Даниэла Стил - Пегас
В глазах блеснули слезы, однако Пауль не встал с кресла и даже не отвернулся. Он видел, что Николас сражен известием.
– Генрих приехал специально, чтобы предупредить меня о грозящей опасности. Рассказал, что кто-то завел на тебя дело и выяснил всю родословную. Положение катастрофическое и для тебя самого, и для твоих мальчиков: тлеющие угли способны вспыхнуть в любой момент. Тебя и детей могут схватить, лишить всего имущества и выслать в какое-нибудь страшное место. Генрих уверен, что ради безопасности вам необходимо немедленно покинуть Германию. Если же останетесь в стране, то рано или поздно – причем скорее всего рано – досье послужит поводом для отправки в лагерь в качестве «нежелательных лиц». Да, теперь евреи виноваты во всех несчастьях, и даже четверть еврейской крови способна погубить тебя и детей. Всех «нежелательных» сгоняют в Дахау, недалеко от Мюнхена; уберечься от страшной участи не удается никому.
Слезы уже открыто текли по бледным щекам.
– Генрих предупредил, что дальше будет только хуже. Я спросил, нельзя ли замолвить за тебя словечко, нельзя ли получить послабление – ведь ты «нежелательный» лишь на четверть, но он без тени сомнения ответил, что опасность грозит любому, среди чьих предков обнаружится хотя бы один-единственный еврей. – Говоря это, отец кашлянул, пытаясь подавить рыдание, застрявшее в горле, словно кость. А выглядел он так, словно сердце с минуты на минуту разорвется.
– Мой дорогой, тебе и твоим детям придется уехать из Германии. Как можно скорее. Немедленно. Прежде чем с вами случится что-нибудь ужасное. Генрих несколько раз повторил, что нельзя терять время.
В комнате повисло безысходное молчание. Слезы без стеснения капали на стол. Николас сидел неподвижно и смотрел на отца, пытаясь осознать все, что только что услышал.
– Ты действительно считаешь, что мне необходимо бежать? Но это же просто нелепо! Я не еврей. Даже если мать и принадлежала к этому народу, ты истинный немец. И я немец. Даже не подозревал ни о чем подобном. А дети тем более. Их мать – католичка, родственница епископа.
– Все это так, но только не для них. Не для правительства Гитлера. Им не важно, какую религию ты исповедуешь. Одной капли неправильной крови достаточно, чтобы перечеркнуть человеческую жизнь, – горько возразил Пауль. – Дело не в вере, а в национальности. Отныне ты не считаешься чистокровным арийцем.
– Абсурд. – Николас вскочил с кресла и нервно прошелся по комнате. – Ничего не имею против евреев, но не готов внезапно стать одним из них. – Он чувствовал себя окончательно раздавленным.
– А вот Третий рейх считает иначе, – настойчиво повторил отец. – Не допущу, чтобы палачи явились сюда, схватили тебя и отправили в лагерь. Мессинг предупредил, что такое произойдет наверняка, потому что власти нужны демонстративные жертвы. Им дела нет до того, кто ты такой и как живешь, – люди еврейского происхождения должны уехать или принять свою судьбу. Трудно сказать, каким станет следующий шаг нацистов. Сейчас они заключают евреев в трудовые лагеря и называют «криминальным элементом», чтобы иметь основание запереть их вместе с гомосексуалистами, цыганами и прочими неугодными правительству Гитлера. Еврейским учителям не дают работать, у бизнесменов отнимают предприятия, людям даже не позволяют ходить в парки и бассейны. К чему может привести подобная политика? Пока еще не поздно получить паспорт и разрешение на выезд, надо воспользоваться возможностью и уехать подальше отсюда. – Пауль не сомневался в том, что тянуть смертельно опасно, и сейчас уже почти приказывал сыну спасаться бегством.
– Насколько же ситуация способна осложниться? – скептически уточнил Николас. – Мы с тобой респектабельные граждане, папа. Тебе принадлежит одно из крупнейших поместий Германии, а наша семья едва ли не старейшая в стране. – Возражения звучали отчаянно, а потому неубедительно. Николас изо всех сил пытался отстоять право на жизнь в том единственном месте, которое считал своим домом.
Пауль фон Бинген горько покачал головой.
– В их понимании мать, оказавшаяся наполовину еврейкой, перечеркивает все остальные факты твоей биографии. Благородство и знатность нашей семьи их абсолютно не интересует. По происхождению ты еврей, даже если категорически с этим не согласен. Германии евреи больше не нужны – это прямо заявил генерал вермахта. Поверь, приехав сюда, чтобы предупредить нас, он страшно рисковал. Твое дело уже попало на стол к одному из берлинских чиновников. Они систематично и кропотливо выискивают неугодных: проверяют все старые семейства, рыщут в городских реестрах, изучают записи о браках и рождениях детей. Мессинг сказал, что надо действовать быстро: в нашем распоряжении не больше нескольких недель.
– И что же мне делать? – Николас уже почти кричал, хотя и понимал, что винить можно только безжалостную судьбу. – Бежать?
Пауль поднял на сына полные боли глаза и кивнул.
– Да. Генрих сказал, что, как правило, люди уезжают в Америку, но для этого необходимы материальная поддержка и работа, а найти ее нелегко. Я составил список знакомых американцев, но не знаю, захотят ли они помочь. Собираюсь написать в Англию, директору твоей школы; возможно, он найдет способ оказать содействие. Нужно использовать все связи – лишь бы вы смогли вырваться на свободу. Однако тебе придется работать.
– Но что же я буду делать, папа? Стану шофером? Понятия не имею, что значит работать. – Говоря это, Николас чувствовал себя крайне неловко, однако оба понимали, что так оно и есть. Образ жизни и обстоятельства вовсе не требовали от него продуктивной деятельности, не рождали стремления к труду. Он даже не научился тому немногому, чему должен был бы научиться – умению по-хозяйски распоряжаться собственной землей.
– Возможно, тебе удастся устроиться в банк, – с надеждой произнес Пауль. – С собой разрешено взять только ограниченную сумму: правительство препятствует вывозу денег из страны. Дам тебе столько, сколько позволят. – Он тяжело вздохнул. – Учти, что придется заботиться о мальчиках.
– Жизнь не готовила меня к жестокому повороту судьбы, – в отчаянии проговорил Николас. – Никогда не приходилось делать ничего иного, кроме как ездить верхом, гонять на машине, говорить любезности на званых обедах и танцевать на балах. Какое из этих умений пригодится в поисках работы?
– Придется что-то придумать, причем очень быстро. Терять время ни в коем случае нельзя. Например, можно преподавать немецкий язык. Ты хорошо говоришь по-английски, вот почему я хочу написать директору школы. Не исключено, что он подыщет тебе работу учителя в Англии или в Соединенных Штатах. Респектабельная профессия прокормит и тебя, и детей.
– А что я скажу сыновьям? – Николас окончательно растерялся: ситуация казалась дикой, нелепой, устрашающей. В пятнадцать лет Тобиас вряд ли сможет что-то понять, а Лукас в свои шесть и подавно. Да он и сам ничего не понимал. – Что мы должны покинуть Германию, потому что считаемся здесь преступниками? Мальчики даже не знают, кто такой еврей. А мне придется объяснить им, что из-за того, что Германией теперь правит сумасшедший, мы вынуждены покинуть родной дом и отправиться в чужую страну, где ничего не имеем и никого не знаем. Но ведь это же самое настоящее безумие!
– Да, безумие, – печально согласился Пауль фон Бинген. – Когда ситуация нормализуется, что рано или поздно обязательно произойдет, вы сможете вернуться, но сейчас выход один: спасаться бегством. Генрих объяснил это очень доходчиво, и я ему верю. Иного выбора не существует. Напишу письма всем, кого знаю, а ты постарайся вспомнить, не сможет ли кто-нибудь помочь деньгами или работой.
Николас снова опустился в кресло и долго молчал, а когда заговорил, удивил отца ответом.
– Люди, с которыми я учился в Англии, занимаются теми же делами, что и мы: охотятся, ездят верхом, управляют поместьями. Никто из них не работает. А я хочу попытаться разыскать свою мать и встретиться хотя бы однажды. Даже если она не захочет меня знать, увидеть ее будет интересно. – Внезапно это стало очень важно, хотя он и не мог ответить почему: мать, которая бросила, едва родив, странным образом притягивала. Раз она жива, значит, необходимо ее увидеть, посмотреть в глаза.
– Понимаю и постараюсь помочь, – спокойно и уверенно ответил Пауль, хотя известие его явно не порадовало. Сорок три года Хедвиг Шмидт отсутствовала в его жизни, и возвращать ее из прошлого не хотелось. Однако в первую очередь предстояло заняться делами более важными, чем удовлетворение любопытства Николаса в отношении матери. – Нельзя тянуть время. Нужно как можно быстрее отправить вас в безопасное место. – Ни отец, ни сын понятия не имели, как это сделать, однако сознавали, что необходимо что-то придумать. От этого зависело благополучие, если не сама жизнь. Мысль об отправке в трудовой лагерь привела Николаса в ужас, а Пауль не мог представить ничего страшнее, хотя Генрих Мессинг намекнул, что это может оказаться лишь первым шагом, а дальше будет еще хуже. Он не хотел бы, чтобы это произошло. Пауль представил, что бы случилось, если бы давний друг не приехал, и вздрогнул: Николаса и детей застали бы врасплох и схватили…
