Сергей Шхиян - Заговор
Донец, увидев меня, приветливо замотал головой. Этого прекрасного коня я добыл, можно сказать, в кровавом бою, полюбил, и, надеюсь, он отвечал мне взаимностью.
— Что, красавец, гулять хочешь? — спросил я, угощая его куском круто посоленного ржаного хлеба.
Лошадь не ответила, осторожно взяла из руки лакомство мягкими, теплыми губами и благодарно скосила на меня большой карий глаз.
— Сегодня поедем кататься, — сказал я, садясь в седло — пусть они тут радуются жизни без меня.
Донец то ли согласился, то ли из вежливости мотнул головой и самостоятельно, без указки свыше, пошел к воротам.
— Все делают, что хотят, — проворчал я, — совсем от рук отбились!
Не знаю, в какие времена появилась крылатая фраза, что Москва — большая деревня. В семнадцатом веке она вполне соответствовала истине. Город, столица русского государства, был по тем временам велик и состоял из отдельных слобод, вполне самостоятельно существующих на его территории. В отличие от большинства городов своего времени, в тесноте ютящихся за крепостными стенами, Москва укрывалась за многокилометровым земляным валом, срытым только в правление Екатерины II, и могла похвастаться достаточно широкими улицами, обширными имениями знати и обилием зелени.
Другое дело, что смотреть тут особенно было нечего. Все, как во все времена на Руси, было сделано как попало, избы горожане строили, где кому удобно, дороги покрывал слой соломы, перемешанным с конским навозом, но теперь, летом, в сушь, особого неудобства это не доставляло. Мой донец, отпущенный уздой на собственную волю, сам выбрал направление и неспешной рысью вез меня в сторону центра города.
— Правда, что ли, поехать послом к императору, — меланхолично размышлял я, лениво поглядывая по сторонам. — Только какой в том прок?
Священная Римская империя, существовавшая с начала девятого века, переживала не лучшие времена. В западной Европе бурлила церковная реформация, от католической церкви отделялись все новые страны, и уже лет пятьдесят, после ухода от власти императора Карла V, империя окончательно захирела. Я даже не знал, кто там сейчас император.
— Покатаюсь по Европе, посмотрю, как люди живут, — думал я, — познакомлюсь с гуманистами возрождения, а если в Лондон смотаться, то можно встретиться с самим Шекспиром. Смогу, наконец, узнать, кто на самом деле писал великие пьесы…
— Эй, добрый человек, — прервал мои похмельные мечты какой-то хорошо одетый горожанин, стоявший, вероятно, ради развлечения возле, собственных ворот, — у тебя лошадь расковалась!
Я остановился, спрыгнул с седла, и мы с доброхотом осмотрели правую заднюю ногу донца. Подкова на копыте болталась на одном гвозде, что не делало чести ни мне, ни Ване.
— Хорошо хоть бабку не засек, а то непременно бы охромел, — поделился доброхот своими мудрыми умозаключениями.
Конь, недовольный таким к себе вниманием, фыркал, вздрагивал и косил глазом.
— Есть здесь поблизости хороший кузнец? — спросил я.
— В конце улицы, аккурат и будет, Пахомом зовут, только он пьяница. А ты сам откуда будешь? Что-то я не пойму, из каких ты будешь.
— Здешний, — ответил я изнывающему от скуки и безделья обывателю.
— Приказной или по торговой части?
— Нет, сам по себе, просто так, погулять вышел.
— А-а, — протянул он, — я смотрю, конь и оружие у тебя дорогие, а кафтан старый.
— Действительно, нужно бы обновить одежду, — подумал я, оглядывая свое когда-то роскошное, а теперь до неприличия заношенное одеяние.
— К Пахому тебя проводить или сам найдешь? — продолжил придумывать себе развлечение скучающий горожанин.
— Проводи, — согласился я.
— Меня Петром Косым кличут, — представился он, — не слыхал?
— Не доводилось, — ответил я, беря донца за повод.
— Мы тут люди известные, у меня брат в холопах у князя Долгорукова.
Мне никакого дела ни до самого Петра, ни до его родственников не было, но я, делая вид, что слушаю его болтовню, утвердительно кивал.
Мы не спеша шли по пустой улице в ее дальний конец.
— Пахом кузнец знатный, — продолжал болтать Косой, перескакивая с темы на тему, — так коня подкует, что любо дорого! А вот если запьет, тогда берегись, тогда с ним никакого сладу! Маруська давеча ногу поломала, шла к реке белье полоскать, да с самого верха свалилась! Представляешь?!
— Пахом ее, что ли, столкнул? — спросил я, не уследив, когда Петр перешел от кузнеца-пьяницы к неведомой Маруське, и не понимая, какая между ними связь.
— Да ты что? Пахом, когда трезвый, мухи не обидит, а вот баба у него, вот кто язва и ехидна! Как таких земля носит! Ты представляешь, вчера иду мимо их подворья, а она меня видит и говорит…
Я понял, что разобраться в хитросплетениях местной жизни и манере рассказчика не в моих силах, и дальше шел молча, предоставив тому возможность болтать что вздумается. Вскоре показалось подворье кузнеца, и Петр переключился на замечательное мастерство хозяина.
Кузнец Пахом задумчиво стоял посередине пустого двора, глядя в безоблачное небо. Был он волосат, закопчен и могуч.
— Трезвый, думает, — уважительно прошептал провожатый.
Мы подошли к мастеру. Приход гостей не отвлек его от созерцания родных просторов, и он даже не посмотрел в нашу сторону.
— Здравствуй. Пахом, как здоровьечко? — подхалимским голосом обратился к нему Косой.
— Ну? — ответил тот, наконец, соизволив увидеть гостей.
— Тут проезжему человеку нужно лошадку подковать…
— Чего? — так же лапидарно спросил кузнец.
— Лошадку, говорю, подковать нужно…
Пахом, не торопясь, осмотрел соседа, меня, донца, скривил лицо, сплюнул и, тяжело вздохнув, согласился:
— Это можно.
Изъявив согласие выполнить работу, он, однако, остался стоять на месте, опять вперив взгляд в небо. Мы почтительно ждали, когда он еще что-нибудь вымолвит или хотя бы пойдет к своей кузнеце. Однако волновали его, как оказалось, совсем другие проблемы:
— Нет справедливости, — сказал он, обращаясь неизвестно к кому.
— Где? — разом заинтересовался Петр.
— Нигде, — ответил кузнец и наконец вернулся на грешную землю. — Чего случилось?
— Подкова у проезжего оторвалась, — опередив меня, ответил Петр. — Нужно бы хорошему человеку помочь.
По его словам выходило, что подкова оторвалась у меня, но кузнец все понял правильно:
— Веди к кузне, поправим.
Мы подошли к закопченному строению, возле которого валялись старые, стертые подковы и еще какой-то металлолом. Пахом забрал у меня повод, завел донца в станок из жердей и привязал того к коновязи.
— Это разве подкова? — желчно поинтересовался он, без труда отрывая подкову вместе с гвоздем от копыта. — Дрянь это, а не подкова.
Он презрительно отбросил ее в кучу хлама. Мне так не казалось, подковы очень важный атрибут скакуна, я выбирал сам, но пока дело не дошло до ковки, смолчал.
— У меня подковы, вот это подковы, — после минутного раздумья сообщил он.
Не дождавшись комментариев к своему смелому заявлению, он обреченно вздохнул и вошел в кузницу.
— Мастер, всем мастерам мастер! — восхищенно прошептал ему в след мой проводник.
— Вот это подкова, так подкова, — сообщил кузнец, вернувшись спустя пару минут.
Он сунул мне под нос подкову, явно не нашего с донцом размера, да еще и из пережженного железа.
— Можно посмотреть, — попросил я.
— Смотри, за показ денег не берем!
Я осмотрел халтурное изделие замечательного мастера и, взяв за концы, без труда согнул винтом.
— Старую прибей, только хорошими гвоздями!
— Видать спьяну ковал, — без тени смущения объяснил кузнец. — Мои подковы всей Москве известны, может какая и не хороша, но зато сносу ей нет!
— Мою прибивай, — потребовал я, уже жалея, что попал к такому умельцу.
— Как хочешь, могу и твою. Только потом не жалуйся.
Пахом наклонился, поднял из кучи старую подкову, долго ее рассматривал, потом презрительно сказал:
— Сразу видно не московская работа, дрянь, а не работа!
Я промолчал.
— Ладно, приходите к обеду, все исполню в лучшем виде.
— Сейчас делай, — потребовал я, — хочу посмотреть, как ты работаешь.
— Сейчас никак нельзя, мне сперва опохмелиться нужно.
— Понятно, тогда прощай, поищу кого-нибудь другого, который уже опохмелился.
— Пахомушка, — засуетился Косой, — чего тебе сейчас пить с утра-то, сделай человеку работу и тогда отдыхай!
Кузнец хотел возразить, но со стороны избы послышался кого-то бранящий визгливый женский голос, и он, видимо, по привычке, быстро втянул голову в плечи:
— Ладно уж, так и быть… Только за работу отвечать не буду. Если бы своей подковой ковал, тогда конечно, а чужой, да еще дрянной работы… Если что, не обессудь.
