Юрий Корчевский - Вещий. Разведка боем

Мужик снова застонал. Сколько он здесь лежит? Земля после зимы холодная, да еще он и ослабел после ранений. Как бы не подхватил воспаление легких. Тогда ему не выкарабкаться. Я снял с пояса фляжку с вином, приподнял голову, влил несколько глотков. Раненый сглотнул, полежав немного, открыл глаза, еле слышно прошептал, просипел даже:

– Еще.

Я опять дал ему вина. Конечно, лучше бы воды, она легче утоляет жажду, но где ее взять? Я приподнял раненого, подтащил к дереву и прислонил. По крайней мере, сидя ему лучше и поить удобнее. Вроде в сознании, только очень слаб. Я тронул его за плечо:

– Ты кто?

– Иван, – прошептал раненый.

– Кто это тебя?

– Тати.

Ага, уже какая-то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать – ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.

– Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду – помощь нужна.

Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал – «полежи», можно подумать – он встанет и уйдет.

Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом – можно.

Я постучал в ворота. Вышел какой-то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня – раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе – и лошадь при нем, и деньги.

– Деньги? – переспросил крестьянин.

– Деньги, – подтвердил я и потряс кошелем. – Полушка сейчас и две полушки потом.

В те времена оброк собирали деньгами, а достать их в деревне – затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город – репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.

– Я мигом, – засуетился крестьянин.

Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, – мысленно одобрил я, – раненого так везти будет удобней».

Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.

– Я думал, ты уйдешь, – прошептал он пересохшими губами.

– Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?

– Попробую.

Мы с крестьянином кое-как взгромоздили раненого на лошадь, уложили его на лошадиной спине. Крестьянин вожжами ловко притянул его к лошади, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла – настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи и, пока дошли до деревни, взмокли от пота.

– Комнату в избе уступишь – вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.

Крестьянин махнул рукой – заноси.

Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:

– Постирай.

Сам крестьянин толкался рядом, явно что-то выжидая. Ах да – деньги. Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.

– За кормежку и ночлег сколько возьмешь?

Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:

– А щи с мясом или пустые? – Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?

– С мясом – каждый день по курице, или поросенок на два дня.

Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.

– Сколько ден пробудете?

Кабы он не был хозяином – ей-богу, дал бы затрещину.

– Седмицу точно.

Мужик радостно выдохнул:

– Тогда рубль!

Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:

– Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет.

Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:

– Шевелись, видишь – гости дорогие кушать хотят.

Хозяйка засуетилась, из печи на стол выставила чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу:

– Вари, Марфа.

Жена бросилась ощипывать тушку, а я деревянной хозяйской ложкой стал поить жидким супчиком Ивана. Сначала он глотал через силу, но потом взбодрился. Как говорится – аппетит приходит во время еды.

Я накрошил в миску с супом хлеба, и этой тюрей его и накормил. Раненый быстро устал и, едва проглотив последнюю ложку, уснул.

– Хозяин, давай его на печь положим – прогреться, пропотеть ему надобно.

Вдвоем с трудом мы подняли раненого на печь, хозяин укрыл его сверху тулупом.

– Вся простуда, какая ни есть, должна от печки выйти. Ему бы еще и молочка с медом.

– Так неси.

– Нету у нас коровки.

– А у соседей есть?

– Как не быть!

Я молча достал ему еще полушку.

– Неси, вместе с медом неси.

Хозяин исчез, я присел на лавку. Кто мне раненый? Почему я вдруг почувствовал симпатию к нему, почему решил поставить на ноги? Этого я и сам объяснить не мог. Может, я ошибаюсь и он сам разбойник, получивший ранения при дележе награбленного? Однако он слишком прилично одет для разбойника; грязь не в счет – упал, полз по земле, кровь опять же. Не хотелось бы разочароваться в человеке – вложить в него душу, а он встанет на ноги, плюнет и уйдет, или еще хуже – всадит нож в спину и исчезнет с твоим кошелем. Ладно, мне спешить уже некуда – пусть я уйду сам, но как отсюда выбираться Ивану? Что-то я далеко загадываю – его же еще на ноги поставить надо.

Вечером мы попоили раненого молоком с медом, но всю ночь он прометался в бреду. Скидывал с себя тулуп, и я вставал с лавки и укрывал его снова. Лоб его был горячим, сам весь мокрый от пота. Одно радовало – повязки сухие, не сочилась кровь, не было гноя.

Утром я вновь перевязал раны, покормил с ложечки. Губы у него потрескались, глаза лихорадочно блестели. Поев, он снова уснул.

– Сон для больного или увечного – первое дело! – глубокомысленно изрек хозяин.

Постепенно, день за днем, лихорадка и слабость отступали. В один из дней Иван с моей помощью спустился с печи, сел на лавку. Был он бледен, но я уже чувствовал, что перелом в болезни произошел и раненый пошел на поправку.

Дождавшись, когда хозяева по делам вышли во двор, я спросил:

– Расскажи – кто ты и что случилось?

– Купец я, из Нижнего Новгорода. Фамилия моя – Крякутной.

Я невольно засмеялся. Купец обиделся:

– Что смешного? Род мой уважаемый в Нижнем; отец мой купцом был, я у него дело перенял – сроду над нами не смеялись.

– Не обращай внимания, Иван, это я о своем. – Надо же, не объяснишь ему, что Крякутной – первый россиянин, сделавший монгольфьер, то есть воздушный шар, наполненный теплым воздухом. И тут я чуть не поперхнулся – а может, это он и есть? Или будет им в будущем? – Извини, Ваня, продолжай.

– Расторговался удачно мехами в Москве, хотел до распутицы домой попасть, только с одним охранником и выехал, верхами – чтобы успеть, значит.

Иван замолчал, отдышался, продолжил:

– А тут как назло около леса разбойники напали, четыре человека. Охранник мой силен – дружинник бывший, да у татей самострел был, фрягами прозываемый арбалетом. Его и застрелили, а я с лошади спрыгнул – и в лес. Да и меня ранили. Сколько сил было – отбивался, а как ножом полоснули – так и упал. Очнулся – ни денег, ни лошадей. Кабы не ты – каюк бы мне был. Волков видел, думаю – ночь не пережил бы, задрали бы серые. Повезло мне, что ты меня нашел, уже не чаял своих увидеть. Денег, конечно, жалко, да деньги еще заработать можно. Так что помнить о тебе до скончания буду, и домашние мои за тебя молиться в церкви будут. Спасибо тебе, мил человек, что в лесу не бросил. Думал – пригрезилось мне, как тебя увидел. А как ушел ты, думаю – все, кому нужны чужие беды… Ан – нет, не перевелись еще люди на Руси. Как звать-то тебя?

– Юрий Котлов я, свободный человек ныне; у князя в Москве служил, только не оценил князь мою службу, вот и разошлись наши пути-дороги.

– Не кручинься – это еще не беда. Хочешь, ко мне в охранники пойдешь?

– В Хлынов я собирался.

– Что тебе в Хлынове? Захолустный городишко, людишек и трех тысяч не наберется, деревянная крепостишка. А гонору у вятичей! На три княжества хватит. Представляешь – даже Сарай-город, ордынскую столицу, грабить на ушкуях ходили. А прошлым летом соседей своих пограбили.

– Это кого же?

– Никак не слыхал? – удивился купец. – Великий Устюг. Пограбили сильно, людей много побили, а кого и в полон увели и нечистым продали.

– Это татарам? – пришла моя очередь удивляться.

– А то кому же!

Я о происшедшем не слышал и был немало удивлен. Да, приходилось слышать, что князья воюют друг против друга, ратники гибнут, людей в плен берут, но потом за выкуп отпускают. Но чтобы нехристям продавать? Не бывало такого на Руси. А рабы долго у татар не живут, два-три года. Кормят плохо, работать заставляют через силу – эдак никто долго не проживет. К тому же одежды никакой, в обносках рваных ходят, а зимы в Казани и землях татарских суровые, снежные. Нет, такой участи и врагу не пожелаешь.