Сергей Гужвин - Иванов, Петров, Сидоров
У Морозова тогда были документы на имя Игнатия Ельникова, под таким именем его и осудили на 5 лет каторги. То, что он имеет отношение к покушению на императора, не дознались. Сбежал он на станции Вязьма, когда его этапом везли из Одессы во Владимировскую тюрьму, из арестантского вагона ночью, через отхожую дыру в полу.
Всю ночь он шёл, подальше от железной дороги, подальше от тюремщиков, и на рассвете вышел на берег неширокой речки, названия которой не знал. Уставший и голодный, Николай укрылся в кустах, под высоким берегом и предался невесёлым размышления.
Оказавшись в сельской местности, Николай почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Как войти в деревню, как попросить помощи, он не представлял. Да и как начать разговаривать с простым крестьянином, с тем, ради которого он шёл на каторгу, но кого, в глубине души, считал тёмным, слепым, безгласным и бестолковым?
Николай Морозов никогда всерьез не интересовался деревней. Как принятую аксиому Николай повторял, что с победой революции земля отойдет крестьянам. Но что представляет собой крестьянская община, о которой до хрипоты, до взаимных оскорблений спорили его друзья, он представлял смутно. И это несмотря на то, что Николай перечитал всего Костомарова с его романтической идеализацией крестьянского быта. Никто из его друзей так хорошо не был знаком с историей революций 1789 и 1848 годов во Франции, как он, мало кто так внимательно изучал конституции европейских стран, но вряд ли можно было найти второго такого народника, кто так плохо разбирался в делах деревенских, как Морозов. Вот и сейчас, он был в растерянности.
Решив, что на берегу много не высидишь, он собрался духом, и направился по натоптанной тропинке в сторону собачьего лая, и петушиного пения. Но не пройдя и двух десятков шагов, Николай наткнулся на молоденькую крестьянку. Он не успел и слова сказать, как та вскрикнула, выронила корзинку, и опрометью бросилась назад, по тропинке в сторону деревни.
Обескураженный произошедшим, Морозов вернулся назад, на берег реки. В корзинке оказалось несколько грибов и краюха чёрного хлеба, завёрнутая в холстину. Очень хотелось есть, и он съел хлеб. Потом долго думал, но бессонная ночь дала о себе знать, и Николай не заметил, как уснул.
* * *Иванов спустился в вестибюль довольный, размахивая несколькими листками бумаги.
— А улов-то у нас, о-го-го! — сказал он.
Беглый арестант стоял в углу столовой под бдительным надзором Савелия и одного охранника. Руки его по-прежнему были связаны за спиной.
— Николай Иванович, — обратился к нему Иванов, — если вы дадите честное слово борца за народное счастье, что не будете пытаться убежать, вас развяжут.
Морозов, услышав своё подлинное имя остолбенел, сердце стукнуло через раз, но потом оправился, оглядел пятерых крепких мужчин, стоявших перед ним, и покривив губы в усмешке, мол, сколько вас на меня одного, хрипло произнёс: — Даю…
Савелий развязал его, и вместе с охранником вышел за дверь.
— Итак, Морозов, Николай Иванович, — начал Иванов представлять арестанта Петрову и Сидорову, которые с любопытством его рассматривали, — родился в 1853 году, в Вологде, в семье исправника, коллежского асессора Ивана Алексеевича и Александры Михайловны Морозовых.
С 1871 года учился в Петербургском институте инженеров путей сообщения, откуда был исключён и посажен в тюрьму, за революционную пропаганду. После освобождения вошёл в группу "Свобода или смерть", образовавшуюся внутри "Земли и воли". Идейный противник "Чёрного передела". Член Исполкома "Народной воли". Являясь "главным техником" организации, участвовал в подготовке ряда покушений на Александра II, в то числе, успешного – именно он изобрел, и изготовил, метательные снаряды с "гремучим студнем", которые были использованы Гриневицким и Рысаковым во время покушения на Екатерининском канале. После покушения 1 марта 1881 года следы теряются.
У Петрова были смешанные чувства. С одной стороны, народовольцы были примером самопожертвования во имя блага общества. Их именами называли улицы и площади. С другой стороны, это были террористы, которых любая уважающая себя власть, "мочит в сортире".
— Прошу садиться, — пригласил Иванов, и друзья сели к большому, овальному, обеденному столу.
Морозов остался стоять, смотря на Иванова непримиримо и с вызовом.
— Николай Иванович, — сказал Иванов, — я с друзьями сторонник Плеханова, и разделяю взгляды "Чёрного передела", хотя и не вхожу в него. Мы в этом уезде пытаемся осуществить передел земли в пользу крестьян. Мы не верим в революцию без участия народа. И не разделяем ваши взгляды, в том, что можно захватить власть без революции. Вот убили вы с товарищами царя, и что? Самодержавие рухнуло?
Петрова слегка покоробило, что Иванов занёс его в сторонники Плеханова. Он вспомнил, какие пробки на улице Плеханова в центр, по утрам. Однако промолчал, давай, мели Емеля, посмотрим, что дальше будет.
Морозов на речь Иванова недоверчиво усмехнулся, и молча стал смотреть в окно, за которым прогуливался охранник.
Уже почти стемнело, пора было отправлять арестанта в Вязьму. Более долгую задержку в уезде не поймут. Иванов обозлился, и подумал: "Да ну, его, позвать Сяву, что ли? Ладно, ещё одна попытка".
— А вы знаете, что вы сотоварищи взорвали императора, когда он ехал подписывать первую русскую Конституцию, написанную графом Лорис-Меликовым? Из-за вас, Россия вместо Конституции получила "Манифест о незыблемости самодержавия".
— Нет!!! Не может быть! — вдруг выкрикнул Морозов и подскочив к столу, обеими руками вцепился в столешницу. На него было страшно смотреть. Лицо побледнело как мел, глаза загорелись неистовым огнём. — Вы лжёте! — Он явно ничего не знал о Конституционном проекте Лорис-Меликова. Ну, конечно, "Манифест о незыблемости самодержавия" опубликовали, а "Конституция" так и осталась секретным документом.
— Почему это я лгу? — Иванов удивлённо поднял брови, — Может эта Конституция и не совершенная, Государственная Дума только с совещательными функциями, но тенденция. Не верит царь народу пока, так и вы не верите. Сами переворот решили организовать. Если бы не вы, в России был бы уже парламент. Несовершенный, но парламент. А это уже шаг к конституционной монархии.
— Откуда вы знаете? — выкрикнул вне себя Морозов.
— Что откуда знаю? — не понял Иванов, — Что будет конституционная монархия?
— Нет, про Конституцию!
— Ну, дорогой, я не могу этого сказать. Что такое "конспирация" вы знаете? Впрочем, могу намекнуть. В Зимнем дворце не только придворные обитают. Там много обслуживающего персонала. Степан Халтурин, перед тем как взорвать Зимний, работал же там плотником? Вот и у нас есть там свой человек.
Теперь на Морозова было жалко смотреть. Как будто из человека вынули стержень. Он опустился на стул, и закрыл лицо руками.
Петров вполголоса спросил: — Слушай, он нас не сдаст полиции? А то, что-то, мы в самом деле, конспирацию похерили?
— Не думаю. Он идейный. Впрочем, я потом прослежу за ним, — так же шёпотом ответил Иванов.
Как тихо они ни шептались, Морозов услышал их слова. И именно эти слова заставили его поверить этим непонятным незнакомцам. Он поднял голову, посмотрел сухими, воспалёнными глазами и тихо сказал: — Я вас не предам, товарищи. Отпустить меня вы не можете, слишком много людей меня видели, да? А если я напишу письмо, сможете передать?
Иванов кивнул.
Петров смотрел на народовольца, который быстрым, летящим почерком писал на листке бумаги, и в душе у него что-то сдвинулось, повернулось острым углом, и стало трудно дышать. Вот он, революционер, стоявший у истоков той власти, которая построила в России большие и светлые школы, просторные больницы, накормила и одела не избранных, а всех. А сейчас власть, у которой крестьянин-кормилец имеет сто грамм чёрного хлеба в день, гонит его на каторгу.
Петров наклонился к уху Иванова и сказал совсем тихо: — А никак нельзя его… ну, это… оставить?
Иванов глянул на него с интересом, и ответил: — Живьём нет, а вот сознание скачаем. Может и пригодится, — Потом прошёл на кухню, и сказал Агафье, чтобы она принесла ужин.
Морозов дописал письмо, свернул его вчетверо, и сверху надписал адрес. Увидев перед собой тарелки, благодарно кивнул и начал есть.
На просьбу Иванова надеть наушник, удивился, но, повертев его в руках, и не найдя в этом ничего опасного, подчинился.
Когда сознание скачалось, Иванов сказал: — Пора. Попрощаемся здесь, на улице слишком много глаз, — и подойдя к Морозову, пожал ему руку. Потом подошли Петров с Сидоровым, и тоже пожали руку Морозову. Молча. Потом позвали Савелия и он увёл арестанта.
Савелий сел в пролётку вместе с каторжанином, на козлы посадил одного из охранников. Через час, домчав до Вязьмы, он сдал Игнатия Ельникова уездному исправнику. Потом, на обратном пути, заехал в Калинкино, усадьбу титулярного советника Максакова Гвидона Ананьевича, передал виньетку Иванова, и получил приглашение для своих господ на завтра. Морозов не обманул. В полиции никому, ни о чём не рассказал. В Нерчинске заболел скоротечной чахоткой, и умер за год до окончания каторжного срока.
