Андрей Ерпылев - Расколотые небеса
Зато газеты и телеканалы надрывались вовсю.
Сколько грязи и оскорблений было выплеснуто на ту, «зазеркальную» Россию за те несколько часов, пока власти пребывали в растерянности, сколько раз был прокручен злосчастный ролик, сколько комментариев было дано. К вечеру будто невидимая рука привернула кран, сделав мутный поток, бьющий в глаза и уши обывателя, более упорядоченным. Можно было даже надеяться на то, что инцидент удастся замять, но…
Утро следующего опрокинуло все надежды.
Фото «потустороннего» императора, которые до сего момента старались не совмещать с изображениями его близнеца (даже младенцу было видно, насколько тот выглядит болезненнее, бледнее, слабее), внезапно стали чередоваться с пугающей регулярностью и уже ни у кого не оставалось сомнения, что «наш» на порядок более здоров и цветущ, чем «чужой», а следовательно… И комментарии выдавались не менее пугающие. Славящийся своим умением впадать в экстаз от собственных же слов, Михаил Филонтьев, политический комментатор канала «24», объявил во всеуслышание, что та, другая Россия, дескать, просто обязана объединиться с «нашей» на правах вассала. И привел такие бредовые доводы, что, казалось бы, должен был быть с позором изгнан во избежание межгосударственного конфликта, но… Но изгнан не был, а повторил все то же, еще более нагло и развязно в другой передаче.
Дальше — больше.
Неделей позже на экраны уже «зазеркальной» Империи «выпал», другого слова больше не подобрать, наскоро слепленный фильм, означенный в анонсах «комедией», где иная Россия выглядела просто страной идиотов. Слава Всевышнему, особы Помазанника Божьего киношники не коснулись — все же что-то осталось свято, — но Челкину и прочим видным лицам досталось от души.
И завертелось…
Сотрудники КСП и отделения Бежецкого просто с ног сбились, мотаясь туда-сюда через межпространственный тоннель, но их попытки если не прекратить конфликт, то хотя бы ввести его в более-менее пристойное русло разбивались о нежелание обеих сторон свести все к «нулевому варианту». Это уже походило на тушение пожара на нефтяной скважине при помощи автомобильного огнетушителя. Все ведомства обеих Империй, словно сговорившись, не обращали на усилия «этих параллельщиков» ровно никакого внимания, азартно соревнуясь, кто кому нанесет более чувствительный щипок. Одни лишь Николаи Александровичи хранили ледяное молчание, но молчание это было сродни затишью перед бурей…
Дверь распахнулась. Молча, не обращая внимания на вставших из кресел близнецов, Маргарита фон Штайнберг прошла в кабинет, остановилась перед монитором и снова нажала клавишу повтора.
Российский император, широко улыбаясь, шагал по красной ковровой дорожке навстречу своему близнецу, внезапно оступался и терял равновесие…
— Развлекаетесь? — чужим, скрипучим голосом осведомилась дама. — Ну-ну.
Она уселась в кресло и закурила.
— Что-то произошло? — нарушил молчание ротмистр Воинов, когда пауза стала невыносимой.
— Что-то? — саркастически осведомилась начальница. — Разве может произойти что-то еще?
Она помолчала и медленно, словно через силу, произнесла, глядя в окно:
— Стратегический штаб получил приказ разработать в кратчайшие сроки план упреждающего удара по «сопредельной территории». Ядерного удара, господа. Ваши стратеги, Генерал, — повернулась она к Бежецкому, — в данный момент, полагаю, заняты тем же.
— Но это же не серьезно!
— Как знать, как знать… Конечно, о реальном вооруженном противостоянии речь пока не идет, но начало, я бы сказала, мало обнадеживающее… Видит Бог, мы заигрались в эту игру, господа. Пора бы и честь знать.
23
Слава Богу, работа сотрудника Пограничного контроля не требует от человека творческих способностей. Вячеслав Кольцов работал словно отлично отлаженный автомат, даже не думая о том, что делает. Он задавал вопросы, сверял номера виз и паспортов, ставил штампы, а мысли его в этот момент были далеко-далеко отсюда и никоим образом не касались темы пересечения границы иностранными и российскими подданными.
Больше двух месяцев назад он проводил в аэропорт спасенную им девицу Соколову, дождался, когда ее самолет оторвется от земли, а потом уточнил в справочной службе, что он благополучно совершил посадку в Самаре и что интересующее его лицо пересекло без особенных проблем границу Российской Империи, возвратившись на родину. Тогда он считал инцидент исчерпанным и попытался забыть о так бесцеремонно вторгшейся в его личную жизнь Кате.
Но не тут-то было: не проходило ночи, чтобы девушка не являлась к нему во сне, а потом — весь день — в мыслях. И ладно бы, если бы между ними хоть что-нибудь БЫЛО, так нет…
Тогда, вечером, он примчал спасенную, покорную и безмолвную, словно манекен, домой, отпоил крепким чаем с коньяком, уложил в холостяцкую постель, а потом всю ночь напролет ворочался на узком диване в гостиной, не понимая, зачем ему, закоренелому женоненавистнику, такие муки. И почему он, допустим, не отвез неудавшуюся самоубийцу в ближайший полицейский участок или в больницу? По его, простого русского офицера, убеждению, людям, решившим свести счеты с жизнью, самое место в палате с крепкими решетками на окнах, дверями, запирающимися снаружи, и мягкими стенами. И не важно, что именно толкнуло их на этот путь — финансовые проблемы, бытовые трудности или несчастная любовь. Раз даровал Господь право появиться на свет — нужно радоваться жизни и прожить ее, какой бы трудной и несчастливой она ни была, до того самого момента, когда тот, кто ее дал, призовет обратно. Философия эта была проста и пряма как штык, но Славу Кольцова еще никогда в жизни не подводила. Ни тогда, когда внезапно вышла замуж за другого девушка, искренне почитаемая невестой, ни после того, как разом закрылись все двери после рокового ранения…
Бессонная ночь оказалась напрасной: в спальне было тихо и даже рыданий не доносилось сквозь нарочно оставленную неплотно прикрытой дверь, ни возни, свидетельствующей о том, что спасенная не оставила суицидальных надежд и теперь пытается вскрыть вены с помощью ножа для разрезания бумаги, к примеру. А утром состоялось настоящее знакомство с посвежевшей и похорошевшей незнакомкой.
Взяв на службе двухдневный отгул, Вячеслав катал Катю по Москве, порой забывая, что она — вовсе не приезжая из глубинки провинциалка, а такая же москвичка, как и он. Настолько искренними были девичьи восторги, живой — реакция, заразительным — смех. Лишь присмотревшись, можно было различить в глубине ее прекрасных глаз затаенную боль…
Ночевала она в этот раз, естественно, уже в гостинице — негоже незамужней женщине, да в компании с неженатым офицером… Правда, все же не в «Византийской старине» (она весело, в красках поведала новому знакомцу о приключении с разговорчивым таксистом, и оба долго смеялись над этим, в сущности, пустяковым происшествием), а в более скромной «Мещере» в Замосковоречье. Но утром у подъезда ее снова ждала синяя «Кабарга» Вячеслава, а впереди был долгий праздничный день… К слову сказать, объездили они тогда всю Москву, азартно выискивая сходства и различия между второй столицей этой России и Первопрестольной — той. Лишь один район по молчаливому согласию обеих сторон был объявлен табу и исключен из карты маршрутов напрочь. Но и без него впечатлений хватило с лихвой.
Всему на свете приходит конец. Пусть молодые люди очень сблизились за проведенные вместе дни, пусть еще больше скрепляла их связь едва не случившаяся трагедия — расставание вышло скомканным и сухим. Ни поцелуев, ни объятий, ни тем более клятв и обещаний. Расставались случайные попутчики, жизненные пути которых расходились навсегда, как расходятся они на перроне вокзала после совместного житья-бытья в одном купе или на причале порта. Неважно, сколько было недосказано друг другу, сколько не сделано — расставание есть расставание…
Лишь когда за уходящей в никуда Катей закрывались стеклянные двери выхода на посадку, она обернулась на миг. Не помахала рукой, не улыбнулась на прощанье, но Вячеславу показалось, что на глазах ее блеснули слезы. И этого оказалось достаточно.
— Славка! — потряс за плечо задумавшегося приятеля Левка Акопян. — Ты что сменщику своему работать не даешь? Полчаса парень мается, а подойти боится. Странный, говорит, какой-то сегодня Вячеслав Сергеевич: глянул сквозь меня и снова отвернулся…
Кольцов глянул на часы и ужаснулся: действительно, ему уже сорок минут как полагалось уступить место за конторкой другому пограничнику — прапорщику Селянинову. Парнишка молодой, неопытный — действительно мог испугаться.
— А чего же он не сказал ничего? — поднялся со стула поручик. — Мог ведь и до вечера так просидеть.
Действительно, поток пассажиров был хиленьким, как, собственно, все последние недели. Нет, на обычных «окошках», куда направлялись прибывшие из-за рубежей Империи, он оставался прежним — шумным, разноголосым, разноплеменным, но на тех, над которыми красовалась надпись «Для граждан Российской Империи» (и рядом в скобочках — «второй»), он практически иссяк.
