Александр Кузнецов - Звездный час иуд
Взять того же офицера Иванцова. Коллега, так сказать, хотя и враг классовый. Но силен мужик, силен. Даже здесь в тюрьме в отрыве от информации, такие выводы делает, что Виктор удивлялся его аналитическим способностям. Талант, несомненный талант. Несмотря на заключение, дружбы между ними не завязывалось. Скорее всего, ровное общение двух зеков, матерых волков, вынужденных терпеть друг друга. Но было то, что их, как ни странно объединяло. Они оба категорически не принимали всю эту разномастную политическую шоблу, которая даже в тюрьме умудрялась устраивать грызню по самым незначительным вопросам. Один не мог им простить развал и уничтожение самодержавной России, и с радостью бы самолично затянул на их шеях петли, а другой слишком хорошо знал гнилую внутреннюю сущность всех этих бундовцев, эсеров, меньшевиков, анархистов и прочих бандитов. Виктор, честно говоря, не ожидал встретить здесь своего спасителя доктора. Казалось, тот был готов находиться в гораздо худших условиях, лишь бы давали возможность заниматься своими многолетними поисками. Даже сейчас Карповский перевел свой взгляд на ящики с лабораторными мышами, и похоже мысленно улетел в те научные сферы, до коих рядовому зеку нет никакого дела. Виктор даже позавидовал, вот бы мне так отгораживаться от проблем. Так нет же, гложут мысли окаянные, покоя не дают. Ведь по настоящему человек осознает ценность свободы, даже минимальной, только в заключении. Даже та категория граждан, про которую говорят, что для них тюрьма дом родной, и то рвется на волю изо всех своих сил. Хоть, на последних конвульсиях, но, что бы хоть на метр подальше от надоевшей колючки. От натасканных, на мертвый хват, овчарок. Чтобы последний разок вдохнуть воздух свободы, даже лежа в придорожной канаве с тухлой водой, напоследок улыбнуться посиневшими губами солнышку и синему небу. Чтобы ни конвой, ни старший роты над душой не стояли. Одно слово – воля! Бывший сотрудник органов опять налил водочки, на два несколько небольших глотков. Старался растянуть удовольствие подольше.
– Чтобы в следующий раз, мы, в ресторане выпивали. Под пальмой, как в Национале, – улыбнулся он.
– А что ожидается такая возможность? – Карповский усмехнулся. Ну не просто так бывший лихой разведчик намекает на отсутствие в будущем каменных стен с колючей проволокой. Не тот человек, чтобы такие оговорки делать. Да и совсем не по Фрейду это. Виктор протянул в ответ газету «Правда» за восьмое декабря и ткнул пальцем в колонку с официозом.
– Ну и чего тут может быть интересного? Ага, наркомом народного комиссариата внутренних дел назначен товарищ Л.П. Берия…Ну и что? А собственно говоря, что это нам дает? – хмыкнул ученый.
– Да многое, – загадочно улыбнулся Виктор. Уж он – то лучше разбирался во всех этих хитроумных кадровых рокировках грозного ведомства, в скрытых глубинных течениях. По крайней мере, потянуло едва осязаемым ветром возможных перемен. – Надежду.
– Блажен, кто верует, тепло ему на свете, – засмеялся ученый.- Тюрьмы закроют, лагеря расформируют, Соловецкий монастырь вернут монахам. Видел я такое еще в семнадцатом. По улицам с транспарантами ходили и кричали, что все тюрьмы с землей сравняют. А что мы видим? Вспомни Витя, сколько лагерей у Беломор – Канала стояло? Не забыл, кто своими ручками землицу кидал? А сколько туда же и полегло?
– Дураков у нас много. Они языками треплют, а мы потом отдуваемся, – пожал плечами чекист, – к твоему сведению, в Соловецком монастыре со времен царя гороха тюрьма была. Еще в начале шестнадцатого века сюда узников ссылали, если не раньше. По ним историю можно изучать. Что не сиделец, то личность. Например, последний кошевой атаман Запорожской Сечи Петр Калнышевский в возрасте 84 четырех лет в 1775 году сюда был сослан. А умер в 113 лет! В начале девятнадцатого века. Его только за год до смерти император Александр первый помиловал. Шесть лет в заточении провел князь Симеон Бекбулатович, помощник царя Ивана Грозного. Атаманы и казаки Степана Разина здесь мучились.
Наполеоновский разведчик Турнель также испытал на собственной шкуре, каково на южном побережье Северного Ледовитого океана находиться. В 1830 году из – за интриг масонских петербургских клубов сюда попал иеромонах Иероним. А когда все же освободили, то решил здесь остаться. А условия содержания в те царские годы были куда жестче, чем у нас с тобой. У нас есть возможность во весь рост на нарах вытянуться. Спим, можно сказать, с комфортом. А ты загляни в башню Корожню. Не камеры – норы настоящие. А в Головленковской башне настоящие собачьи конуры, полтора метра в длину, да по метру в ширину и высоту. Вот и представь себе, как люди годами в них обитались. Однажды жандармский полковник Озерецкий с ревизией сюда приехал. В ужас пришел. А, между прочим, в этом ведомстве люди с крепкой психикой служили. Нас за пояс заткнут. Только к концу девятнадцатого века тюрьму прикрыли. Без малого пятьсот лет действовала.
– Честно говоря, таких подробностей не знал, – растерялся Сергей Николаевич, – только помню, что во время Крымской компании 1854 года англичане сюда пожаловали. Попытались Соловки взять. Целый день из пушек палили, через бухту Благополучия, а на стенах из валунов ни одной царапины. Потом капитан жаловался, что ядер и бомб столько израсходовали, что для уничтожения нескольких городов бы хватило.
– Умели предки строить – на века,- согласился Виктор и из бутылки долил остатки. – За волю!
Часть вторая
Сергей Николаевич слова Виктора о возможных изменениях во внутренней политике государства забыл быстро. Хотя, и он чувствовал, что вскоре изменения начнутся, да такие, что впору не высовываться из – за крепких монастырских стен, и продолжать свои исследования в тесной, но по своему уютной келье – лаборатории. Все чаще и чаще он вспоминал слова старого шамана лопаря, которые тот говорил ему много лет назад еще во время первой экспедиции на Кольский полуостров. Ну не ирония ли судьбы, добровольно принять участие в тяжелом походе в дикие края в 1922 году, и уже под конвоем на Север попасть в тридцать шестом. Да какой он шпион.
Господи! Кому такая дурость только в голову пришла.
– А ты не думай об этом. Неси свой крест достойно, – наставлял его лагерный товарищ священник, философ и ученый Павел Флоренский, – лучше уж через людское узилище пройти, через божье судилище. Христос вон, через какую Голгофу ради рода человеческого прошел.
Да вот не стало светлого человека, а его спокойная тихая речь до сих пор в ушах звучит. Сколько уж людских судеб проглотила лагерная система, и не сосчитать. Да ведут себя все по разному. Одни в себя уходят, замыкаются, опускаются. Как, например, те же интеллигенты. Там, в прошлой жизни, в тепличных условиях, они гоголями ходили. Из других злоба полезла. За пайку удавят. Про стукачество и говорить нечего. Тот же самый Кураков предлагал ему доносы строчить на своих товарищей медиков. В секретные сотрудники вербовал. А как хотелось послать его куда подальше, с трудом сдержался. Да, верно говорят, тюрьма человеческую натуру наружу выносит. Все, что есть мерзкое, сразу всплывает. Хуже всего с уголовными порядками уживаться. Законы там волчьи и честному человеку противны. Только немногие сохраняли человеческое достоинство. Вот взять бы того же Виктора Ивановича. Ну, видно же, что в глубине души возмущен таким наказанием, а точнее предательством со стороны родных органов, а как держится. Поддерживает себя в хорошей физической форме, в отличие от многих заключенных.
Справедлив, ко всем относится ровно. Его даже бывший белый офицер Иванцов признает, хотя и у самого характер стальной.
А вообще – то слухи о возможных изменениях в судьбах сидельцев поползли по СТОНу – прямому преемнику Соловецкого лагеря особого назначения – СЛОНа. Хотелось верить, пусть даже, в иллюзию амнистии, ее зыбкую тень на древних монастырских стенах. Даже всегда флегматичный, бывший профессор истории Никольский, который попал в тюремную больницу с сильной простудой, поинтересовался у врача.
– Сергей Николаевич, вы ведь ближе всех из нашего брата к начальству, может, знаете, ожидаются ли послабления. Под старость лет не хочется, по правде говоря, в общей яме жизнь заканчивать здесь или на Анзерском острове, в кладбищенской роте.
– У вас явные фантазии, гражданин профессор, – хмыкнул Иванцов, который четвертый день ходил на перевязку. Повредил руку при разгрузке пиломатериалов. – Я седьмой год сижу, и поверьте, сколько уже раз слышал такие слова, что со счету сбился. Как говорится, оставь надежду всяк сюда входящий. Для советов мы с вами враги. Вот у меня срок пятнадцать лет. Кем я выйду, если доживу, естественно. Стариком, болезненным, слабым и беззубым из- за цинги. Нужен ли, я буду своей жене и детям? Это вопрос. Так что, смерть может быть лучшим избавлением от наших мук. Не скрою, что мечтаю о домашнем уюте. Но, надо иметь мужество, чтобы смотреть своей судьбе в глаза. Если кому повезет, так это вам, Сергей Николаевич, и, так полагаю нашему чекисту.
