Оленин, машину! - Дарья Десса
— Принял, — коротко ответил Грушевой. — Лейтенант! Связь! — скомандовал он. Тот офицер, которого привёз Никифор, быстро приблизился. За ним шёл крупный боец с тяжёлой коробкой рации на спине. Они установили аппаратуру на ящик, наладили её за несколько минут. Полковник связался с одним из командиров батарей и стал отдавать приказы.
Мы с Пивченко отошли в сторонку, чтобы не мешать. Никифор сел, разгладил свои густые пшеничные усы. Достал кисет с махоркой, принялся неспешно сворачивать самокрутку. Потом закурил, пуская густые клубы — мне стоило один раз дыхнуть, как закашлялся.
— Что ты такое куришь, Никифор? — спросил, утирая слёзы от едкого дыма.
— Самосад, — усмехнулся казак. — Жинка прислала. Наш, кубанский. Такого нигде больше нет.
«Вот же невозмутимая личность, — подумал я. — Рядом бой идёт, все на нервах, а этому хоть бы хны».
— Видал я, кто шины тебе попортил, — вдруг сказал Никифор.
— Говори!
— Да ясно всё, как божий день, — усмехнулся он.
— Неужто Лепёхин? — изумился я.
— Ну станет он сам-то руки марать, — ответил казак. — Женька это, ординарец его.
— Невелика птица лейтенант, чтобы ординарцем обзаводиться. Откуда у него такая роскошь?
— Так при штабе Женька ошивается. Числится там писарем. Вот Лепёхин его под своё крыло и взял. Шестерит на него рядовой Садым.
— Садым? Что за фамилия такая странная.
— Так он наш, с Кубани.
— Тоже казак?
Прежде чем ответить, Никифор смачно сплюнул на дно окопа, потом медленно вытер усы платочком, сложил его в галифе.
— Какой он казак? Кизяк! Пакость… — и добавил ещё парочку матерных прилагательных.
— То есть ты сам видел, как он на моем виллисе шины пропорол?
Пивченко коротко кивнул. Не любитель он много говорить, больше молчать предпочитает. Мне же стало вдруг понятно другое: Лепёхин, гад такой, чистеньким решил остаться. Подставил своего ординарца, и мне теперь с кого спросить? С лейтёхи не могу — устав не позволяет, чтобы старшина офицеру морду чистил. А Садыма трогать смысла нет — он лишь исполнял приказ. «Вот же паскудство какое!» — подумал в расстроенных чувствах.
Ясно, из-за чего Лепёхин мне пакостит. Зиночку забыть не может, вот и бесится, что не его выбрала. Ну, и как теперь на этого упыря хитрожопого управу найти? Клин клином вышибают? Подляну ему устроить? Не так я воспитан, к тому же прекрасно знаю, что такое честь офицера. Десантник руки марать не станет, ударяя в спину.
«Ладно, придумаю что-нибудь», — решил и поблагодарил Никифора за информацию. Тот кивнул коротко и продолжил дымить своим кубанским самосадом.
Обстановка между тем на передовой лучше не становилась. Штурмовые отряды застопорились перед японскими укреплениями. Неподалёку от нас расположились миномётчики и били по врагу, но что такое мина, даже выпущенная из батальонного миномёта калибра 82 миллиметра, против толстых бетонных стен? К тому же арматуры противник тоже не пожалел. Есть и другая особенность, — вспомнилось из времени учёбы. Города в Китае исстари обносились толстыми глинобитными стенами, а это — дополнительное усиление.
Нет, тут явно нужен калибр побольше.
Вскоре мы узнали, что следом за нами прибыли три батареи 76-мм орудий. Они заняли позиции и открыли по выявленным опорникам огонь. Сразу стало веселее: мы издалека наблюдали, осколочно-фугасные снаряды начали прошибать укрепления. Правда, для этого пушкарям приходилось стараться бить кучно. Но дело пошло намного быстрее.
Глава 29
Пока арта разносила укрепления, я смотрел вокруг. Руины Эрженбая тянулись в разные стороны, словно обломки мёртвого мира, размётанные невидимой рукой. Узкие улочки, — я представил их оживлёнными и полными жизни, всё-таки здесь многолюдный Китай, — теперь превратились в тесные лабиринты, заполненные развалинами и мусором. Дома, стоявшие здесь веками, были уничтожены снарядами и бомбами, их стены обрушились, оставив после себя только остовы — причудливые, но ужасные своей безжизненностью.
Я поинтересовался у одного из пехотинцев, почему здесь всё так сильно разрушено. Война-то идёт меньше недели, а выглядит так, словно мы этот городишко штурмуем, как какой-нибудь опорный пункт в одном из новых регионов России. Конечно, об этом я бойцу не сказал, чтобы не сочли за сумасшедшего. Да и кому тут можно раскрыть страшную весть о том, что 80 лет спустя СССР развалится, а потом две республики, ставшие независимыми государствами, схлестнутся в кровавой войне?
Пехотинец ответил, что это не наша работа. Несколько лет назад здесь местные восстали против японцев. Вот те и наказали горожан — прислали несколько эскадрилий бомбардировщиков, и те основательно проутюжили окраину Эрженбая. Били не по военным объектам, поскольку таковых здесь и нет, а по жилым домам. С тех пор эта часть городка так и осталась сильно разрушенной — японцы в назидание запретили её восстанавливать.
Я поблагодарил бойца за рассказ и продолжил осматриваться. Стёкла окон давно выбиты, и острые осколки валялись повсюду, поблёскивая в редких проблесках солнечного света, который пробивался сквозь тяжёлые тучи, низко плывущие по небу, дым и густую завесу пыли.
Крыши многих зданий рухнули, создавая опасные завалы, под которыми могли скрываться вражеские снайперы. «Опасное место, но хорошее для скрытного перемещения противника», — подумал я. Однажды уютные постройки превратились в груды камней, кирпичей и брёвен, среди которых местами ещё можно было различить следы прежней жизни: выгоревшие и переломанные остатки мебели, обугленные вещи, жёлто-серые страницы книг, которые когда-то кто-то читал. Деревья и кусты, растущие вдоль домов, тоже пострадали: многие из них были обрублены или вырваны с корнем, их листья давно осыпались и смешались с землёй, превращаясь в труху под тяжестью бомбёжек.
Воздух был насыщен мелкими частицами пыли и гарью, от чего дышать становилось всё труднее. Он казался вязким и тяжёлым, словно мог проникнуть в лёгкие и осесть там, навсегда оставив внутри каждого из нас частицы этого проклятого места. Дым, поднимающийся от пожаров, смешивался с облаками пыли, создавая иллюзию, что сам воздух горит. Каждый вдох давался с усилием, и я невольно морщился от этого запаха —
