Алексей Кулаков - Промышленникъ
***
Утро любой деревенской женщины начинается очень рано, самое позднее в полпятого утра: подоить корову, задать ей и прочей мелкой живности корму, приготовить еду на все семейство. Да мало ли работы у хорошей хозяйки? А в этот день Марыся встала еще раньше, так как ее муж отправлялся в Грязовец. Вспомнив, из-за чего, а вернее даже из-за кого он вынужден тащиться по морозу в уездный город, хозяйка вздохнула и поискала взглядом мелкого паршивца. Так неудобно получилось! Хорошо хоть, что его сиятельство не рассердился, как того следовало ожидать — видимо потому, что Ульянка у него в любимицах ходит.
— У, поганец этакий!
Как по заказу, появился и сам виновник, при виде хозяйки моментально замурлыкавший. Весь в ожидании законной мисочки молока, ага. Вот только в этот раз вместо молока ему прилетело кухонной тряпкой, по наглой полосатой морде. Одновременно с пожеланием-приказом, заняться мышами в подполе — а то они совсем страх божий потеряли, не видя кота целыми месяцами. С рассветом вниз спустился хмурый князь, вежливо поздоровался, попросил кувшинчик сладкого ржаного кваса и на час исчез в основательно протопленной еще с вечера бане. Вернулся уже не таким сердитым, ополовинил горку свежей выпечки, и вроде начал отходить от дурного настроения — Марыся нет-нет да и поглядывала на его лицо самым краешком глаз. Увидев, что вроде бы момент вполне подходящий, хозяйка решилась попытать счастья, задав вопрос насчет дочки. Точнее, насчет ее будущей учебы — муж-то на все вопросы только отмахивался да говорил, что и сам толком ничего не знает.
— Лет до шестнадцати в подходящем ей пансионе поучится. Не понравится, я ей домашних учителей найду. Ну а потом как захочет — или на художницу, или еще на кого. Или сразу замуж, если жених подходящий найдется.
Такой жизненный путь дочери, у Марыси вызвал полное и безоговорочное одобрение. К ее большому сожалению, еще поговорить на такую интересную тему (будущее своего ребенка для любой матери на одном из первых мест, уступая разве что его же здоровью) хозяйке не удалось — за окном забрехал и засуетился здоровенный лохматый кобель. Не просто так, конечно, а приветствуя тем самым вернувшегося из недолгой командировки Савватея. Кормильца и поильца, да и вообще подателя практически всех благ, какие только полагались добросовестному охраннику хозяйского добра. Кстати, насчет добросовестности — хозяйка, спеша встретить супруга, как-то совсем некстати вспомнила, что их дворовой пес ни единого раза не попытался цапнуть гостя. Который, между прочим, совсем недавно на пути в баню как-то мимоходом погладил его лобастую голову, совершенно не убоявшись немаленьких клыков. И назвал его при этом не Шариком, а непонятным Шаробаном.
— А ну, пошел к себе! Кому говорю?!
Сигнализация и передвижной капкан в одном флаконе (а по мнению Вожиной, вдобавок еще и ненасытная утроба) тут же слегка поджала хвост и перестала весело облаивать гнедого жеребца, запряженного в сани. Гостинцев в этот раз глава семейства не привез, зато сам быстро обернулся — чем не подарок для жены с дочкой? Заведя свое роскошное средство передвижения на подворье, муж глянул по сторонам и первым же делом облапал свою благоверную. Увернулся от шутливого подзатыльника и клюнул-поцеловал холодными губами, попутно осведомившись, как там гость дорогой?
— Тебя ждет, выпечку пробует.
— А Улька где?
— Да она еще спозаранку к подружкам убежала.
Но увы, сведения оказались частично устаревшими — к тому моменту, когда чета Вожиных вернулась в свой дом, его сиятельство так основательно распробовал оладьи, что их почти что и не осталось. Так что он просто отдыхал от трудового подвига за столом, допивал оставшийся в кружке чай и время от времени с непонятной задумчивостью поглядывал на кота.
— Александр Яковлевич, может еще наготовить?
— Да ну что вы, я и то, что было, еле-еле одолел. Так что благодарствую за угощение, теперь, пожалуй, до самого ужина не проголодаюсь.
Надо сказать, еще с Олькуша Марыся изрядно терялась, слыша от своего гостя столь вежливое обращение. Кто он и кто она! Вельможный князь, офицер в немалых чинах, богатый настолько, что у нее просто воображение отказывало — и разговаривает с ней исключительно на вы. Ну, или когда особенно в настроении, заменяет более теплым — хозяюшка.
Подхватив на руки привезенную мужем обновку, гость покрутил в руке левый сапог, покосился на греющегося на печке кота и удалился на второй этаж, собираться и готовиться к отъезду. А оставшиеся наедине супруги занялись делом: он усердно заработал ложкой, а она сидела напротив и с легкой улыбкой глядела за тем, как ест ее мужчина… До той самой поры, пока с улица не донесся басовитый лай Шарика. Вышла посмотреть, кто там пожаловал — и почувствовала, как по сердцу прошелся легкий холодок затаенного страха. За калиткой обнаружился староста, но не он был причиной испуга — в двух шагах от общинного головы на утоптанном снегу стоял сам становой пристав, важно и в то же время с интересом рассматривающий двухэтажную резиденцию Вожиных.
— Чего стоишь, уйми псину! Не видишь, что ли, на кого лает?
В селе и появление простого полицейского урядника уже было событием тревожным, а тут такой чин пожаловал! Дождавшись, пока собачий голос утихнет, Прокофий Афанасьевич напористо поинтересовался:
— Савватей-то нынче дома? Ну так чего замерла как неживая, веди давай.
Муж при виде станового пристава хотя дрогнул лицом, но суетиться не стал, да и вообще проявил непривычное для чиновного гостя спокойствие, тем самым немало его удивив. Да и не только его — староста нет-нет, да и поглядывал с недоумением на осмелевшего непонятно с чего сельчанина.
— Вожин Савватей?
— Он самый буду.
Не услышав привычного — ваше благородие, становой пристав недоуменно выгнул левую бровь и совсем было начал багроветь щеками, но все-таки сдержался и продолжил говорить.
— Мне донесли, что у тебя гость поселился, дрова тебе колет, лопатой машет. А сам в больших чинах, да к тому же чуть ли не в дворянском достоинстве обретается. Так?
Грозные интонации в голосе и отчетливый намек на приближающиеся неприятности не услышал бы только полностью глухой и частично слепой собеседник пристава. Савватей услышал. Но не внял. Вместо этого, предварительно покосившись на Прокофия Афанасьевича, все так же односложно ответил.
— Так.
Опять не услышав про свое благородие, полицейский чиновник, против ожидания, даже сердиться не стал. Уперся в столешницу своими немалыми кулаками, навис над хозяином дома и с искренним недоумением вопросил.
— Ты, Вожин, как я погляжу, совсем страх божий потерял? Ты как с властью разговариваешь, олух царя небесного? Мне "горячих" тебе выписать для вразумления, или как?
Дружескую беседу прервал звук шагов. Размеренно-громкий, он совершенно по-разному подействовал на всех, кто находился в горнице: предводитель общины тревожно шевельнулся, становой замер в недвижимости, а Марыся и ее муж совершенно успокоились. Вернее, успокоилась она, а ее муж и так особо не волновался. Увидев же его сиятельство, чета Вожиных дружно удивилась: в Олькуше Александр Яковлевич носил погоны штаб-ротмистра и всего один орден на груди.
— С кем имею честь?
На парочку незваных гостей появление офицера подействовало наподобие хорошей плюхи: кратковременный стопор и настороженно-ошеломленное молчание. Староста очнулся первым, и с некоторой тоской поглядел на дверь. Господин пристав, в свою очередь, моментально оценил стоимость материала, из которого пошили мундир. Не ускользнуло от его опытного взгляда и сияние двух орденов на груди — Анны и Станислава, а так же полнейшее отсутствие какого-либо волнения или недоброжелательности. Легкое удивление было, не без того.
— Становой пристав Золотов, Платон Алексеевич.
— Князь Агренев, Александр Яковлевич.
Четыре коротких слова сняли если не все, то уж точно большинство вопросов. Золотов и сам был из мелкопоместных дворян (хоть и простых, нетитулованных) — на его должность иных старались не назначать, и за свою полувековую жизнь успел повидать многое. В частности, ему моментально стало понятно, что молодой офицер носит свою форму по праву; он далеко не бедствует; гораздо выше его по сословной лестнице и самое главное — может доставить ему кучу неприятностей. И как офицер, хотя бы и в отставке, и особенно как представитель высшей аристократии — только у них в каждом слове причудливо переплетались холодная вежливость и уверенная властность. Да и вообще, ротмистр в такие годы — это какая же лапа в верхах должна быть?
— Прошу прощения за беспокойство, мне донесли о… некоторых странностях в селе. Как я понимаю.
Пристав на мгновение прервался и метнул многообещающий взгляд на скукоживающегося на глазах старосту.
