Первая кровь - Игорь Черемис
– Думаю, да, – улыбнулся я. – Или буду – к тому времени, как вы вернетесь с победами и пятёрками.
– Какие там пятёрки… – отмахнулся он. – Ладно, приходи в себя.
И тоже ушел.
А я ещё минут десять стоял столбом посреди комнаты, не представляя, что на меня нашло и где я очутился. И, самое главное, почему.
Глава 2. Ничейная собственность
Кухни в нашей общаге были на каждом этаже, но на моей памяти почти никто по прямому назначению их не использовал. Абитуриенты, зачисленные в славные ряды заборостроителей, первым делом приобретали вскладчину какую-нибудь простенькую электрическую плитку и готовили еду у себя в комнате. Просто потому, что студент, решивший, допустим, пожарить картошку на общей кухне, привлекал целую толпу халявщиков.
Конечно, никто не отбирал у них нажитое непосильным трудом – видимо, это считалось неспортивным. Но и чтобы просто отказать паре-тройке весьма прожорливых рыл, на которых не действовали никакие разумные доводы, нужно было обладать незаурядной смелостью и силой воли на уровне, недоступном первокурсникам. Это уже потом, после первого же Нового года, чувство такта, стеснительность и стремление помочь ближнему исчезали у обитателей общаги как ненужные и вредные атавизмы. Но в самом начале нелегкого студенческого пути они – ну или мы – были пугливы, стеснительны и боялись пререкаться с взрослыми, которыми выглядели с точки зрения вчерашних школьников все старшекурсники.
По комнатам халявщики почему-то не ходили.
В общем, кухня большую часть времени пустовала и использовалась не совсем по прямому назначению. Девушки, например, кипятили там бельё или вываривали в больших баках джинсы, наводняя коридор отвратительным запахом хлорки – это уже к концу десятилетия, сейчас джинсы недоступная роскошь. Но чаще всего кухни использовались как курилки, особенно по холодной поре, когда на большие балконы пожарного хода выходили, лишь закутавшись в шубы.
В принципе, народ курил и в комнатах; это не поощрялось, но кто в студенчестве обращал внимание на какие-то там запреты и ограничения? Значение имело лишь мнение соседей – если они разделяли увлечение сигаретами, то дымить можно было всем вместе, не совершая утомительных телодвижений к месту курения.
Наша комната на первом курсе была некурящей. Дёма иногда баловался, я тоже пробовал, а вот Жасым лишь качал головой, глядя на наше стремление побыстрее повзрослеть. Казах, кстати, так и не закурил до самого отъезда – а что с ним стало на родине, я не знал. Сам я некоторое время серьезно курил на втором курсе, но бросил, познакомившись со своей первой женой. Потом несколько раз начинал снова, особенно в тяжкие периоды разводов или проблем на работе, но бросил окончательно, когда такси превратилось в цивилизованный сервис.
Но сейчас сигареты были мне нужны.
У меня их не было, но вот у Дёмыча в тумбочке запас имелся – и не какая-то там «Прима» или «Беломорканал», а пачка очень цивильной болгарской «БТ», которые в те годы считались «дамскими» и «легкими» – конечно, только по сравнению с продукцией моршанской табачной фабрики. Стоили они целых восемьдесят копеек и для студенческого бюджета были непомерной нагрузкой; я, например, в редкие периоды интенсивного курения на первых курсах обходился более демократичными «Ту-134» или «Стюардессой» – они стоили как «Ява», но были много мягче, и в них не было пеньков вместо табака. Но наш Демьян был парнем богатым. Он приехал из закрытого городка на Севере, его отец занимал достаточно высокую должность и сына материально поддерживал, хоть давно и ушел от них с матерью. В общем, деньги у Дёмы периодически водились, вот только тратил он их как-то бестолково, потому что периодически перехватывал рубль-другой до перевода с родины.
В комнате я решил не дымить и отправился на кухню. Уселся в этом царстве Цзао Цзюня прямо на пол, прислонившись спиной к ребристому радиатору батареи, и закурил. Выпустил большой клуб густого дыма, почувствовал подзабытое ощущение в глотке и чувство невыразимого довольства. И начал думать.
В первую очередь я вспомнил про теорию червоточин. В моём будущем её продвигали как одну из самых вероятных основ для создания машин времени или телепортации на космические расстояния, был даже какой-то фильм на эту тему.
Теория любопытная и с её помощью некоторые сомнительные личности объясняли, например, пропажу людей. Правда, счет таких пропаданцев только у нас, в России, шел на сотни тысяч ежегодно, а что творилось в мире – бог весть. Каких-нибудь африканцев или жителей латиноамериканской пампы вообще никто не считал, а в миллиардных Индии и Китае регулярно исчезали, наверное, миллионы граждан.
Подавляющее большинство пропавших обнаруживались сами. Кто-то по пьянке улетел в Питер, на 3-ю улицу Строителей, дом 25. Кто-то тупо бежал от кредиторов – особенно если этими кредиторами были некие серьезные ребята с серьезными лицами – или от алиментов. Кто-то с детства был склонен к перемене мест, но забыл хоть кому-нибудь поведать об этой своей особенности.
Иногда потеряшек находили, но не сразу, а спустя десяток лет, и были они, как правило, жертвами криминальных разборок, исполнители которых постарались хорошенько замести следы преступления. Примерно полпроцента от общего числе пропавших не всплывали никогда. Большинство из них – те же жертвы преступлений, только спрятанные очень хорошо. Но какую-то долю малую этих пропавших можно было списать как раз на червоточины.
Разумеется, всерьез я в эти червоточины не верил – чтобы внести заметный вклад в исчезновение людей, их количество должно быть запредельным. Вселенная всё же слишком велика для того, чтобы всё пока не познанное крутилось вокруг Земли, крошечного булыжника, летающего в пустоте вокруг среднестатистической звездочки типа G2V на задворках не слишком примечательной спиральной галактики в одном из тысяч скоплений. Мест для аномалий в наблюдаемом Мире – с избытком, и теория вероятностей не на стороне человечества. Но в бесконечной вселенной происходит бесконечно большое число событий, и какие-то из них, наверное, случаются и на Земле.
Правда, червоточинам должно быть плевать, в какой части земной коры появляться и что отправлять в путешествие по пространству-времени. Это может быть кусок железа из внешнего ядра или набор силикатов и оксидов из нижней мантии. Пара вёдер песка с бархана пустыни Намиб или заснеженный осколок Эвереста. Несколько бочек морской воды – что гораздо вероятнее Эвереста, учитывая соотношение суши и океана. В общем, выбор у червоточин огромный – как и набор точек прибытия. Ведь никто не найдет попавшего в такую переделку человека, если его
