Елена Хаецкая - Жизнь и смерть Арнаута Каталана
Наконец Каталан затих.
"Монахи" отерли пот. Агульон наклонился, потыкал, кряхтя, в Каталана растопыренными пальцами.
– Вроде как он помер.
– Вот негодяй! А какой, однако же, чистый тут воздух, заметил, брат?
– Чистый, брат. Это потому, что еретик умер.
– Странно также, что мухи на труп не летят.
– Это потому, что здесь нет мух, брат.
– Как это – нет мух?
– А вот так. Вообще нет.
– Как же такое вышло, чтобы вовсе не было мух?
– А я их от Церкви отлучил, вот они и передохли.
– Странно. Вот я тоже графа Фуа от Церкви отлучил, а он живехонек.
Тут граф Фуа, которого действительно недавно отлучили от Церкви, громко захохотал и погрозил Саварику кулаком. Саварик возвел глаза к небу и пожал плечами – скромник.
– Ах, если бы и катары вот так после отлучения дохли! – завел снова Агульон.
– Увы, брат! – ответствовал Тюка с печальным видом. – Катаров подобной малостью не возьмешь!
Бурное одобрение зрителей подбодрило "монахов". Они сделали паузу, чтобы поклониться в ответ на аплодисменты, после чего с самыми зверскими рожами подступились к девице Ильдегонде.
Однако Ильдегонда, как и замышлялось автором пьесы, ни в какую не поддавалась на увещания. Посулы и даже угрозы оставили ее совершенно равнодушной.
Представление близилось к сногсшибательной развязке, о чем и уведомил публику нарочно для такого случая воскресший Каталан.
– Превеликой жалости достойно, что честь не в чести и ложь вознесена на пьедестал, – заявил Каталан, садясь на земле, а затем и вовсе вставая. – Увы, плачевная участь ожидала многих достойных, ибо мир, где мы обречены влачить дни, сделался юдолью горьких слез и еще горшего безумия.
Лишь в одиночестве ты обретешь друзей,
Лишь после драки машут кулаками,
И солнце не встает над облаками,
И грамоты не знает книгочей,
а как он книги читает – неведомо. Увы! Но смотрите же, что случилось с прекрасной и добродетельной Ильдегондой и узнайте, как прекрасная катарка посрамила своих мучителей.
"Монахи" схватили несчастную Ильдегонду и связали ее так, что она стала напоминать кокон.
– Мы не станем больше ей грозить,
Мы ее не станем бить,
А вот как мы с нею поступим! – прокричали они в один голос и замерли на миг со зверскими гримасами на лицах, растопырив руки и расставив ноги. Затем Тюка с помощью Каталана притащил большую бочку и указал на нее размашистым жестом.
– В сию нечестивую нашу купель погрузим мы упорствующую в истинной вере девицу и силой окрестим ее в наше лжеучение!
Каталан подтащил ведро воды, заблаговременно приготовленное и спрятанное в стороне. Высоко подняв ведро, они с Тюкой вылили воду в бочку. Из щелей в бочке тут же потекли тонкие струйки. Каталан принялся затыкать щелки травой, ползая вокруг на четвереньках.
Между тем Агульон и Тюка подняли прямую, как палка, Ильдегонду, возложили ее себе на плечи и, ступая торжественно и медленно обошли с нею кругом всю сценическую площадку. Ильдегонда обреченно закрыла глаза.
А затем злокозненные "монахи" сунули Ильдегонду в бочку, сперва вниз головой, а затем, заметив ошибку, как положено.
– Сейчас ты примешь наше нечестивое крещение, – поведал Агульон страшным голосом.
– О жалкие, ничтожные еретики! – закричала Ильдегонда. – Никогда я не приму вашего нечестивого крещения!
– А нам плевать, ведь ты богата
И перед нами виновата!
Крещаешься во имя Папы Римского!.. Эй, что это?
Повисла пауза. Ожидание нагнеталось. Спустя мгновение зрители ощутили неладное. Настолько неладное, что между ними пробежал тихий, удивленный говорок. Домна Гильема демонстративно зажала нос двумя пальцами и устремила на Саварика негодующий взор – она мгновенно догадалась, что ужасающая вонь, распространившаяся из "купели", была частью замысла автора пьесы. А Саварик – золотоволосый, светлоглазый – и бровью не ведет, только вдруг угол рта у него предательски дернулся.
– Да! Вот так-то, многопочтенные! – выскочил вперед услужливый Каталан и принялся отвешивать во все стороны поклон за поклоном. – Это именно то, что вы подумали! Это – дерь-мо! Наидерьмовейшее и наиболее сраное из возможных какашек, испражнений и всяких прочих говн!
– Пусть он прекратит! – взорвалась домна Гильема. – Эн Саварик! Что за площадное фиглярство! Велите вашему холую заткнуться!
– Холуй, заткнись! – рявкнул Саварик.
– Слушаюсь, господин мой, и затыкаюсь. Да только хоть молчи, хоть говори, а говно говном и останется. Ибо сами рассудите, – наглел на глазах Каталан, – господин мой и высокородные сеньоры, благосклоннейшая публика, как еще могла защититься несчастная госпожа Ильдегонда от зверей в монашеском обличии, ежели они связали ее по рукам и ногам и сунули в свою диавольскую купель, дабы отвратить от учения истинного и ввергнуть в поповскую ересь? Вот и испустила беззащитная девица в воду их крещения нечистоты тела своего и сделала, таким образом, нечестивую их купель тем, чем она завсегда и являлась – то есть, отхожим местом!
– Так была посрамлена ересь попов! – хором добавили Агульон и Тюка и утащили источающую смрад бочку вкупе с недвижимой Ильдегондой на задний двор – отмывать, очищать и умащивать благовониями.
– Так пьеса наша завершается,
А с вас за погляд причитается! – бойко сказал Каталан.
Эн Саварик засмеялся.
– Вот ведь шут гороховый!
– Нет, он миленький! – заявила домна Гильема непоследовательно.
– Ладно, брысь, Каталан.
– Нет, пусть останется, – вмешалась Гильема.
Каталан низко поклонился домне Гильеме и, разумеется, предпочел повиноваться скорее ей, нежели Саварику.
Для увеселения окружающих Каталан показал несколько трюков, которым обучили его Тюка с Агульоном: повертел на палочке блюдо, походил по саду колесом – сперва справа налево, потом слева направо; но тут ему не вполне повезло и он с размаху угодил ногами в дюжего слугу, спешившего из кухни с печеным гусем на большом фаянсовом блюде. Получив внезапный тычок, гусь отправился в свой последний полет к неописуемой радости вертевшихся между гостями псов; драгоценное блюдо удалось спасти, чего не скажешь о Каталане: настигнув, слуга крепко поколотил неловкого акробата, так что спустя неколикое время Каталан явил лик куда менее наглый, чем прежде, а нос и один глаз – куда более фиолетовые против их природного цвета.
Остальные фигляры тем временем уже находились в саду и показывали всякие штуки и трюки, стояли на голове и друг у друга на плечах, перебрасывали мячи ножами, так что мячи как будто сами собой перепрыгивали с острия на острие. Ильдегонда, тщательно отмытая и одетая в новое платье, хотела петь, но гости невольно ее сторонились, и потому она была страшно зла.
Затея Саварика заключалась в том, что в бочке был заранее спрятан бычий пузырь, наполненный свиным – вот этим самым, вонючим, понимаете, чем. В решительный момент Ильдегонда раздавила его ногой, выпуская смрад на волю. Саварик Нечестивец, великий мастер на всякие неожиданности, радовался своей новой выдумке, точно дитя малое, и дабы осуществить ее в полной мере, не поскупился – заплатил Ильдегонде столько, что, узнай о том покойный отец, эн Раоль, заблаговременно лишил бы сына наследства.
Вино и музыка, задушевные разговоры и искренний смех наполняли сад, и постепенно мягкие теплые сумерки завладевали Шателайоном, окутывая деревья, колодец, галерею, скамьи. Наступало то любимое многими время суток, когда голоса начинают звучать из самой середины груди, а женские глаза делаются темными и – кажется – лишенными дна.
Каталан, и похваленный за добрую игру, и побитый за неуклюжесть, наконец улучил свободную минутку и вознаградил себя изрядным куском мяса, нашпигованного чесноком.
Эн Саварик, немало уже выпивший молодого вина и окончательно поссорившийся с домной Гильемой (чему был на самом деле несказанно рад, ибо эта ядовитая на язык и капризная дама порядком его утомила) подозвал Каталана к себе. Тот нехотя встал и, прихватив с собой тарелку, приблизился.
– Скажи, Каталан, – обратился к фигляру сеньор де Маллеон, – вот что хочу у тебя узнать… Ведь ремесло бродячего гистриона трудно, а достаток переменчив и часто вам случается жевать траву и пить одну лишь родниковую воду?
– Со слезами пополам, – охотно подтвердил Каталан. – Так оно и есть, господин мой. Иной раз и сам дивишься, как долго может жить человек вообще без всякой еды.
– Скажи, Каталан, откуда вы, в таком случае, добыли тот фиолетовый и зеленый атлас, из которого сшили хрен и яйца? Честно говоря, с той самой минуты, как я увидел вас на площади у постоялого двора, эта загадка не дает мне покоя.
– Загадки тут, господин мой, никакой нет, есть одна только удача. Случилось нам выступать в Рокамадуре и тешить тамошних благородных сеньоров песенками. Они щедро наградили нас, хотя вы, конечно же, неизмеримо их в этом превзошли. – Тут Каталан, не в силах удержаться, отхватил здоровый кус мяса и продолжал свою повесть жуя. – А одна прекрасная и очень добрая дама призвала к себе нашего Тюку и спросила – чем вознаградить его за столь славное увеселение? Тюка же, немного разбираясь в куртуазной науке, пал к ее ногам и имел дерзновение попросить многоцветный атласный рукав ее платья, дабы носить всегда у сердца.
