Федор Березин - Война 2011. Против НАТО.
А тут, понимаешь, в НАТО новый мирный член. А у него, оказывается, около столицы… Так что никак не жалко, хоть тридцать, хоть пятьдесят тысяч милиционеров в оцепление. Дабы никакая шахидская… В общем, чтобы никто к контейнерам «Холтек» никак ни-ни. Только специалисты в скафандрах. А что, будем платить. И за скафандры, и за обслуживание, и командировочные, и билет на самолет в выходные, и медстраховку. Да, не милиции, не милиции. Чего ей платить? У них есть служба и долг. Не им, и не нашим вообще. Рассмешили тоже. А? Что? Какой расово отмененный заокеанский специалист будет… Свои? Извините! Свои уже когда-то в Чернобыле наработали, ой, наработали. Пора за дело браться нормальным специалистам. Только «Холтек» и его гении — без вариантов.
— Майна! Вира!
Не скрипнет дерево, никто не обернется.Кулек без щелей тянут на лицо,Какое-то лото и приз ненужный,Зато блестящий сильно,Может, деньги?Причем огромной кучей…Интеллект?Имеет отношение?Как будто.
6. Неуставные примочки
Дежурящий на КПП солдат не нравится танкисту Первушину категорически. Точнее, солдат, может быть, и ничего, но выглядит… Под глазом ссадина, по виду довольно свежая, смотрит затравленно, одежда явно и давно жаждет стирки и глажки, в разговоре запинается, сапоги… Лучше не смотреть. Похоже, у него еще что-то со щекой. Может, выбит зуб? Обращается, кстати, на «мове», с коей явно не дружит.
— Ты б уж лучше на русском, — чешет подбородок Первушин.
— А что, можно, пан старший лейтенант? — страшно удивленно и очень тихо произносит рядовой и впервые поднимает взгляд на Первушина.
— То, что не запрещено, то — разрешено, — сообщает Первушин неизвестно где слышанную когда-то фразу, губа у горе-солдатика и вправду припухшая.
— Весело у вас тут, да, боец… Как фамилия-то, не расслышал я как-то.
— Рядовый Еремин, пан старший лейтенант.
— Ты откуда будешь, боец Еремин?
Так это… Из… з Луганську.
— С Луганска? А… Но с русским у тебя тяжело, да?
В это время из-за ближнего деревянного сарая, крашенного последний раз примерно в год разоблачения культа личности, вываливает какой-то детина в форме. Басит он достаточно громко:
— Эй, Еря! Що там таке?! Ти альбом доколюровав?
Антон Первушин поворачивается на голос и смотрит прищурившись.
— Сюда подрулите, младший сержант.
— Що таке? — спрашивает тот довольно громко, но с приличной дистанции.
— Младший сержант! Ко мне! — рявкает Первушин.
Детина мнется. Он в тридцати шагах, и в голове происходят некоторые процессы.
— Мне повторить или подойти? — интересуется старший лейтенант.
Что там такое? Ты альбом докрасил?
Детина все же решает, что подойти к этому оборзевшему чужаку в черной робе все равно надо. Может, он даже и офицер, но напялил на себя какую-то хрень. Заодно и выяснится, чего он тут делает на КПП. Движется сержант вперевалочку. Вблизи оказывается, что у чужого и вправду офицерские погоны: звездочки блеклые, зеленые, на танковой спецовке сразу и не разглядишь.
— Младший сержант Коломіець прибув! — сообщает детина. Смотрит нагло, мол: «Чего ты приперся?»
— Старший лейтенант Первушин! — сообщает Первушин, тоже переходя на мову, но тут же выруливая обратно на русский. — Чого расхрыстанный, сержант? Пуговички-то застегните на вороте.
— Що таке? — кривится младший сержант Коломиец. — Я, що, днювальний[7]?
— Поубавил бы ты тон, а, младшой, — подмигивает ему Первушин.
— Да ні, пан лейтенант, я не зрозумів, що я, молодий чи… — он насмехается над этим пришлым оборзевшим офицериком каких-то чужих, вроде бы танковых, судя по петлицам, войск Все еще стоящий рядом рядовой по КПП Еремин бледен, как полотно. В самом деле, старший лейтенант Первушин росточком не слишком вышел, как и положено танкисту, Коломиец же, где-то метр восемьдесят два и достаточно упитан. Короче…
Антон Первушин переходит из статики в подвижность где-то со скоростью звуковой волны. Пространство схлопывается, и отстоящий от него примерно метрах в трех Коломиец оказывается в сантиметре, но дистанция тут же исчезает совсем. Происходит еще что-то быстрое. От удивления у рядового Еремина приоткрывается рот.
Вообще-то раньше, в годы тоталитаризма и отсутствия демократии, когда спортивные секции были доступны всем юношам забесплатно, такое называлось «бросок через бедро». Ноги младшего сержанта взлетают куда-то выше головы, и вот уже сам он со всей дури грохается на… Благо не бетонную плиту, а вытоптанную землицу. Падение на спину плашмя штука страшно неприятная: весь воздух из легких выталкивается с уханьем. Возможно, он маскирует перелом ребер. Однако это еще не весь цирк. Теперь откуда-то сверху — по ударному давлению подозревается, что приблизительно с крыши того самого сарая — на грудную клетку Коломийца сваливается неожиданно страшно тяжелый, да еще и ужасно твердый, старший лейтенант Первушин.
Его прищуренные глаза фокусируются совсем в щелки. Младший сержант Коломиец закрывает собственные в ужасе, ибо ожидает… ударов так двадцать-тридцать по лицу с близкой дистанции. Восстановление дыхания — дело бесполезное. Именно поэтому он не может вымолвить ни единого слова, дабы просить пощады хоть как, пусть даже на «клятій москальскої мові».
Но товарищ первый коммунист — Христос — милостив. Откуда-то доносится чей-то беспокойный голос:
— Первушин, что там стряслось?
— Да вот, — мигом, как ни в чем не бывало вскакивает Первушин, расправляя черную робу, — солдатик свалился, пан подполковник Жарища ж, солнышко припекло, и вот. Думаю, дышит не дышит?
— И как? — Подполковник Корташов тоже пересекает КПП и оказывается на территории объекта.
Все еще приоткрывший рот рядовой Еремин опомнился и спешно отдает честь.
— Вольно, казак, — кивает ему Владимир Иванович.
В это время здоровяк Коломиец уже несколько) отдышался, он поднимается. Видит знакомые, идентичные со своими, авиационные петлицы и две! крупные звезды на погоне.
— Что болит, казачек? — голос у Корташова отеческий донельзя. Коломиец счастлив до слез.
Вони… ото, пане полковнику… — младший сержант интуитивно отодвигается подальше от Первушина. — Вони б'ють[8].
— Кто ж воны? — интересуется Корташев, как добрая старенькая медсестра, ассистирующая детскому доктору на амбулаторном приеме.
— Вони, — косится на Первушина Коломиец и несмело тычет пальцем. — Б'ють, дуже б'ють.
— Бьють? — переспрашивает Владимир Иванович. — Ну-кс, піди сюди.
Он манит большого Коломийца несколько в сторону. Младший сержант донельзя рад отодвинуться подальше от маленького тарантула Первушина.
— Б'ють ні за що, — сообщает он подполковнику. — Нічого не зробив, а б'ють.
— Бьють? — голосом добрейшей нянечки снова переспрашивает командир «первого» дивизиона, и вдруг несколько меняет ноту. — А чого ж ты расхрыстанан до пупа, а, воин?
Младший сержант ПВО теряется.
— Вони ж б'ють, — повторяет он несмело.
— Чего расхрыстан до пупа?! — цедит Корташов совсем другим тоном. Тут на его лицо словно рывком накладывается какая-то новая, зверская маска. Он делает быстрый удар правой без замаха и вскидывания, зато ловит сержанта на вдохе. Тот скрючивается: внезапный втык в солнечное сплетение это серьезное дело. Так можно и вообще укокошить. Однако Корташов прожил жизнь, он опытен.
— Эй, казак! — подзывает он дневального по КПП. — Этот воин кто по должности?
— Так это… Він молодший сержант.
— Я не про звание, казак, — терпеливо поясняет подполковник — Должность какая? И не парься ты на мове. Ни хрена ж не выходит, сам видишь. Должность его.
Сам подопытный, о котором говорят, все еще сидит на земле в скрюченном положении.
— Колома — он оператор, — соображает наконец несколько приторможенный Еремин.
— Оператор? Это хуже, — констатирует Корташов. — Слышь, Антон Иванович, оператор! — сообщает он Первушину. — А какой станции?
— Этой, как ее, блин… «Пэ-восемнадцать», пан подполковник, — вспоминает Еремин.
Понятненько, — кивает Владимир Иванович Корташов. — А сам… Сам кто по должности?
— Оператор приемных систем «Пэ-четырнадцать», — докладывает рядовой. — Но я еще не… это…
— Мало служишь?
Так, пан подполковник.
И на своей станции еще ничего не знаешь? так, — признает рядовой Еремин, в свою очередь ожидая зуботычины.
— Твоею бого в качель, — сообщает командир ракетного дивизиона. — Всего год в этой армии служат, с весны уж сколько месяцев, а солдат своего рабочего места «ні бачив ні звідкіля»[9]. И ты б тоже заправился, рядовой, а то я добрый, добрый, но могу и ввалить под горячую руку. У нас-то «губы» нет — демократия, так что в замену, для профилактики.
