Сергей Арсеньев - Царевич
Когда же я (очень аккуратно, держась за перила) спустился из вагона на землю, ко мне подлетел какой-то мальчишка. Знакомый, друг? Хотел было протянуть ему руку, но тот вдруг без предупреждения обнял меня и поцеловал в щёку.
Буря эмоций захлестнула меня. Сразу вспомнил, кто это [Колька Деревенко]. А моё мнение об Алёшке упало существенно ниже плинтуса. Это он что, с ним… [гнев] [отвращение] [недопустимость].
Так. Ничего не понимаю. А чего он тогда целоваться полез? Не девчонка, чай. Это хорошо, что я такой добрый. Другой мог бы и в рыло дать…
Глава 4
— …Но в теннис! В теннис мне с сёстрами можно поиграть?!
— Алёша! Я ведь говорил уже. Нельзя! Что ты как маленький?
— Мне скучно.
— Я понимаю.
— На дерево нельзя, на велосипеде нельзя, в мяч нельзя. Даже в теннис нельзя!
— Алёша! Мы же уже разговаривали с тобой об этом! Нельзя!
— Извините. Обидно.
— Понимаю. Но… такова судьба.
— Ладно, я потерплю. Извините, сорвался.
— Давай лучше мы ещё раз повторим с тобой французские глаголы. Итак, мы остановились на…
— Давайте…
Что ж, французский — это не страшно. Я его худо-бедно, но знаю. Гораздо хуже латынь. Мне нужно чего-то испугаться или чему-то обрадоваться, когда меня спросят о латыни. Тогда, может, тоже вспомню. Но пока не получается. Я как-то меньше стал бояться. Не как в первый день. А то, что я латынь забыл полностью, смазывается тем, что Алёшка и раньше успехами в ней не блистал.
Ещё хуже латыни — русский язык. Прямо беда с ним. Я сейчас по-французски пишу много грамотнее, чем по-русски. Собственные знания Алексея по русскому не восстановились. И когда он пытается что-то писать, то чаще всего слова пишет так, как они ему слышатся в данный момент. Правил-то он никаких не помнит [уныние]. Зато правила знаю я. Я-то, в отличие от него, пишу довольно грамотно (читал много). И он этим пытается пользоваться, беззастенчиво обращаясь к моей памяти в спорных моментах. Как правило, верный ответ быстро находится. Но беда в том, что это верный ответ с точки зрения орфографии начала XXI века. В итоге, на бумаге у нас с ним получается полная фигня [согласие]. Подменить я его тоже не могу. Во-первых, нынешние правила русского языка мне всё равно не известны. А во-вторых, когда я отодвигаю Алёшку в сторону и пытаюсь писать сам, то у меня почерк меняется. Характерные Алёшкины завитушки на буквах остаются, но всё равно это больше похоже на мой старый почерк. К тому же, писать перьевыми ручками я не привык. Кляксы постоянно сажаю. Мсье Жильяр в ужасе от моих диктантов.
Зато на математике я отыгрываюсь [гордость]! Математика-то не изменилась. Вернее, ушла вперёд, но то, чему учили Алёшку, было мне хорошо известно. Ответы на детские задачки, которые подсовывал мне Жильяр, я писал, даже не утруждая себя записью решения. Я их в уме решал. По-моему, это где-то уровень третьего-четвёртого класса обычной советской школы.
Сегодня же я со своим учителем гулять вышел. Он хоть и француз, но вполне нормальный мужик. С понятием. Даже покрывает мои мелкие шалости перед родителями. То есть, это он их мелкими считает. Как тот случай, когда Пьер застал меня в спальне императрицы, где я искал какие-то особо вкусные немецкие конфеты. На самом деле я, вообще-то, искал там доказательства связи маменьки с немецким двором и её шпионажа в пользу Германии [глупость]. Но Пьеру об этом знать совершенно не нужно, верно?
А вообще, носятся тут со мной, как с писаной торбой. То нельзя, это нельзя. Не ходи, не прыгай, не упади, держись крепче! Это всё я постоянно слышу со всех сторон. Поехать на велосипеде для меня — самоубийство. Мне вообще ни в какие физические игры не разрешается играть. Даже прыгать через скакалочку нельзя — вдруг упаду [уныние]?!
Всё моя болезнь виновата. Гемофилия она называется, я выяснил [ненависть]. Редкостная дрянь. И не лечится. Мне категорически нельзя ни обо что ушибаться [согласие]. Простой ушиб может для меня стать смертельным. И даже совсем небольшой порез — тоже. Больше того, мне в носу ковырять нельзя, представляете? Если кровь у меня пойдёт носом, фиг её остановишь [согласие] [так было].
Но я всё равно в носу ковыряю. Когда не видит никто. Потому что гемофилия у меня, похоже, волшебным образом вылечилась [радость!] [радость!] [неуверенность]. Как? А не знаю как. Мой перенос в это тело сказался, не иначе [сомнение] [надежда].
Откуда я знаю? А вспомните, я когда ещё в поезде ехал, треснул себя по колену железной пряжкой ремня [глупость!!]. Сильно треснул. Конечно, нормальному мальчишке такой удар — растереть и забыть. Но не больному гемофилией [согласие]. Тот удар был бы для меня как минимум тяжёлым ранением [согласие]. А то и смертельным. Но я же не знал тогда этого [осёл]!
Что-то новенькое. Никогда он меня ещё ослом не обзывал. Вообще, похоже, я ошибался, когда думал, будто уничтожил личность Алёшки. Тут он [согласие]. По крайней мере, частично. Он не уничтожен полностью, его просто придавило мной. И сейчас он постепенно, очень медленно, из-под меня выкарабкивается. Не знаю, то ли на один участок мозга можно информацию в несколько слоёв записывать, то ли он с какой резервной копии себя распаковывает. Ведь голова, как известно, предмет тёмный и обследованию не подлежит. Единственное, что можно с уверенностью сказать, так это то, что Алексей с каждым днём всё активнее ведёт себя [удовлетворение]. Он всё ещё не является личностью, но уже способен не только ходить и есть, а и выполнять довольно сложные мои поручения [гордость]. Писать диктанты, например. Да и эмоции его стали куда как разнообразнее [согласие]. К сожалению, этот процесс возрождения полностью стихийный. Ни я, ни Алёшка никак управлять им не способны [печаль].
Подробности о своей болезни я узнал лишь через три дня после того, как мы с сёстрами и отцом вернулись в Царское Село. Кстати, откуда мы вернулись, я так до сих пор и не выяснил. Не знаю, куда мы ездили. И Алёшка этого не помнит [огорчение].
Так вот. Сильный удар пряжкой ремня по колену должен был бы вызвать у меня обширное внутреннее кровоизлияние [дурак!]. А не вызвал. Синяк, правда, получился. Но совсем небольшой. Обычный синяк. Который прошёл уже через четыре дня [эйфория!!]. Никто его даже и не заметил.
А потом я и ещё опыты ставил. Нарочно расковырял себе до крови нос [очень страшно]. Через полторы минуты кровь остановилась [счастье]. Острым ножом сделал себе неглубокий, но длинный надрез на внутренней стороне бедра [жутькакая]. Десять минут — кровь не идёт [удивление] [радость]. И это при том, что я не прилагал к тому никаких усилий и даже ходил все эти десять минут [штаны испачкал] [стирка ночью].
Я в Царском Селе теперь живу. И всё время… Стоп! Что сейчас было? Испачкал штаны? Стирка? Это же не эмоции [согласие]! Это маленький рассказ о действительно произошедшем событии. Причём меня не пугали сейчас. Алёшка сам послал мне его. И не словами, а образами. Отчего-то словами он со мной не общается [неумение]. Хотя вслух говорить на несложные темы может [удивление]. Похоже, он на верном пути. Может, скоро более вменяемым станет [надежда].
Сам Александровский дворец поразил меня. Я думал, придётся жить в чём-то наподобие музея [смех, глупый]. Нет, обычный дом. Богатый, конечно, этого не отнять. Но вовсе не музей. Я с сёстрами на втором этаже флигеля живу. У девчонок две спальни на четверых (парами живут), а у меня отдельная [теперь на двоих]. В смысле? А, ну да. Забавно. Родители же на первом этаже обитают. На музей несколько похожа только центральная, парадная часть дворца. Но всё равно не слишком. Какой-то этот музей вид не слишком музейный имеет [удивление]. У нас в СССР-2029 дворцы побогаче выглядят [недоверие]. Да и парк не очень-то ухоженный. Какой-то диковатый [обида]. Я могу сравнивать, так как был тут раньше, на экскурсии. С мамой на самолёте в Ленинград на две недели прилетали [зависть] [большой аэроплан] [желание летать].
Я стал вспоминать ту поездку. Гигантский аэропорт "Шереметьево". Десятки самолётов на поле [удивление] [восхищение]. Взлёт и посадку. Ленинград. Улицы огромного города, заполненные автомобилями [невероятно!]. Руины Исаакиевского собора [как?!!]. Зимний дворец. И в этот момент мои воспоминания стали как-то резче, чётче. А образы принялись сменять друг друга совершенно хаотично, по непонятной мне логике. Я даже едва не упал [извини]. Насколько мне удалось разобрать невнятные потуги тени Алёшкиной личности пояснить ситуацию, тому было очень сложно без моей помощи найти эти воспоминания. Образно говоря, у него был доступ к библиотеке, но не к её каталогу. Так что любую полезную информацию он был вынужден искать на ощупь, по очереди перебирая тома один за другим. Если я не помогу. А так я указал ему нужную полку, и тот стал хватать с неё книги одну за другой [похоже].
