Сергей Шхиян - Ангелы террора
— В чем дело, господа?
— А в том, — довольным голосом ответил молодой, красивый становой пристав, терпеливо ждавший такого или подобного ему вопроса, — что вы, сударь и сударыня, арестованы!
— Позвольте полюбопытствовать, за что? — вежливо поинтересовался я. Полицейские были без масок, не кричали дикими голосами, не размахивали оружием, не валили нас на пол и вели себя не нагло, а скорее смущенно. К тому же ко мне начало возвращаться самообладание.
— А об этом вам лучше знать, господин хороший! — с тонкой улыбкой сказал офицер.
В этот драматический момент моя новая знакомая вдруг подняла сжатую в кулак руку и тоненьким голосом выкрикнула:
— Долой тиранию и тиранов!
Я удивленно посмотрел на нее и, несмотря на неподходящий момент, засмеялся. Ни стройный становой пристав с темными, закрученными усиками, ни урядники с обыкновенными крестьянскими лицами никак не походили на тиранов, как и карнавальная барышня-крестьянка на Софью Перовскую.
— А вы бы, Наталья Александровна, постыдились, — видимо, обидевшись на «тирана», сердито сказал пристав. — Ваш батюшка беспокоится, матушка все глаза выплакала, а вы по крестьянским избам с кавалерами прячетесь.
— Вы не можете так говорить! — взвилась экстравагантная революционерка. — Вы нехороший человек, Эрнест Иванович, вы не думаете о счастье народа. Я знаю, я слышала, мне про вас мадмуазель Капустина говорила, какие вы ей авансы делали, а потом, потом… как вам, Эрнест Иванович, не стыдно!
— Это клевета, Наталья Александровна, вам самой потом за свои слова стыдно будет! — немного смутившись, ответил становой. — Извольте собираться, Александр Иванович за вами коляску прислал.
Слушая препирательства молодых людей, я догадался, что полицейская акция носит не уголовный, а скорее семейный характер, и успокоился за свои фальшивые документы.
— А где хозяин? — спросил я пристава. — Он обещал меня на станцию отвезти.
Тот глянул на меня не просто сурово, а даже с какой-то ненавистью и холодно сказал:
— Вы, сударь, тоже с нами поезжайте, их превосходительство Александр Иванович настоятельно приглашают. А на станцию вас потом отвезут.
Не имея глупой привычки зря ссориться с «властью», я пожал плечами и промолчал. В конце концов, ничего страшного не произойдет, если я познакомлюсь с отцом революционерки и успокою его относительно наших с ней отношений.
Отдав распоряжение своим подчиненным следовать за ним, пристав вышел из избы. Я, оставив на столе рубль за ночлег, одевшись, вместе с барышней последовал вслед за нашими захватчиками.
На улице, около венской коляски, запряженной хороших статей гнедым жеребцом, толпились местные жители, привлеченные нежданным происшествием. Мы с Натальей Александровной безо всякого сопротивления сели в экипаж, полицейские, приехавшие верхами, взгромоздились на своих одров, и наш арестантский поезд тронулся в путь.
— Вы что, местная? — поинтересовался я у девушки, когда, миновав деревню, мы выехали за околицу.
— У нас здесь имение, — сердито ответила Наталья Александровна. — Вы бы могли за меня заступиться! На ваших глазах произошли произвол и тирания!
То, как бы я смог «заступиться» за долбанутую генеральскую дочку, один против пятерых вооруженных полицейских, я оставил на ее совести. Но от шпильки по поводу «тирании» не удержался:
— Извините, Наталья Александровна, но я, к сожалению, не знаком с мадмуазель Капустиной…
— Очень вам сочувствую! — на повышенных тонах сказала пламенная революционерка и сердито отвернулась.
Глава 2
Поздняя осень в Подмосковье была в своем полном праве: «лес обнажился, поля опустели», но с неба ласково светило низкое солнышко, воздух был чистый, рессоры у коляски мягкие, дорога не совсем добита недавней распутицей, и я, можно сказать, наслаждался прогулкой. Наш эскорт, растянувшись, уныло следовал за экипажем, лишь один красавец пристав все время картинно горячил жеребца и менял диспозицию, пытаясь ехать с той стороны, куда в этот момент глядела строгая барышня. Мы миновали село, потом проехали вдоль большого запаханного под озимь поля, впереди показался лес.
— Далеко еще ехать? — спросил я Наталью Александровну.
— Близко, — кратко ответила она и в очередной раз смерила меня осуждающим взглядом.
Действительно, вскоре показались тесовые крыши крестьянских изб с дымящимися трубами. Дорога дошла до развилки и, неожиданно для меня, мы с нашими конвоирами разъехались в разные стороны. Сами остался только один пристав. Старичок кучер прикрикнул на заводского жеребца, впряженного в венскую коляску, конь в ответ кратко заржал, и мы весело покатили по сельской улице.
Селение было небольшое, в сотни две домов и, как не показалось, не бедное. Вросших в землю избушек почти не встречалось, в основном крестьяне жили в таких же домах, что и в начале двадцать первого века, только не таких замшелых и неухоженных. Я хотел спросить у революционерки, чем занимается местное население, но барышня была холодно-неприступна, а кучер за все время езды ни разу не повернулся в нашу сторону.
Сразу же после околицы показался большой помещичий дом, стоящий на взгорке. Был он почтенного возраста и прятался под позеленевшей медной крышей. Около самого въезда в усадьбу дорога оказалась мощеной, и колеса экипажа звонко застучали о камень, оповещая обитателей поместья о нашем приближении.
Через несколько минут тряски по камням мы въехали на широкий двор и остановились прямо напротив парадного входа. Судя по архитектуре здания — раннему ампиру — построили этот дом где-то в первой половине девятнадцатого века. Фасад украшали четыре мощные колоны и высокие окна, на фронтоне красовался геральдический щит с гербом, когда-то позлащенным, но давно размытым дождями. Материальное состояние хозяев, на мой взгляд, было средним — дом поддерживался в приличном состоянии, но без изысков, щегольства и старания.
Становой пристав Эрнест Иванович лихо соскочил со своего каурого жеребца и ринулся помогать арестантке выйти из коляски.
В окнах, между тем, мелькали силуэты, но на крыльцо никто не выходил. Наталья Александровна, благосклонно приняв руку пристава, глядеть на него, однако, не стала, кивнула в пустоту и, взбежав по четырем широким ступеням на открытое крыльцо, проскользнула в предупредительно приоткрытую кем-то дверь. Такое пренебрежительное к себе отношение пристава обидело. Он независимо пожал плечами и, краснея, пожаловался:
— Ну, посудите сами, что мне мадмуазель Капустина? Как же можно человека ни за что казнить.
— А кто эта Капустина? — поинтересовался я.
— Дочка нашего купца-мильенщика. Самое главное, я с ней и словом не обмолвился, один только раз станцевал в собрании, а Наталья Александровна меня за это уже второй месяц тиранит. Вот и в революционерки назло сбежала. Хорошо, мужик Еремей мальчишку прислал сказать, что она у него в избе народ идеями смущает, а то бы с их маменькой удар случился.
Статный, румяный пристав выглядел искренне огорченным. Мне было не совсем ясно, что у него общего с генеральской дочкой. Сколько я мог судить, в полицию, да еще сельскую, шли люди невысокого социального статуса, без высшего образования и хороших перспектив на карьеру. Поэтому у него с революционной генеральской дочерью получалось, как в старинной песне: «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь».
— Пойдемте, сударь, в дом, — прервал мои размышления Эрнест Иванович. — Его превосходительство, верно, захочет с вами познакомиться.
Я не стал возражать, и мы прошли в дом. Как и снаружи, внутри он выглядел респектабельно, но не роскошно. Миновав прихожую, мы проследовали в залу с навощенным полом из широких дубовых плах. Она была внушительна, но не велика, метров 50–60 с обложенной изразцами высокой голландской печью, большим красивым камином, несколькими кожаными диванами вдоль стен и традиционными портретами хозяйских предков, на которые я вначале не обратил внимания.
— Присаживайтесь, сударь, — пригласил меня пристав, — вам придется подождать, Наталья Александровна очень упрямая барышня, она сейчас с родителями спорит.
Мы присели на ближайший к двери диван. Пристав тут же замкнулся в себе и принялся переживать случившееся, шевеля губами и помогая мыслям мимикой. Я же от нечего делать взялся за неблагодарное и скучное дело: рассматривать висящие на стенах портреты. Судя по нарядам предков хозяина, особой древностью род Натальи Александровны не отличался. Во всяком случае, свои изображения они начали заказывать сравнительно недавно, где-то со времен Отечественной войны 1812 года. Я, по понятным причинам, сначала устремил свое внимание на портреты дам, особенно в глубоких декольте, потом мельком осмотрел мужскую составляющую семьи. Портреты, даже парадные, могут многое сказать внимательному наблюдателю, от выбора художника до амбиций заказчиков. Семейство, в которое я попал, выглядело вполне достойно. Правда, что-то в их лицах все-таки зацепило мое внимание, но что, я сразу не понял, а поразмыслить на эту тему не успел.
