Дебют двойного агента в Стамбуле - Greko
В голове никакого сумбура, все четко разложено по полочкам. Есть ли у мужчины право на кровную месть? Есть, однозначно есть! Если правосудие буксует, если убийца взял кровь и жизнь твоих близких и остался безнаказанным, тут без вариантов: бери оружие и иди вершить свой собственный суд. Не боясь последующего наказания. Не устрашаясь гнева общества. Прочь сомнения и законы цивилизации! Так было, так есть и так будет!
Если ты, конечно, – настоящий мужчина, а не трус, который всегда найдет себе оправдания. Я на Кавказе вырос, меня так воспитали. В «Африке» моего детства мы верили в справедливость отмщения. И вот я здесь, в мире, где не знают слова «жалость», где все дышит кровью, сталью и жестокостью. «Отрубил ему голову и отрезал уши», «овладел ею прямо на наших глазах», «ударил мать несколько раз кинжалом в правый бок» – я хорошо запомнил эти слова Марии.
В детстве у меня была толстая красивая книжка с картинками – «Тиль Уленшпигель». Меня поразили до крепко сжатых мальчишеских кулаков слова Тиля: «пепел Клааса стучит в моем сердце»! Теперь пепел отца, матери и сестры стучал в моем сердце!
Пусть они мне не родные родители и сестра – у меня своя есть, старшая, я за неё всех порежу на куски! Но они, погибшие в этом мире 10 лет назад, также требовали отмщения. Это не долг перед Костой, тело которого я занял. Это мой личный долг, долг памяти родной крови.
Почувствовал, что распаляюсь, накручивая себя, пока шагал по лесу, темнеющему в лучах закатного солнца, удлинившего тени от деревьев. Тени – это хорошо. Я – ангел смерти, плывущий в этих тенях. Прочь все мысли из головы! Сосредоточься! Считай шаги!
Дошел до нужного места, которое заранее приметил. Снял халат, положил на него кобуру.
Наверное, следовало бы выдвинуться на разведку и убедиться, что Барыш в саду или в доме. Последний вариант – не самый лучший, но за неимением гербовой пишем на простой. Но почему-то я был уверен, что ага будет именно там, где мне нужно.
Стал заряжать пистолет, тщательно все контролируя и не торопясь. Шанса на перезарядку нет. Если будет осечка – я пропал. Сперва проверил шомполом, что пистолет не заряжен. Потом все остальные шаги выполнил, повторяя вслух последовательность действий. Курок взводить не стал.
Выдвинулся к ограде, приник к щели между вертикально висящими циновками.
Есть! Турок в саду расстилал килим. Готовился совершить намаз после заката. Как я сразу не догадался, что будет именно так?! Впрочем, какой из него мусульманин? Убийца, насильник, работорговец – позор людей своей веры!
Я прижал пистолет к груди, сложив руки крест-накрест, как делал Фалилей, и плечом продавил тростниковый мат. Не поворачивая тела, чтобы не засветить пистолет, громко спросил:
— Барыш-ага?
Турок вскинулся.
— Кто ты, грязный бродяга? Как смеешь мне мешать? Как посмел залезть ко мне в сад?
Я шагнул боком и, разворачиваясь, взвёл курок. Быстро приблизился и, поддерживая левой рукой правую, нацелил ствол пистолета в живот этой скотине. Он замер, как кролик перед удавом.
— Стой, стой! – Барыш-ага сбросил оцепенение, прикрывая руками сердце и голову.
Не те места он пытался защитить! У меня были другие планы. С двух метров я выстрелил ему прямо в пах. Он повалился на молитвенный коврик, пронзительно завизжав. Я перехватил пистолет, как молоток. Разгоняя дым левой рукой, склонился над скрюченным в позе эмбриона стариком.
— Это тебе – за сестру! А это за мать! – я ударил тяжелой рукояткой его в висок, проламывая череп.
Тело задергалось в агонии. Кровь раскрашивала молитвенный коврик темными пятнами. «Красная акварель», — мелькнула и пропала мысль.
— А это за отца! – я выхватил из ножен бичак и отхватил ему ухо.
У меня есть, кому его подарить!
[1] Тюльпанный стиль – один из архитектурных стилей в Османской империи в XVIII веке.
Глава 14. Рог вина.
Снова лодка скользила по глади Босфора. Солнце уже скрылось за горами. Из города послышался выстрел пушки, возвещавший о начале праздника, обещанного султаном народу.
Мы приближались к столице.
Ночная темень уже опустилась на Константинополь – внезапно, как всегда, в этих краях. И тут же загорелись огни, тысячи огней, превративших темные холмы в драгоценное ожерелье типа того, что я увидел на шее Нарышкиной. Подсвеченные светильниками цветные стекла, складывающиеся в слова молитвы из Корана, напоминали рубиновый фермуар. От него расходились жемчужными нитками белые фонарики, придававшие городу праздничный вид.
Я поймал себя на мысли, что буду скучать по Стамбулу. Иностранцы, приезжающие сюда за романтикой Востока, быстро меняют свое мнение: их отталкивает грязь и общее неустройство. Я же, напротив, уже находил в этом древнем городе на перекрестке цивилизаций свое очарование, которое нужно просто разглядеть.
Спенсер мне недавно сказал, что турки с болезненным любопытством постоянно расспрашивают приезжих из Европы об их впечатлениях и очень обижаются, когда слышат честный ответ. Но вновь и вновь интересуются, не обращая внимания на свою боль, будто все ждут, что, наконец-то, услышат желаемое.
— Я вижу в этих расспросах на грани самопожертвования их готовность к переменам. Турция желает измениться[1], – поделился со мной Эдмонд.
Я не был уверен в его правоте. Этот самодостаточный город будет веками жить своей жизнью. Уж я-то знаю!
Я пробирался по Старому кварталу к лавке Тиграна. Народ мотался туда-сюда без видимой цели, толкался у киосков и сбивался в толпу на площадях – там давали представление карагёзы. На белой простыне, за которой горел огонь, послушные воли фокусника тени складывались в загадочные фигуры и разыгрывали сценки – смешные, а порой непристойные…
Тигран был занят болтовней с соплеменником. Тот жаловался старику на свою невестку, которая смела не оказывать должного почитания ему, как отцу мужа. Тигран, заметив меня, сделал короткий, но очень выразительный знак глазами, означавший, что я должен его понять, что он не может, не дослушав, выпроводить жалобщика, поэтому просит потерпеть. Я также глазами ответил, что все понимаю и, конечно, подожду.
Поневоле, слушая жалобы незадачливого свекра,
