Елена Хаецкая - Дама Тулуза
Симон – тот больше за шахматами сидел. То выигрывал у Адемара де Пуатье, то проигрывал ему. Сыну же своему Амори Симон не препятствовал веселиться, как тому только пожелается: пусть носится сломя голову, покуда молод.
Неспешно текли разговоры о грядущем брачном союзе. Ничего не упустить бы. Размеры приданого, величина ответного дара, земельные наделы, предназначенные супругам, их детям. Перебирались достоинства дочерей Симона, всех трех, Перронеллы, Амисии, Лауры. Все три красивы, широки в бедрах, хорошо воспитаны. Ну, в этом Адемар и не сомневался: какие еще дочери могут быть у такого отца?
И другие беседы были в том же роде. И тишина нисходила в усталую душу Симона.
* * *Стоит сентябрь, месяц прозрачный, светлый, печальный, когда небеса чуть выше над землей, чем в иное время.
И вот вечером, незадолго до того, как солнцу опуститься и исчезнуть за кронами деревьев, едет Симон по берегу Дромы. Впереди темной громадой замок Крёст, по правую руку роща, по левую река в перламутровом предзакатном мерцании.
Симон едет один, как рыцарь из поэмы, шагом, склонив голову на грудь, доверив дорогу коню. На нем только кольчуга – ни шлема, ни доспеха. За долгие годы свыкся Симон с тяжестью кольчуги. Иной раз и спит в ней, не находя в том ни малейшего неудобства.
Впервые за долгое время в душе его установился мир. И как только стихло кричащее сердце, сразу услышал он неслышный шепот лепестков Вселенной.
Бог говорил к миру.
Симон слушал…
* * *– Мессен!
Из рощи вылетает конник. Несется прямо к Симону и заступает ему дорогу. Уставший конь под верховым ширит горячие ноздри.
Тишина рассыпается горстью медяков. Симон уже с мечом в руке. Насторожен и опасен, ни следа недавней задумчивости. Потому и прожил полвека, что всегда успевал повернуться лицом к своей смерти.
– Мессен!
Симон поворачивает коня так, чтобы солнце не слепило глаза, щурится, разглядывая конника. Тому не больше тридцати, у седла щит и меч в полторы руки, ножны затасканные, кольчуга плохонькая. Всадник покрыт пылью, на рукаве кровь. От усталости еле жив.
И беда его окружает, глядит из расширенных зрачков. Совсем недавно видел этот всадник свою смерть, едва ноги унес.
А всадник говорит почти жалобно:
– Ох, это вы, мессен.
Он вздыхает тяжело, всей грудью, и клонится щекой к лошадиной гриве.
Симон все еще не доверяет ему.
– Кого вы искали?
– Графа Симона, мессен…
– Это я, – говорит Симон. И глаз не сводит: только шевельнись лишний раз! – Назовитесь.
– Анисант из Альби… Я присягал вам вместе с моим сеньором, де Леви, тем, что женат на вашей сестре, мессен.
Симон молчит – ждет.
– Меня прислала дама Алиса. Госпожа Алиса, ваша супруга…
Из-за тяжелого браслета на левой руке достает письмо, запечатанное хорошо знакомой Симону печатью: всадник с трубой у губ, под ногами коня вьется пес.
Симон принимает у Анисанта письмо, мимолетно подносит печать к губам: Алиса.
Анисант с трудом покидает седло. Подходит к реке, долго пьет, зачерпывая воду ладонями, умывает лицо, приглаживает волосы.
Симон спешивается тоже и привязывает обоих коней. Подходит ближе к Анисанту, показывает на его руку:
– Вы ранены.
– Это наименьшая из моих бед.
Письмо Алисы лежит в ладони Симона.
Анисант говорит очень тихо:
– Мессен, я еду к вам от самой Тулузы, останавливаясь только для короткого ночного отдыха.
Запах близкой беды бьет Симону в ноздри. Так явственно, что на миг земля уходит у него из-под ног. Резким движением сжимает письмо в кулаке.
– Что случилось? – кричит Симон. – Что еще случилось?
– Мессен, мне трудно говорить об этом…
Анисант отводит глаза. Тяжелое дыхание Симона обдает его щеку, будто исходит от крупного зверя.
– Что случилось? – повторяет Симон.
И говорит ему посланец Алисы:
– Мессен, вы потеряли Тулузу…
* * *Любимое имя, самочинно слетевшее с губ в разговоре с сестрой, жгло Рожьера огнем – и жарким, и сладким: «Раймон»!
Старый граф Раймон Тулузский скрытно вышел из Арагона, преодолел Пиренеи трудными дорогами, которые ведомы лишь пастухам и разбойникам, – и вот он в Кузеране.
Они все ждали его здесь, от нетерпения пальцы изгрызгли, едва до костей не сглодали: и Рожьер де Коминж, и его отец Бернарт, и молодой граф Фуа, и знатный рыцарь де Сейссак, и другие…
И вот несется Понс Кормилицын Сын – без седла, молотя лошадь босыми пятками, и блажит:
– Едет граф! Едет!..
Рухнуло сердце у братьев Петрониллы и все в душе их обвалилось разом: граф Раймон!..
А Раймон спешился, ведет лошадь в поводу. На уздечке тихо позвякивает бахрома. Да и не ведет вовсе, лошадка сама за ним ступает, как привязанная, каждым мелким шажком красуется.
И видит Рожьер долгожданное, красивое, старое лицо с легкой сеткой морщин, с безвольной складкой у губ, с лучистыми темными глазами, полными донного света. И ничего больше вокруг себя не замечает Рожьер, кроме этого лица.
А Раймон идет себе как ни в чем не бывало, чуть лукавый, слегка виноватый: неужто из-за меня весь этот переполох?
Позабыв приличия, Рожьер выбегает ему навстречу и, не добежав трех шагов, падает на колени – на оба! – и простирает к нему руки.
Раймон склоняется над ним и поднимает с колен, и обнимает, как собственного сына, и утешает, и уговаривает. Теперь все будет иначе, все будет хорошо…
И остальные, кто вышел встречать Раймона, обступают старого графа тесной толпой, целуют его руки и одежду, и смеются и плачут от радости. И Раймон – заласканный, зацелованный – смеется и плачет тоже. Наконец-то вокруг родные лица.
Бернарт де Коминж произносит торжественно:
– Добро пожаловать домой, мессен.
А де Сейссак добавляет:
– Не верится, что вы вернулись, мессен. Вы с нами!
– Я здесь, – заверяет его Раймон, протягивая к Сейссаку тонкую руку в перстнях. – Я с вами, сеньоры.
И обнимая за плечи Рожьера и графа Бернарта, он идет дальше, а лошадь деликатно следует за ним.
И Рожьер де Коминж громко хохочет, запрокинув голову к небу. Поблизости, почти незаметный, хихикает Понс Кормилицын Сын.
Раймон вернулся. Теперь они отомстят Монфору за все унижения.
* * *Было время, когда все были молоды и хороши собой и, соперничая, ухаживали за красивыми дамами.
И чудили – чудили так, что впору теперь самим не поверить: неужто может человек такое – мало что выдумать, так еще и сотворить?
И на все хватало сил и внутреннего жара: и на стихи, и на любовь, и на дружбу, и на охоту, и на самозабвенное вранье. И оставалось еще немного, так что иногда они ссорились, чтобы слаще было примирение.
А сыновьям достались война и изгнание.
Так крепко любил граф Раймон свой народ, что ни одному человеку из владений Тулузских не желал причинять стеснения, пусть даже еретику.
И последними, самыми яркими, закатными красками запылало при нем небо над Тулузой. И все разом под этим небом пели и голосили, кто как хотел, – вольно, во всю глотку, а граф Раймон был полон любви и радовался.
И в добросердечии и беспечности своей пропустил он то короткое время, когда следовало умерить слишком громкий голос катаров в своей стране. И отлучили графа Тулузского от Церкви, а владения его отдали католикам.
И настала для Тулузы долгая ночь.
Чего ждут теперь от Раймона его старые бароны и молодые их сыновья, изголодавшиеся душой по музыке, по свободе и свету?
Думают, что одним своим возвращением вернет он былое великолепие? Что вновь расцветит Лангедок цветами любви и воли?
* * *Раймон пьет вино, смеется, он вспоминает одно куртуазное приключение за другим. Обрывки стихов и песен, имена трубадуров и прекрасных женщин, смех и слезы – ах, какое было время, Господи!
И вот в этот щемяще-сладостный поток, дразнящий и без того взволнованное сердце, врывается хриплый голос Рожьера:
– Тулуза готова восстать, мессен. Все готово. Тулуза ждет только вас, мессен. Вместе мы вышвырнем Монфора. Возьмите нашу кровь, если она для этого потребуется.
И меркнет все перед взором Раймона. Бывший граф Тулузский – не трус. Но он не воин.
А молодые сыновья старых баронов полны нетерпения, и кровь бьется в их венах, рвется наружу. И ради того, чтобы вернуть в Лангедок куртуазность, хотят они убивать, колоть и резать, вешать и жечь, без пощады, без милости и сожаления.
И говорит Рожьер де Коминж с легким укором:
– А сын ваш со своими авиньонцами творит чудеса.
И еще он говорит:
– Ваша Тулуза ждет вас, мессен.
Вместо ответа Раймон улыбается, и лучики света разбегаются вокруг его темных глаз.
* * *– Я потерял Тулузу? Ах ты… щенок! Тварь!.. Выблядок!.. Что ты плетешь? Повтори!
– Это правда… Вы потеряли ее, мессен.
Коротко размахнувшись, Симон бьет Анисанта по лицу. Тот не выдержвает – вскрикивает. Из разбитой губы проступает кровь.
