Вестарбайтер - Кирилл Я. Кащеев
Трупов было относительно не много, к тому же большая часть была без одежды и плоти. А кости таскать было относительно легко и недалеко. Только жарко. Все уже давно скинули кителя, повернули штанины и спустили голенища брезентовых сапог. Магда даже закатала до груди подол солдатской майки, когда то белой, сейчас оранжевой, с черным нацитским орлом. Тихонько приближался вечер, кости в сарае почти закончились, сейчас проверить все еще раз, и завтра можно будет отдыхать: слушать радио или патефон, читать книги или газету «вестарбайтер» на немецком языке, поиграть в волейбол… так хоть бы и выспаться в волю!
В углу остова сарая сохранился обгоревший фрагмент стены, из нескольких бревен, накрытый обугленными досками крыши. Проявляя немецкую педантичность, она пошла и оттянула тяжелые головешки в сторону.
Под ними лежали две иссохшиеся мумии. Женщина, или скорее, девушка, лет 20 и маленький мальчик, годика два. Оба худенькие и белокурые. Их пощадил огонь, они задохнулись, а худоба и обвалившиеся кровля уберегли от тления и животных.
Несколько секунд Фрау Беккер тупо пялилась на мертвецов. На обгорелое белое платье матери, на коротенькие штанишки маленькие сандалики сына. Их в чем были выгнали из дома, притащили сюда и подожгли в запертом сарае.
У Магды подкосились ноги. Она вдруг вспомнила 23 год. Было ей тогда на пару лет больше, чем этой девочке, а Генриху – чуть меньше чем этому мальчонке. Они были такие же худенькие, от жизни впроголодь, такие же белокурые от природы. Генрих так любил свои коротенькие штанишки, сшитые Магдой из старых мужниных брюк. Тиф … Он не щадил никого, в разоренной и разграбленной Первой Мировой Германии. Сына ей не отдали для захоронения: тела умерших, во избежание распространения заразы, сжигал наспех построенный в глубине больничного двора крематорий.
Рассудок вдруг оставил вроде бы по всему привыкшую женщину. Она выла, ревела, била и царапала землю руками, каталась по пепелищу крича что то не членораздельное. Потом резко закололо в сердце. На нее навалились товарки, фиксируя, подбежал со шприцем лейтенант. Укол. Женщина обмякла. Тело стало ватным, голова – чугунной, мысли исчезли. Ее подхватили под руки, повели. С каким то странным отупением она отметила, что возле того колодца. Куда она заглянула утром, лежат три подростковых сарафана, с бурыми пятнами на подоле, кости, спутанный комок волос, в котором угадывались три связанные вместе девичьи косы, с остатками скальпов на корнях. Потом сознание оставило женщину совсем.
V
В Минском котле оказалась сборная солянка из Вермахта, Ваффен-СС и легионов европейских народов, концентрировавшихся для удара в сторону Смоленска. И если немцы, австрийцы и скандинавы бились до последнего, (ещё был силён воинский дух), то французы и западнославянские шавки наперегонки побежали сдаваться. Из ста тысяч пленных, германцев и скандинавов было всего тридцать тысяч. Каждый шестой от изначального количества. Зато итальянцы выжили почти все: четверо из пяти не захотели умереть за Европу и предпочли позор плена. А ещё родоначальники фашизма и европейской цивилизации…
В понедельник приехал Александр Сергеевич, вручил Магде под роспись несколько бумаг и новенький паспорт. Германская Демократическая Республика была надпись на обложке. Внутри – её фото, сделанное перед отправкой в Россию, причём цветное. В бумагах было уведомление о завершении контрактных обязательств, почтовый номер Фрица, адреса нахождения его лагеря на ближайшие 8,5 лет и памятка с условиями посещения и переписки. От себя лично бывший начальник принёс несколько конвертов и пару самопишущих шариковых ручек, которые не нужно было заправлять чернилами. Они только входили в обиход в СССР. В «Вестарбайтере» писали, что после насыщения внутреннего рынка эти вещицы пойдут на экспорт. В том числе в страны проигравшей Европы. Так же как калькуляторы, микроэлектронные проигрыватели и чёрно-белые телеприёмники. А вот портативные электронно-вычислительные машины, станки с ЧПУ и беспилотные трактора европейцам ещё долго не светят.
В конце сотрудник УВ передал приветы от подруг, пожелал удачи и покинул отделение. Радостная Магда вернулась в палату, вырвала из тетради чистый листок и уселась за тумбочку, писать письмо.
Кусая нервно ручку, она задумалась: а что написать-то? Как ни крути, хорошего сказать нечего. Мы с тобой живы, и слава богу – это единственное хорошее, что смогла выдавить она. Скоро увидимся. Женщина снова стала грызть упругий пластик колпачка. Придётся писать плохое. И тут на бумагу полился поток. Про похоронку на Эрвина, про гибель Юргена в порту от реактивных снарядов, про холод и голод последних месяцев войны, про тяжесть работы на заводе. Всё то, что она не могла написать сыну тогда, на фронт. Потом – про вестарбайтеров. Про ужасы, достигшие высшего предела, про две сморщенные в мумии в пепле пожарища белорусской деревни. И про врача-еврея, искренне заботящегося о немке. Потом пошли вопросы: как ты? Как попал в плен? Не был ли ранен? Чем конкретно занимается ваш лагерь и ты в нём? Не грусти и помни, что квартира в старом доме всё ещё ждёт тебя: наш квартал не пострадал при штурме.
Заклеив конверт, женщина медленно спустилась по лестнице к почтовому ящику. Ходить было ещё тяжело, но приятно вновь ощутить себя живой. Ящик висел у входа. Когда он проглотил конверт, Магда оглянулась: в больничном дворике был разбит небольшой сквер. Деревья сильно пострадали от боёв, как и весь
