Пьер Бордаж - Ангел бездны
Зина не захотела примкнуть к рядам изгнанных «Декретом привилегии христиан» (правительство единой Европы выбрало слово «привилегия», чтобы не травмировать особо впечатлительные умы, но на самом деле имелось в виду самое настоящее изгнание «внутренних врагов» – европейцев мусульманской конфессии). Им дали две недели и ни днем больше на то, чтобы покинуть страну. Дочь эмигрантов из Марокко, Зина предпочла, как и горстка ее соплеменников, породнившихся с чистокровными христианами, остаться в лоне семьи. Она надеялась, что смешанные семьи не тронут, но – ошиблась: осведомленные старательным населением, слуги архангела Михаила тщательно отделяли исламские плевелы от христианских зерен. Они скоропалительно уничтожали того из супругов, который был из мусульман (петля, гаррота или пуля в лоб), а другого, за предательство и вероотступничество, приговаривали к пятнадцати годам лагерей. Детей определяли в школы Пророка, а имущество – дом, машины, банковские счета, мебель – конфисковывали, отчисляя мизерную долю доносителям.
Первый из осаждавших ловко перескочил через стену и укрылся за стволом кедра. Сколько ему лет? Пятнадцать? Наверно, он думал, что играет в одну из тех компьютерных игр, которые, пока их не запретили, сводили с ума не одно поколение людей. Он перебегал от дерева к дереву, пригнувшись, втянув голову в плечи, время от времени оборачиваясь, чтобы подбодрить остальных, менее храбрых. Смерть этого дурачка будет наукой им всем, ведь без одной искупительной жертвы не обойтись никак: вид крови первого убитого охладит пыл отважных солдат Веры, а это даст фору Зине и детям.
Он не мешал мальчишке осмотреться и насладиться опасностью, поднялся, прыгая через ступеньки, на площадку второго этажа, встал у окна и осторожно просунул дуло автомата между похожими на узоры инея осколками, застрявшими в раме.
Еще две фигуры скатились вниз с нависавших над стеной веток. Парень ринулся по открытой части двора к дому и, на бегу, выпустил автоматную очередь по входной двери.
Одна из пуль попала ему прямо в голову.
Завывание бомбы никак не выходило из головы Пиба, словно инородная мысль, мешавшая ему управлять как прежде своим сознанием и телом. Вокруг него какие-то люди размахивали руками, что-то ему говорили, но, окруженный этой армией сломанных, немых марионеток, он ничего не слышал.
Чудо-бомба, мощностью по меньшей мере в десять тонн, взорвалась примерно в трехстах метрах от его дома и снесла весь квартал в радиусе полукилометра. Она пробила воронку больше, чем лунный кратер, и уложила на месте три или четыре тысячи жителей – невозможно было ни точно сосчитать количество убитых, ни собрать воедино куски тел. И если бы официальные представители единой Европы не клялись всем святым, что сторонники Джихада во всеуслышание отказались от применения ядерного оружия (перед самой войной дипломаты, собравшиеся в Мумбаи, в Индии, вырвали у них договор о неприменении оружия массового поражения), можно было бы подумать, что это был блиц-визит ядерной бомбы.
Пиб выбрался из-под обломков дома на рассвете, задолго до прибытия спасателей. Он машинально задерживал дыхание, чтобы не вдыхать радиоактивные частицы, излучаемые истощенным ураном. Ему повстречались какие-то потерянные, молчаливые люди, они были до того оглушены взрывом, что не могли ни стонать, ни плакать. Подобно ему, они не чувствовали своего тела, это были зомби, живые мертвецы. Пиб не стал выяснять, отлетела голова Мари-Анн от тела или нет. Вылезшие из орбит, остановившиеся глаза сестры не оставляли сомнения, что ее хрупкая жизнь прервалась под тоннами строительного мусора. Точно так же и родители затихли навсегда, истертые в порошок в самый разгар своих ночных развлечений. По идее, он должен был бы обрадоваться освобождению из-под их опеки: наконец-то он – дитя улицы, один из новобранцев армии сирот бобмежки. Но он не испытывал ни грусти, ни радости, только слышал кошмарный грохот, чувствовал, как какие-то раскаленные иглы пронзают его барабанные перепонки, как чьи-то гигантские челюсти сжимают ему горло и грудь, а на шее, плечах и руках слезает обгоревшая кожа. Он понял, что потерял пижамные брюки, когда какая-то женщина в белом комбинезоне, спасательница, двигавшаяся словно под гипнозом, повязала ему на бедра махровое полотенце с вышитой красной пикой. Его подвели к машине скорой помощи, в которой невыспавшийся ворчливый врач осмотрел его с головы до ног, после чего ему помазали все ссадины и ожоги какой-то едкой жидкостью, заставили его проглотить какие-то мерзкие пилюли и, бросив поверх тела одеяло, оставили вместе с остальными уцелевшими от бомбежки – мужчинами и женщинами всех возрастов, лежавшими в полной прострации.
«Подонки» появились вскоре после спасателей. Три старых грузовика, обшитых железом, грохоча перегретыми моторами и истошно визжа тормозами, остановились в нескольких метрах от машин скорой помощи. Десятки теней разбежались по руинам, словно стая воронья. Даже не взглянув на спасателей и пострадавших, юные стервятники прочесали развалины домов, извлекли из-под них немногочисленные уцелевшие вещи и сложили их в грузовики. Какая-то женщина в ночной рубашке крикнула, что они – позор Европы, людское отребье, сорняки, которые хуже, чем мусульманские плевелы. Вместо ответа один из них снял с плеча винтовку и пресек обвинения, пустив ей пулю в живот. Прострелянная навылет, женщина упала медленно, словно невесомое перышко. Спасатели далеко не сразу осмелились подойти к ней. Убийца – бритоголовый тип лет двадцати, двухметрового роста, наглый, с ног до головы обряженный в черную кожу, – не сводил с них взгляда и продолжал поигрывать винтовкой, явно наслаждаясь тем, что внушает им ужас. Спасатели положили умирающую на носилки кое-как, выдавая тем самым свой ужас. Пропитанная кровью ночная рубашка прилипла к животу, внутренностям и бедрам женщины, а ее лицо было серым, как предрассветное небо.
Сирены полицейских машин разорвали мертвую тишину. «Подонки», как по сигналу, бросились к грузовикам, побросав тяжелые вещи. На фоне их слаженных и эффективных действий беспорядочная суета спасателей становилась еще более заметной и удручающей. Тогда как у них – ни одного ненужного движения, ни одной заминки, даже у самых молодых – двенадцатилетних. Сбегая по кучам хлама с ловкостью диких кошек, они сходились у грузовиков, из глушителей которых вырывался черный пар. Их лохмотья реяли, словно паруса в тумане.
Пиб, завороженный, машинально подошел к одному из грузовиков. Он встретился глазами с бритоголовым, стрелявшим в женщину. Во взгляде парня было недоверие и злоба дикого зверя – такой взгляд Пиб видел однажды по телевизору у волка – телевидение без конца показывало передачи о животных, чтобы, как объясняла диктор, вознести хвалу творению Господа. Самые старшие из подонков носили своего рода отличительный знак – кожаные комбинезоны со множеством металлических пластин и цепочек и пистолет или револьвер за поясом.
Покуда грабители толпились у кузова грузовика, бритоголовый направился к Пибу. Он шел, а винтовка, висевшая у него на руке, болталась в такт шагам. Обезумев от ужаса, Пиб попятился, запутался в одеяле и растянулся на обшарпанной бетонной плите. Он инстинктивно натянул пижамную куртку на голый пах. Затем, так же инстинктивно, поискал глазами родителей. Они никогда не были чрезмерно любящими, но и никогда не обращались с ним плохо. Четко обозначив область его прав, они воспитывали сына с должной суровостью, как это было предписано архангелом Михаилом, полагавшим нежность проявлением слабости. От взгляда убийцы Пиб в ужасе замер. Он не отрывал глаз от дула винтовки – мрачного глаза, который в любое мгновение может послать смерть, гораздо точнее, чем упавшая бомба, просто неминуемо. Пиб снова ужасно захотел в туалет.
– …дители… ивы?
Пиб не сразу догадался, что убийца обращается к нему. Он снова слышал звуки, но очень глухо, как будто они пробивались сквозь толщу воды.
– Твои родители живы?
Пиб, пожалуй, чересчур поспешно покачал головой и ударился виском о выступ камня. Бритоголовый засунул винтовку за пояс, диким галопом понесся к ближайшему грузовику и, прежде чем вскочить в крытый прицеп, обернулся в сторону Пиба.
– Если хочешь с нами, милости просим! – гаркнул он. – Решай сам: мы или школа Пророка!
Вой сирены заглушил его голос. Пиб очнулся, лишь когда грузовик, скрежеща осью, тронулся и рывками докатился до дальней части бульвара. Ровно в тот момент, когда две спасательницы бросились к Пибу, тот решился. Скорее это был импульс, а не сознательное решение. За него решало тело. Он вскочил и помчался к грузовику, забыв про одеяло, про полотенце и про свою наготу. За спиной Пиба что-то кричали, приказывали ему остановиться, но никто не попытался его догнать. Бритоголовый убийца перегнулся через откидной борт, схватился одной рукой за металлический выступ, а другую протянул ему. Грузовик не замедлил ход, и Пибу самому предстояло догнать его и доказать, что он может стать членом отряда «подонков». Сквозь щели в брезенте за ним наблюдали парни и девчонки: их глаза светились, как живые звезды на фальшивом небе. Ужасы и усталость предыдущей ночи давали о себе знать, вонзаясь острой болью в ноги, разрывая легкие, сводя скулы. Но за ним по пятам гналась школа Пророка с ее ужасной славой, с ежедневными молитвами в пять утра, изучением Старого и Нового Завета по три часа в день, железной дисциплиной и даже – даже! – с увечьем несчастных, застуканных на занятии онанизмом.
