Борис Давыдов - Московит-2
– Ротмистр Станислав Квятковский, личный посланник его милости сенатора Речи Посполитой, воеводы киевского и брацлавского, ясновельможного пана Адама Киселя! – громким, уверенным голосом отчеканил поляк, сопроводив свои слова коротким, по-военному четким наклоном головы. – Направлен его милостью к сотнику чигиринскому Зиновию-Богдану… – возмущенный гул, раздавшийся за столом, который в долю мгновения усилился до негодующего ропота, ничуть его не смутил, лишь заставил повысить голос, договорив: – Хмельницкому с личным посланием! Которое обязан вручить означенному сотнику в собственные руки. – И поляк, еще раз склонив голову, поднял на уровень плеча свиток, показывая всем присутствующим.
Прокоп Шумейко, не выдержав, зарычал:
– Батьку, хоть и прогневайся, а не могу терпеть и молчать! Лях тебя бесчестит в твоем же доме!
– Ты гетман наш, всем Войском Запорожским избранный! – поддержал полковник Гладкий. – Пусть так тебя и именует! Или едет обратно, откуда явился!
Хмельницкий повелительным жестом осадил уже готового взорваться Нечая – у того и старый шрам побагровел, так злился командир Брацлавского полка, – повернулся к ротмистру, нахмурившись, буравя его тяжелым взглядом:
– Пан слышит, что говорят мои полковники?
– Слышу! – твердо ответил Квятковский, в голосе которого при всем желании нельзя было различить даже тени испуга. – Твою особу, пане, они могут именовать как им угодно. Но до тех пор, пока звание твое не утверждено Сеймом, ты гетманом не являешься. Потому не требуй от меня, чтобы я произносил слова, противные и шляхетскому гонору, и служебному долгу…
Нечай все-таки вскочил на ноги, потрясая стиснутыми кулаками:
– Да что же это такое, браты-товарищи?! Неужто стерпим?! Я его зараз… – у брацлавского полковника перехватило дыхание от ярости.
– На бога! – умоляюще замахал руками Выговский, чувствуя и понимая, что сейчас может случиться непоправимое. – То ж посол, панове! Посол! Персона неприкосновенная…
– А мы не гордые, прикоснемся! – рыкнул Федор Лобода, поднимаясь вслед за Нечаем.
Хмельницкий, сверкнув глазами, вскричал «Тихо!» и с такой силой стукнул кулаком по столешнице, что распаленные вояки враз умолкли. Видно, вспомнили недавнее грозное предостережение про «непотребства».
Гетман, снова повернувшись к поляку, окинул его внимательным, изучающим взглядом и вдруг улыбнулся:
– Да, не ошибся ясновельможный пан Кисель, хорошего посланца выбрал! Что же, не буду принуждать пана к чему-либо невместному. Тем паче, что звание мое мне вольные казаки дали, и это для меня дороже хоть ста решений Сейма… Прошу пана ротмистра сюда, на почетное место, рядом со мной!
Глава 6
Дьяк Астафьев, с должной робостью и смирением понизив голос и всем видом своим выражая негодование, продолжил речь:
– А еще сказывал он, Егорка, что злодей Андрюшка подбивал люд православный по латынскому образцу креститься да папу римского чтить. Тем, кто сделает сие по доброй воле, сулил ласку короля Владислава, когда тот на престол твой взойдет, а также выгоды всяческие! Тем же упорным, кои от веры отцов-дедов отступать не хотели, грозил королевской немилостью и бедами великими…
– Ах, мерзавец! – возбужденно потряс кулаком юный царь.
– Истинно, государь, мерзавец, да еще какой!
– Ты крепко Егорку этого спрашивал, с пристрастием? Уж не врет ли? О таком и помыслить боязно… Чтоб веру святую переменить!
Дьяк усердно закивал:
– Трижды пытан был Егорка, государь… Кнутом били, веником жгли…[7] Стоял на своем твердо, переменных речей не молвил! Да не он один, иные воры то же самое говорили. Сомнений нет: подлец Андрюшка в угоду Речи Посполитой действовал! Надо полагать, и бежал туда же…
«Попробовали бы иное говорить… – мысленно усмехнулся Астафьев. – Раз сам государь первым решил, что следы за границу ведут…»
– Вот же наградил Господь соседями! – досадливо поморщился, точно от зубной боли, Алексей Михайлович. – За какие только грехи?! Со счету можно сбиться, сколько бед и беспокойств от них!
– Истинно, государь… – с хорошо наигранной скорбью вздохнул дьяк. – Крымская татарва – нехристи гололобые, что с них взять?! Эти же хоть и христиане, а много хуже всякой татарвы, прости, Господи… – Астафьев широко перекрестился, поклонившись на иконостас.
– Гонцов послал? Чтобы передали волю мою?
– Давно послал, государь! Еще когда ты изволил сказывать, что иноземцам злодей Андрюшка служил… Границу стеречь будут – муха не пролетит!
– Мухи-то пускай летают, на здоровье! – махнул рукой Алексей Михайлович. – А вот Андрюшку чтоб изловили! Ежели он, подлец, еще границу не перешел… А коли успел, коли уже в Речи Посполитой – придумай, как бы оттуда его вытащить! За это головой ответишь.
* * *Лицо пана Качиньского, и обычно-то надутое, вечно недовольное, теперь приняло особенно капризный и в то же время растерянный вид. Будто у избалованного ребенка, который, привыкнув добиваться всего слезами и истериками, вдруг с удивлением обнаружил, что на родителей это больше не действует.
– Панове, як бога кохам, так больше продолжаться не может! Князь окончательно попал под влияние проклятого схизматика! – возбужденным, визгливым голосом выкрикивал он, стиснув пухлые кулачки. – Мало того, что по наущению московита мы побросали в лагере перед Днепром часть имущества…
– Вообще-то, справедливости ради надо признать, что это был дельный совет! – вмешался пан Груховский. Не потому, что чувствовал хоть что-то доброе к московиту, а просто не устоял перед возможностью уязвить давнего соперника, ткнув его носом в ошибку. – Ведь именно благодаря этому мы выиграли несколько драгоценных часов. Тех самых часов, которые, возможно, спасли всех присутствующих, включая ясновельможного пана! – Груховский с медовой улыбкой склонил голову в сторону Качиньского. – Согласитесь, что сохраненная жизнь куда ценнее оставленного в лагере добра.
– Поистине так! – перекрестился иезуит Микульский.
Беджиховский свирепо шмыгнул носом, вполголоса помянув нехорошими словами и московита, и мать его московитскую, и бабку… Ему до сих пор невыносимо жаль было большого сундука с отрезами тканей, бельем и посудой, коим пришлось пожертвовать. Будь проклятый схизматик умнее, наверняка придумал бы способ, чтобы и к Днепру вовремя успеть, и имущество благородных шляхтичей сохранить!
– Пан находится в присутствии духовной особы! – упрекнул его иезуит. Но как-то сдержанно, неубедительно, словно мыслями святой отец был где-то далеко-далеко.
– Пшепрашем…[8] – процедил сквозь зубы Беджиховский, всем своим видом показывая, что извиняется только по необходимости.
Качиньский, с трудом сдержав клокочущее в нем раздражение, снова заговорил:
– Пусть и так, что с того? Это не изменяет главного: московит входит в силу с поразительной быстротой, которой мы от него никак не ожидали! Его влияние на князя растет не по дням – по часам! Поистине призадумаешься, не обошлось ли тут без нечистой силы…
– Ой! – дернувшись, подскочил побледневший святой отец, будто его без предупреждения кольнули чем-то острым пониже спины. – Заклинаю, не надо об этом! И без того… Кхм-ммм! – иезуит, торопливо оборвав себя на полуслове, сделал вид, будто воздух попал не в то горло.
Пан Груховский уставился на него пронзительным взглядом, весьма далеким от христианского смирения и почтения к сану.
– Прошу его мосць договорить! И без того – что?.. Сейчас не время для тайн, тем более меж своими…
* * *Еще минуту назад я думал, что отметка «Совсем хреново» – это предел, ниже которого падать некуда. Во всяком случае, для человека с моим жизненным опытом. Но оказалось, что паскудное настроение так не считает. Оставив эту отметку далеко позади, оно неудержимо устремилось к рубежу «Полный…».
Потому что то самое шестое чувство, которое меня никогда не подводило, вдруг властно напомнило о себе. А вслед за ним опять прорезался внутренний голос, вроде бы загнанный в такую даль!
«Эх, Андрюха, не тот ты уже, не тот! Как же мог не сделать самого элементарного?»
На этот раз я никуда не стал его отправлять. Возразить-то было нечего! И никакой ссылкой на усталость и нервное напряжение не оправдаешься…
К своему стыду, я даже не попытался вообразить, как действовал бы, будь на месте Максима Кривоноса. Да, мы отгородились от преследователей широкой и глубокой рекой, уничтожили «понтонный» мост… во всяком случае, в его средней части. Заодно пустили ко дну все лодки, находившиеся в пределах досягаемости. Но разве из этого следует, что погони можно уже не опасаться? Особенно, зная, что вражеский предводитель одержим местью? Да ни в коем случае!
