Александр Золотько - Князь Трубецкой
— Ты, капитан, грозишься меня на съедение сим щенкам передать? — спокойно, даже с какой-то деловитостью в голосе поинтересовался Чуев. — Какой пассаж! То есть господин офицер позволит…
— А что я могу сделать? — воскликнул господин офицер. — Вы — их пленники, и у меня нет никакой возможности изъять вас из их рук. Даже если бы попытался…
— А ты не попытаешься… — протянул с пониманием ротмистр. — Куда тебе… Так чего тянуть тогда? Зови пащенков, напускай на меня… Только…
Черт, мысленно выругался Трубецкой. Дьявол и дьявол! Сейчас он ляпнет глупость. Из самых лучших побуждений, конечно, но сделает так, что все происходящее здесь превратится из драматической пьесы в кровавый трагифарс.
— Только вот князя им не отдавай. Князь Трубецкой, из лейб-гвардейцев. Я так полагаю, что стоит он куда больше, чем гусарский ротмистр. Нет?
— Князь Трубецкой? — Француз улыбнулся. — Это правда?
— Да, — ответил Трубецкой. — Это правда. Подпоручик Семеновского полка князь Сергей Петрович Трубецкой-первый.
— Вот это интересно. Спасибо, ротмистр, что вовремя подсказали.
Капитан встал со ступеньки и быстро пошел к полякам, о чем-то тихо переговаривавшимся возле телеги.
— Ну спасибо, Алексей Платонович, — тихо, сквозь зубы поблагодарил Трубецкой. — Теперь они не только вас пытать будут, но и мне достанется. Через меня на вас попытаются…
— Само собой, — усмехнулся Чуев. — Как же без этого? Если они только меня рвать на куски будут — какая мне с этого польза? Никакой, вред один. А вот если вас начнут пользовать припарками да клистирами, тут фортуна, глядишь, и смилостивится. Я когда-то в плен попал к туркам…
— Говорили уже.
— Да, но не рассказал самого интересного. Захватили они меня, вахмистра и трех гусар… И обидно так, что и слов нет. Вот того и гляди наши подоспеют, только к тому времени пленных турки порешат, они только выбрать не могли — головы срубить или просто животы распороть… — Чуев вдруг замолчал, глянул на француза, о чем-то говорившего с поляками, и тихо, почти шепотом сказал: — А вы какие-нибудь секреты знаете, господин подпоручик?
— А что?
— Не штокай, а отвечай старшему: знаешь секреты?
— Я такие секреты знаю, — закипая, прошипел Трубецкой, — что ты даже и представить себе не можешь. Я знаю численность нашей армии до последнего человека и пушки, я знаю, как отступает вторая армия и где ее можно перехватить. Я знаю… черт возьми…
— Вот даже как… Нехорошо получилось… Ладно, рассказывай капитану все.
— Что?
— Не понял? Все рассказывай. Подробненько, пусть записывает. Только попроси, чтобы он меня пока не убивал, вроде как условие поставь.
— Все-таки жить хочется?
— Еще как! Я в Париже не бывал, запамятовал, что ли, князь?
— И предательством…
— Рот закрой и слушай, извини уж за грубость, ваша светлость! Мыза пустая, кроме французов и наших конвоиров, тут никого нет. За домом привязаны две лошади не расседланные, значит, с капитаном тут еще один человек. Ну и три поляка. Пятеро. На нас двоих, да еще связанных. Понимаешь?
— Понимаю.
— Во-от… Значит, нужно диспозицию переменить, заставить противника перестать нас опасаться и тем самым дать нам шанс. Если я врать начну, мне капитан не поверит, не было такого в заводе, чтобы гусары своих предавали… А ты — человек молодой, князь, балованый, небось слышал я, как гвардейцы в столице службу несут. И француз слышал. Мне-то чего терять? Жалованья моего? Деревеньки в двадцать душ? А ты — другое дело! И деньги, и светская жизнь… Эту кампанию в подполковниках закончить можешь, если постараешься, все ж на виду у генералов, а то и самого императора… Он тебе пообещает, что предательство твое, по молодости допущенное, никто, кроме него, не узнает. А ты поверишь…
Капитан повернулся спиной к полякам, потом спохватился, снова повернулся к ним и что-то приказал — один из мальчишек бросился бегом к близкому лесу, второй — достал из телеги штуцер и принялся осматривать его замок.
— Только потребуй, чтобы обхождение с тобой… и со мной, как твоим товарищем по несчастью, было достойным. Чтобы сам француз тебя допрашивал, а не мальчишки. Они же запытают, толком ничего не узнав. Понял, ваша светлость?
— Понял. Только и вы, господин ротмистр, не стройте из себя безумца. Подыграйте мне, но не как провинциальный трагик во французской пиеске, без закатывания глаз и ломания рук… Руки нам ломать и так найдется кому…
— Я постараюсь, Сергей Петрович. Истинный бог — постараюсь. Скажите, пусть в избу заведут, холодать начинает, а вам в исподнем будет совсем холодно.
В исподнем. Точно. Трубецкой так увлекся всем происходящим, что не потрудился рассмотреть себя как следует. Глупо получилось, но то, что Чуев в красном доломане, синих чакчирах, без кушака и портупеи и, тем более, без кивера, — заметил, а вот то, что сам одет в кальсоны и сорочку… Видел, но внимания не обратил. Даже то, что ноги босые… Его что, взяли прямо из постели? Так ведь русская армия сейчас на походе, все спят одетые, не до перин и простыней… Нелепость получается.
— Мне сейчас молодые поляки рассказали, что вас в лесу нашли, — сказал, приблизившись, француз. — Их человек ездил к дороге, за уходящими войсками посмотреть, и увидел вас. Думал вначале, что убиты, подошел поближе, глянуть, нет ли чего ценного, а тут вы застонали…
Капитан снова сел на ступеньку.
— Он бы вас добил да ушел, только бельишко ему ваше показалось дорогим, подумал, что вы не из простых будете. Решил пану доставить, ведь если что, то и во дворе вас можно добить, правда?
— Правда, — согласился Трубецкой.
— Так что у вас получилось, князь? Как вышло, что вы…
— Не знаю. Не помню почти ничего из событий последних дней.
— Это вы сейчас о чем разговариваете? — Ротмистр снова попытался пристроиться поудобнее. — Я же ни черта не понимаю в этом бормотании… Можно по-человечески говорить?
— Князь мне сообщил, что не знает, как оказался возле дороги в беспамятстве и раздетым, — пояснил капитан, не обидевшись на «бормотание». — А я даже и представить себе не могу…
— А чего тут представлять? — Связанный веревками крест-накрест ротмистр попытался пожать плечами. — Послали подпоручика с письмом или рапортом, а какой из пехоты наездник? Так, насмешка одна. Еще Петр Великий велел пехотным офицерам перед кавалеристами на коне не ездить, дабы позора не было… Конь понес, или сам пустил его подпоручик в галоп, головкой об ветку ударился или скинуло его веткой на землю. Лишился чувств, а проходивший мимо добрый человек с него все ценное снял, а добить — пожалел. Или не успел, спугнул кто-то. Обычное дело на войне, не так ли?
— Вполне, — согласился капитан. — Это все объясняет. Но не разрешает для меня одной важной загадки. Для нашего князя важной… Был его сиятельство в мундире или в партикулярном платье?
— Какая разница? — спросил Трубецкой.
— Большая, ваша светлость, — протянул Чуев. — Еще какая! Капитан намекает, что если ты был в гражданском платье, то, стало быть, ты не пленный. А если ты офицер, да не в мундире, то получается, что ты лазутчик, и, стало быть, немедленный расстрел для тебя — лучший выход. Я верно понял вас, капитан?
— Абсолютно. Я бы и сам не сформулировал точнее.
— Конечно, я был в мундире, — быстро сказал Трубецкой, дрогнув голосом.
Должен же он испугаться такой перспективы — быть обвиненным в шпионаже. Он офицер и надеется на должное к нему отношение, а тут вдруг…
— Да бросьте, капитан! — Ротмистр поморщился, словно услышал несусветную глупость. — Посудите сами, какой из князя лазутчик? Сколько вам годков, князь?
— В августе двадцать девятого двадцать два исполнится…
— Ну… взрослый совсем… — с разочарованием протянул ротмистр. — Только и в двадцать два года толку из него в разведке или дозоре не будет. Он только третьего дня подпоручиком стал, это ж каким бездельником нужно быть, чтобы к такому возрасту хотя бы поручика не выслужить, да еще в гвардии, да с титулом! В мундире был, как бог свят — в мундире!
— Может быть, и так. Только сейчас, формально, он не в мундире. Я, если честно, вообще не имею права его задерживать или допрашивать, пока у меня нет доказательств или явного подозрения… Так что вполне могу отпустить князя… — Капитан сделал паузу. — Отпустить князя погостить у пана Комарницкого. Дворянин окажет услугу дворянину, приютит его в столь страшный для России час… Сыновья пана Комарницкого уже готовятся к отъезду.
— Вы не посмеете! — воскликнул Трубецкой, очень натурально срываясь почти в истерику. — Не может офицер императорской армии…
— А скажите мне, подпоручик, вы слышали об испанской гверилье? — неожиданно сменил тему капитан.
— Да, слышал, но какое это имеет отношение…
