в сердце — чтобы в будущем бою не дрогнула ваша рука, не дало слабины сердце… Сейчас мы уйдем на стоянку, возьмем с собой все теплое, чем можно укрыться на ночь, нарубим лапника для лежанок, разожжем на ночь костры. Утром вернемся и похороним людей — людей, но не нелюдей, устроивших расправу над крестьянами. Тех пусть волки хоронят…
И вновь лишь глухое молчание в ответ на мои слова. Но в этом глухом молчание чувствуется лишь выгоревшая усталость — в нем нет уже былого раздражение и неприязни по отношению ко мне. Как кажется, ратники окончательно убедились в том, что дневная атака по открытому полю, атака, за время которой нас обязательно бы заметили — и встретили бы пулями да стрелами, далась бы нам большой кровью. И как бы ни было жалко селян — первый, самый яростный порыв мести ратники уже смыли вражеской кровью… Хотя заряд ненависти к врагу вои теперь пронесут через всю оставшуюся войну.
А понимание того, что устроившие резню воры уже никого и никогда не тронут, стало для мужей пусть и слабым, но все же утешением.
…Ночевка прошла на удивление мирно и спокойно. В деревне мы прихватили нескольких поросят — и, углубившись в лес, наконец-то зажгли несколько больших костров, на которых начали одновременно и варить, и жарить свинину. Сало я приказал срезать и поберечь — на морозе оно неплохо хранится. А при случае, обжарив его прямо в котелках, можно и кашу наваристую сготовить, и какую похлебку… Наиболее аппетитные куски вроде шеи и хвостовика мы обжигали на огне, насадив их на толстые палки и поднеся практически вплотную к языкам пламени — до готовности внешнего слоя. После чего, посыпав их золой вместо дефицитной соли, отрывали зубами скворчащее, горячее и сочное, жирное мясо… Этакий средневековый вариант шаурмы с поправкой на особенности местной кухни и походных условий, хах! И после дневного голодания да жесткой, холодной солонины, это яство показалось особенно вкусным — вкуснее всяких шашлыков из будущего.
А после очередь дошла и до жирного, наваристого бульона…
Сытный ужин — и особенно бульон согрели всех без исключения воев, так что спать мы легли вполне себе сытыми и довольными жизнью. Насколько это возможно после пережитого, ясное дело… Но ложе из лапника с наброшенными на еловые ветки кафтанами или овечьими шкурами, служащими одеялами крестьянам, вкупе с жаром костров, поддерживаемых сменными «дневальными», позволили скоротать ночь в лесу без страха замерзнуть — и даже с относительным комфортом. Просто по-настоящему сильные морозы еще не начались — а вот до начала их как раз желательно определиться с каким-либо жильем. Мыслями я несколько раз возвращался к мертвой ныне деревни — вариант спорный, но дорогу к селу не так сложно контролировать. И да, оно все же удалено от наиболее оживленных «магистралей», то есть торных путей снабжения поляков, но в тоже время может послужить хотя бы резервной базой для отряда… Однако стоило мне вспомнить о колодце с утопленными в нем младенцами, как я тут же прекратил даже думать в этом направление…
После чего незаметно для себя провалился в полузабытье — а вскоре дрема сменилась крепким, глубоким сном. И на удивление — без всяких кошмаров и жутких видений…
А проснулся я от того, что меня нещадно трясут за плечо — да над самым ухом раздался громкий, встревоженный голос Николы:
— Вставай, голова! Ляхи на дороге, в деревню прошли!!!
Рефлекторно нащупав рукоять сабли, я тут же вскочил с лежака — и едва не застонал от боли в затекших мышцах.
— Каким числом?
— Дозорные казаки доложили, что не менее трех десятков всадников, все при саблях, многие при пистолях или с карабинами. Одеты в добрые кафтаны и бекеши, а шляхтичи так и вовсе в полушубках! Бриты, как панове, да и разговарили на польском.
— Дыма от костров не почуяли⁈
— Вроде бы нет, голова — да те к утру и потушили, как ты сам приказал. Прошли мимо дозора спокойно — пели что-то, зубоскалили… Что делать будем⁈
Ночью мне повезло — кошмарные видения истребленных гражданских меня не преследовали. Но сейчас, как только дошло до решения, принимать нам бой с ворогом или нет — перед глазами тут же встал восковой лик убитой девушки с проломленным виском…
— Будем бить!!!
Ответил я с излишним жаром — и тут же, словно бы одернув самого себя, добавил уже спокойнее:
— Но бить с умом и оглядкой. Пошли вестового… Хотя нет, сам иди к Кожемяке и предупреди, чтобы отправил двух дозорных на нашу лыжню в сторону деревни. Ляхи, коли посмелее будут, обязательно пошлют в лес по следу доглядчиков, а то и отряд разделят. Если провороним их, сами в засаде очутимся — снежный покров не шибко глубокий, поганые сумеют пройти!
Никола, торопливо кивнув, тут же встал на лыжи и вместе с Иваном «Малым» поспешил к дозору, куда уже наверняка отправился старшой донцов. Я же, в свою очередь, обратился к Григорию Долгову:
— Гриша! Бери-ка свой десяток, и по следу наших арт на снегу двигай в сторону деревни. От стоянки саженях в четырехстах на восход увидишь низину, по вершине которой с нашей стороны растет густой кустарник. Возьмите с собой шкур овечьих, чтобы залечь было не так холодно — и дожидайтесь ляхов. Как в низинку они спустятся — а другой дороги у ворогов все одно нет — так и приголубите их свинцом с тридцати шагов… Пистоли трофейные еще с собой возьмите, что с черкасов вчера взяли, карабины — да зарядите их заново. Если вдруг панов поболе вашего будет, сгодятся… А если сильно больше — боя не принимая, отступайте! Да ты к нам посланца отправить поспеши. Все одно ляхи без лыж за вами не угонятся — а мы уже навстречу поспешим, и иноземцев встретим как следует!
— Слушаюсь, голова!
Первый десятник — и мой заместитель в походе принялся поспешно собирать своих ратников и готовить их к бою… Я же обратился к оставшимся стрельцам, уже проснувшимся — и теперь внимательно ловящим каждое мое слово:
— Братцы, ведь слышали уже от товарищей, что творят в наших деревнях ироды литовские! За такое их бить смертным боем — да бить с оглядкой, с умом. На дороге ляхов встретим, всех поганых положим — у каждого из нас ведь по пищали, да запасные нынче имеются… Но понимать нужно и другое — вороги как узнают, что черкасов кто-то перебил, уже не с песнями пойдут по дороге, а настороже, готовыми к бою. И там, где лес ближе всего к зимнику выходит, там вороги прежде всего засады ждать будут.
Я на секунду прервался, переведя дыхание — после чего продолжим с жаром, заряжая воев:
— И мы их ожидания оправдаем! Коли за деревьями потолще да покрепче встанем и схоронимся надежно, коли без команды моей никто раньше времени огня не откроет, засады не выдаст — все одно людишек литовских в землю стылую положим!
— Гойда!!!
…Я действительно решил организовать засаду в самом очевидном для нее месте — потому как сильно далеко от зимника с опушки по конным палить, только ворон смешить! Нет, бить нужно наверняка — и потому я рискнул разместить людей за наиболее толстыми вязами да дубами в тридцати шагах от дороги, отдав трофейные пищали лучшим стрелкам (хотя почитай все мои стрельцы довольно метко и быстро бьют из мушкетов). Но при
