Сергей Шкенёв - Параллельные прямые
За спиной послышалось вежливое покашливание, и я отвлёкся от осмотра продуктовых запасов «Челюскина». Передо мной стоял среднего роста крепкий моряк в чёрной форме и фуражке с крабом. На загорелом, худощавом лице воинственно торчали шикарные усы. Правда, впечатление воинственности скрадывалось застрявшими в этих усах хлебными крошками. Воронин протянул мне правую руку, а левой показал в сторону «стола»:
— Перекусить по рюмочке не желаете?
— Здравствуйте, Владимир Иванович. Я и есть Архангельский. Можно просто Гавриилом Родионовичем называть.
Поздоровавшись, я сел на какой-то мешок с крупой и улыбнулся Воронину.
— Так вот вы какой, капитан, обветренный как скалы.
— Да вы поэт, товарищ Архангельский. — Ответно улыбнулся капитан. — В молодости все мы поэты. Вам вот сколько лет?
Вот спросил! Мне это и самому интересно. Тысячелетия до сотворения мира считать? Я, правда, их плохо помню, только десятка два последних. Когда же у нас сотворение мира было? Вот опять память подводит. Помните, тогда ещё русы первый раз всю Евразию завоевали. Нет, ну может она тогда и вообще без названия была, не спорю. Потом года три партизан отлавливали. Да, точно, а на четвёртый год мир и сотворился.
— Да немало мне уже лет, Владимир Иванович, просто выгляжу моложе. — Пришлось просто отшутиться.
— Ну, я всё же постарше буду. Пятый десяток давно пошел. Старые кости с непогоде ноют. Куда уж мне на севера. — Капитан протянул руку за спину и достал бутылку, он одного вида которой меня слегка замутило. — По капельке, командир?
— Только не коньяк, Иваныч. Пивка если только. А то моё пиво комбриг Раевский выпил.
— Это он зря, товарищ комбриг. Пиво на северах весьма редкий продукт. Потому как замерзает. Вот спирту могу предложить.
— Пожалуй, воздержусь.
— Это вы зря. А, впрочем…. Вот, помнится, в двадцать четвёртом году к нам доктор один приехал. С Крыма, с Чёрного моря перевели. Так он зарок себе дал, ни капли спиртного до захода солнца. Представляете? В полярный день почти полгода ходит трезвый и злой, а зимой не просыхает, клистир с градусником путает. Так и умом помутился. Вообразил себя японцем и по кораблю в чёрном исподнем бегал. Иногда даже и по стенам. Что вы смеётесь, товарищ комбриг? Он до сих пор в Каргополе, в тамошней психиатрической.
— Верю я вам, Владимир Иванович, — я с трудом отсмеялся, — только вот одно мне скажите, это точно не заразное, что у доктора было?
— На что вы намекаете? — Поперхнулся своим коньяком Воронин.
— Я разве намекаю? Просто спрашиваю. Да вы и сами попробуйте рассудить логически. Вот вы прибываете на судно, на котором вам надлежит отправиться в поход, и с удивлением узнаёте, что капитан заперся на продуктовом складе, пьёт, и на все предложения отзывается непечатными словами в адрес своего корабля. И от капитанства своего категорически отказывается.
Воронин долго не отвечал, делая вид, что занят набиванием трубки. Я не отвлекал, давая собраться с мыслями для ответа.
— Нет, Гавриил Родионович, это вы подумайте, может ли быть в своём уме капитан, которого попросили только перегнать обычное грузовое судно из Ленинграда в Мурманск, если он согласится пойти на нём в высокие широты осенью. А судно то не только не предназначено к таким плаваниям, но и в Балтике на нём ходить опасно. Я уже говорил — волну не держит. Широковат. И машины говённые. Эту посудину только по Волге гонять, да и то только до Подновья. Дальше на Телячьем броде застрянет. — Капитан вспомнил про почти погасшую трубку и опять замолчал, сосредоточенно затягиваясь.
В этот момент он мне показался похожим на свой пароход. Тоже весь в чёрном и с клубами дыма из трубы. Но, судя по первому впечатлению, капитан был покрепче своего корабля. «Челюскин» и правда заходил в Копенгаген для ремонта судовых машин и кое-каких мелких доделок.
— И в конце концов, — продолжил Воронин, — меня Шмидт просил только довести «Челюскин» до Мурманска, клятвенно обещая потом на собственные деньги купить билет на поезд до Ленинграда. Целый месяц письмами долбил, уговаривая. А когда я отказался вести пароход дальше, ко мне пришёл этот ваш мордоворот Кандыба и посадил меня в кутузку.
— Это совсем не мой мордоворот, Владимир Иванович. Тем более я его ещё в глаза не видел. И, согласитесь, кутузка ваша хоть и не комфортабельна….
— Зато питья и закуски много. — Перебил меня капитан. — Вот это меня и беспокоило. Точнее не это, а абсолютное отсутствие гальюна. Паршивого иллюминатора, и того нет. Согласитесь, нехорошо бы получилось.
— Совсем бы нехорошо получилось, Владимир Иванович, если бы Кандыба вас арестовал, усмотрев вредительство, саботаж и контрреволюционную пропаганду, в виде охаивания нового парохода, купленного распоряжением мудрого советского правительства по прямому указанию товарища Сталина. Вот так то вот.
— А вы, Гавриил Родионович?
— Что я? Я мог и не приехать.
— У меня есть варианты?
— Помилуйте, товарищ Воронин, у вас даже нет варианта сесть на нары. Потому как мне срочно необходим капитан на мостике «Челюскина». Или, вы думаете, Белецкий справится?
— Этот мотольский портной? Не смешите селёдок, товарищ комбриг. Это когда же партийные работники рулить умели? — Капитан с показным кряхтение поднялся со своего мешка. — Так куда держим курс?
— На Северный полюс.
— Чево-о-о?
Глава 3
Вывели болезного. Руки ему за спину.
И с размаху кинули в чёрный воронок.
Владимир Высоцкий.
Боцман Заморский уже две недели пребывал в чёрной меланхолии. Виновники этого недуга, те самые штатские из экспедиции, старались не попадаться на глаза, чувствуя за собой вину. И не только вину. Да что вину, если с точки зрения просоленного маремана совершались форменные преступления. Кинооператор, прикрываясь московскими связями, кощунственно разбрасывал папиросные бычки в мыслимых и немыслимых местах с такой скоростью, что пять судовых уборщиц не успевали их перехватывать. А недавно прожёг новую форменную фуражку, подаренную боцману женой на серебряную свадьбу, невзначай уронив окурок на голову проходившего под трапом Заморского.
А зоолог? Ну, понятно, что уход за ездовыми собаками ему попросту навязали. Но этот очкастый товарищ за ними не только не ухаживает, но и не присматривает. Привык, понимаете, что у него подопытные морские свинки в клетках сидят. А собаки по всему судну бегают и гадят больше кинооператора. Да куда там оператору, больше чаек гадят. А убирать кому, зоологу? Как бы не так. Он отказывается опознавать какашки на палубе как собачьи, и, ссылаясь на свой научный авторитет, сваливает всё на мышей. Разве мыши могут навалить такую кучу? Это же, сколько им скушать надо?
Геологи тоже не лучше. Пока шли неделю от Копенгагена, они при испытании новой, переносной буровой установки умудрились продырявить палубу в двух местах. Так это насквозь. А сколько просто лунок сделали?
Боцман осторожно переступил через очередной зоологический подарок и нос к носу столкнулся со старшим радистом. Тот лихо скатился по поручню, балансируя руками. В зубах старшего радиста была зажата папироса, к которой Заморский отнёсся совершенно равнодушно. Этот не бросит окурок на палубу. Немецкое происхождение не позволит. Да и полярник уже бывалый. Не какая-то сухопутная шушера.
— Чего какой смурной, Сан Саныч? Посмотри, погоды то, какие стоят! Даст Бог льдов не будет, так к половине сентября во Владивостоке отшвартуемся.
— Сплюнь, Теодорыч. Да не на палубу, просто за борт сплюнь.
Надо сказать, что старшего радиста, несмотря на молодость, все старались называть просто по отчеству. Если "товарищ Кренкель" ещё можно было выговорить, то произнести "Эрнст Теодорович Кренкель" с первого раза получалось только у начальника экспедиции Отто Юльевича Шмидта.
— Я ведь к тебе, Сан Саныч. — Кренкель ожидаемо выбросил докуренную папиросу в ведро с водой. — Спирт нужен.
— Зачем?
— Странный вопрос. Конечно же, аппаратуру протирать. — Пояснил радист. — Помнишь в Баренцевом море южный ветер дул?
— Ну, — подтвердил Заморский.
— Вот с Норвегии пыли в радиостанцию и надуло. Профилактику надо делать.
— Так я помогу. Бутылки спирта хватит? — Уточнил боцман.
Кренкель задумчиво помолчал, видимо прикидывая количество аппаратуры нуждающейся в профилактике.
— Ну если вдвоём протирать, то пожалуй хватит. И ещё, Саныч, огурцов солёных прихвати.
Радио и радистов Заморский уважал ещё с германской, когда служил на одном из номерных миноносцев. Тогда их 012 выскочил из тумана прямо под главный калибр двух немецких крейсеров и, изрядно потрепанный при манёвре удирания, удачно радировал в Мемель и дождался помощи. Радиостанция, пробитая осколком во время боя, была починена чуть ли не при помощи запчастей от граммофона. Радиста потом всей командой неделю водили по кабакам, и сам лейтенант Подольский возглавил штурм полицейского участка, куда бестолковые стражи порядка уволокли не стоявшего на ногах героя. И, поговаривали, что на своей свадьбе уже капитан-лейтенант Подольский заключил с будущей женой дополнительное соглашение, по которому все их потомки будут в обязательном порядке изучать радиодело.
