Дмитрий Бондарь - Другой Путь. Часть 1
Один из накачавшихся виски американцев предложил ей прийти к нему в номер уже сегодня вечером, чтобы посмотреть на достопримечательность, что он вез для нее из самой Америки. С последним словом он схватился за мотню на своих штанах и громко заржал.
Сидевший рядом с девочкой-гидом суровый мужик-сопровождающий лениво и безразлично глянул на американца и тот осекся, решив отчего-то, что девятиэтажка, мелькнувшая за окном, гораздо интереснее «русской курочки».
Я отвернулся и стал смотреть на Москву, на пролетающие мимо меня дома по Ленинградскому шоссе.
За два года я совсем отвык от своей страны. Но там это было незаметно – много дел, переживаний, просто некогда.
И только здесь, в красном «Икарусе», меня одолела ностальгия. Я едва не всплакнул, но сидевшая рядом Анна заговорила с экскурсоводом на русском – излишне правильно и несколько преувеличенно шепелявя, и этой корявостью неловко построенных фраз выдернула меня из навалившихся воспоминаний.
Мне достался однокомнатный номер на восьмом этаже самой большой гостиницы мира, выходящий огромным окном – во всю стену – во внутренний двор, огороженный четырьмя корпусами «России». Окно закрывалось тяжелыми шторами, отсекая не только свет снаружи, но и любые звуки, что изредка доносились с улицы.
Широкая кровать с серым пледом, журнальный столик с графином и тремя стаканами, кресло, обитое дерматином (точно такое я видел когда-то давно в институте – в приемной у декана), письменный стол со стоящим на ним бордовым кнопочным телефоном, два стула, холодильник и телевизор «Изумруд» с дистанционным пультом управления на длинном витом шнуре составляли убранство моего временного жилища.
Я позвонил Захару и доложился, что долетел нормально, что в Москве мокро и холодно, что «рашн чикз» еще толком не видел, словом, если меня слушали, то услышали обычный треп развязного американца. В ответ Захар восторгался моей смелостью и безголовостью, завистливо поохал, что он на подобное путешествие к «комми» никогда бы не отважился и в конце заверил, что дела идут просто замечательно и посоветовал лишний раз не волноваться, а показать русским иванам, как умеют отдыхать парни из Штатов.
После разговора я включил телевизор, чтобы послушать в программе «Время» про славных хлопкоробов Ферганской долины, по которым уже успел изрядно соскучиться. Или про строителей БАМа, хотя можно было бы и о доярках Рязанщины – черт, да я был бы рад любому производственному репортажу, которыми так был полон телеэфир два-три года назад!
Но вместо этого я услышал долгий нудный рассказ об очередных инициативах Горбачева: вывод нескольких советских полков из Афганистана, очередные сожаления о бестолковой встрече Рейгана и Горбачева в Рейкьявике, где так и не удалось договориться о приостановке работ над СОИ. Я так и не понял, почему Михаил Сергеевич считал, что победитель станет о чем-то договариваться с побежденным? Что за детская наивность? Этот лысый человечек вообще был какой-то инфантильный – создавалось впечатление, что он искренне верил в ту галиматью, что нес в массы. И еще больше потрясала его убежденность, что господин Рейган что-то решает. Если уж Генеральный секретарь – первый после Бога (которого согласно действующей идеологии просто нет) – и тот не всегда волен принимать единовластные решения, то почему несчастный Ронни должен обладать исключительным правом? Словно на него не давят ребята из «Нортроп-Грумман»[75], «Боинг»[76], «Локхид Мартин»[77], «Бектел»[78], «Дженерал Дайнемикс»[79] и иных, сильно алчущих бюджетных денег компаний? Что делала советская разведка в это время? Неужели М.С. Горбачев не получал сведений о том, кто на самом деле заправляет мировой политикой? Или это был отчаянный рывок с желанием спасти издыхающие экономику и идеологию? В любом случае, ни к чему хорошему его телодвижения не приведут.
В общем, программа «Время», прежде мною любимая за жизненный оптимизм, стала какой-то ужасной дырой в Зазеркалье, откуда на свет божий лезли глупости, нелепости и страхи. А, может быть, это я за последние годы так изменился, что во всем стал видеть плохое?
Разбираться с этим не хотелось, да и перелеты прилично меня утомили. Вспомнив, как трудно перенес акклиматизацию оказавшись в Штатах, я принял душ и просто лег спать.
Утром проснулся в хорошем расположении духа, сходил на ранний завтрак и, обвешавшись фотоаппаратами и объективами к ним, выполз в фойе, где очкастая Ирина собирала желающих осмотреть Кремль.
Как забавно получилось, что будучи русским, я так и не увидел этого символа России, и только став американцем, получил такую возможность.
Нас провели по брусчатке Красной Площади, дали вволю поснимать Собор Василия Блаженного и Мавзолей, у которого, несмотря на гаденькую погоду, вилась длиннейшая очередь из индусов, китайцев, русских и бог знает кого еще. Мы отказались смотреть на мертвого человека и попросили показать нам Алмазный Фонд. Потому что нет в мире других людей, так же живо интересующихся всякими блестящими штуками, чем американцы и англичане. Ну, кроме меня, конечно.
Богатства российской короны вызвали сдержанное одобрение англосаксов, и каждый мысленно примерил все эти короны-браслеты-скипетры на свое бесконечно любимое чело.
Мы обошли белоснежные соборы внутри Кремля, потыкали пальцами в надписи на погребальных урнах с прахом московских князей, их жен и детей. Все, абсолютно всё было не такое, как в Америке.
Мои спутники деловито лопотали, оценивая стоимость Царь-пушки или Царь-колокола, если их выставить на соответсвующем аукционе, а я едва себя сдерживал от того, чтобы не начать искать дорогого реформатора Горбачева, чтобы передать ему несколько добрых слов и один хороший удар шестикилограммовым Kodak'ом по лысой макушке. Чтобы сохранился «золотой запас СССР» в две с половиной тысячи тонн, а не был распродан и вывезен черт знает куда, чтобы не вымирало население моей страны, чтобы не было отдано за «здорово живешь» имущество моей армии в Европе, чтобы не вырос внешний долг в два раза, чтобы те сорок миллиардов марок, что приготовили немцы как «выкуп» за Восточную Германию все же дошли до адресата, а не были «прощены»… И это только то, что он натворил вне Союза. А если добавить сюда Баку и Сумгаит, Карабах и Ош… Масштабы его разрушительной деятельности за каких-то шесть лет потрясали! И, попадись он мне на дороге – не знаю, нашлись бы во мне силы удержаться от одного очень верного, но по сути бестолкового поступка?
На обед мы вернулись в «Россию», а сразу после него группа разделилась: часть поехала смотреть Бородинскую панораму, а другая решила пройтись по ближайшим московским улочкам. Не знаю, было ли это возможно три года назад, но теперь с нами не было никаких сопровождающих.
Я не спешил к Павлову – впереди была еще целая неделя. И весь оставшийся день честно сопровождал троих канадцев, включая Анну, стараясь максимально соответствовать образу дружелюбного янки. Я тыкал пальцем в путеводитель и на ломанном русском: «Горбачофф, вотка, перестрой-ка, здрафстфуйте, добри вечьер, варфарка-стрит, адин-тва-трии» – выспрашивал дорогу у прохожих, громко смеялся, делился жвачкой «Wrigley» с московскими подростками и менял значки на однодолларовые купюры, которыми в избытке запасся по совету Сьюзанн из туристического агентства. К моему удивлению, многие прохожие владели английским на весьма приличном бытовом уровне, и общий язык найти оказалось несложно. Где-то помогали жесты, а где-то рисунки. Балаган удался на славу, и я подружился еще с двумя канадцами – Пьером и Джоан Роуз, пригласивших меня на вечернее распитие бутылочки настоящего ирландского виски, который они успели купить в Duty Free в Хитроу.
От виски я отказался, заявив, что коль уж мы попали в Россию, то и пить нужно водку, квас, и армянский пятидесятиградусный коньяк «Двин», который так любил наш союзник – лорд Черчилль. Идея была поддержана и в баре «России» мы накушались по-русски (так, во всяком случае, считала Анна Козалевич – единственная в группе имевшая русские корни и поэтому ставшая беспрекословным авторитетом во всем, что касалось «рашн традишн»).
Вечером в номере, куда меня довели Пьер и еще какой-то англичанин, зазвонил телефон, и вкрадчивый голос на плохом английском поинтересовался, не желаю ли я скрасить свой досуг общением с «рашн пусси»? Помня краем сознания о возможных провокациях, я отказался, нагрубив безвестному сутенеру, пообещавшему в ответ показать мне при случае кузькину мать. Я послал его в задницу вместе с его матерью и «пуссиз». Мы препирались минут пять, пока обоим не стало смешно. Развеселившийся «гёрлз босс» пожелал мне спокойной ночи, и я не преминул этим воспользоваться, отключив телефон от сети.
