Керенский. В шаге от краха (СИ) - Птица Алексей

Анатолий Ламанов всё же вышел навстречу Керенскому.

— Чем обязаны? — холодно спросил он и уставился на Керенского мечтательными глазами.

Алекс смотрел на этого юношу, имеющего типичную внешность студента с мягким взглядом и категорически не понимал, что этот товарищ может делать во главе данного Совета. Ну, что ж…

— Вы мне ничем не обязаны. Я приехал сюда как товарищ председателя Петросовета и как министр юстиции. Моя цель — проверить саму законность ваших действий.

— У нас всё законно. Мы — революция! И мы ведём протоколы своих заседаний, как самая настоящая власть, в чём вы можете убедиться.

— Прекрасно! — с сарказмом ответил Керенский. — Вы, юноша, какое имеете образование?

— А что, это имеет значение?

— Судя по вашему виду, ещё никакого высшего образования вы не имеете. Так на основании чего вы можете утверждать, что ваши действия абсолютно законны? Я министр Временного правительства и заместитель председателя Петросовета. А Кронштадт входит в юрисдикцию Петрограда, так на каком тогда основании вы имеете право отделяться от него? Власть принадлежит Временному правительству, а общественные дела — Петросовету. Власть — это я! А вы — лишь общественная организация.

— Вы ошибаетесь, в Кронштадте представляет власть возглавляемый мною Совет и никто иной. На это меня подвигли матросы и рабочие, и не вам это указывать. Можете эти слова сказать им лично, и посмотрим, как они на это отреагируют.

Пока Керенский с Ламановым разговаривали, все остальные члены Кронштадтского совета внимательно к ним прислушивались и на последние слова разразились громкими одобряющими выкриками.

Керенский окинул взглядом собравшихся делегатов и всё понял. Эти люди возомнили себя управленцами и весьма властными людьми. А значит, как в одном советском фильме, им надо было обрезать «газ» и «воду». А матросы? Ну, и на матросов найдётся управа. Он перевёл взгляд на юношу и скривил рот в злорадной усмешке.

— Вы мне угрожаете, товарищ студент?

— Я вам не студент, я…

— Вы — студент-недоучка, и не вам рассказывать мне, что и как я должен делать. Вы можете и дальше жить своей островной жизнью. За мной же вся Россия и отступать мне некуда! — и чуть ли не плюнув в Ламанова, удивлённого этими словами, Керенский развернулся и ушёл. Потом остановился, обернулся и добавил.

— Непременно спрошу у матросов, уважаемый Толик, — и, уже не оборачиваясь, буквально выбежал из здания.

— В Морской манеж, — бросил Керенский шофёру, сев в автомобиль. Мотор заурчал и они поехали. Всю дорогу до Манежа Керенский любовно поглаживал рукоять револьвера, согретого его ладонями. Оружие помогало ему успокоиться и стать уверенным в себе.

«Всё будет хорошо», — несколько раз повторял он про себя, сжимая спусковой крючок, благо, что пистолет был на предохранителе.

Морской манеж оказался достаточно старым двухэтажным деревянным зданием прямоугольной формы и чем-то напоминал здание Морского собрания.

Войдя внутрь, Керенский обнаружил в нем довольно много народа, ведущего яростные дебаты в большом зале. Помещение было битком набито матросами, солдатами и кое-где мелькали куртки рабочих. Представителей интеллигенции и буржуазии видно не было. Все они уже успели сбежать после массовой казни морских офицеров.

Что ж, нужно было идти выступать на трибуну, иначе, зачем же он сюда приехал? Взойдя на трибуну, Керенский, опёршись обеими руками на постамент и уставившись загоревшимся взором в толпу, начал речь.

— Товарищи! Об успехах Февральской революции говорят теперь все. Даже монархисты и контрреволюционеры вынуждены признать, как легко мы скинули самодержавие. И завоевания эти, действительно, велики.

Нет нужды доказывать, что успехи эти имеют величайшее значение для судеб нашего государства, для всего рабочего класса, как руководящей силы нашей страны, наконец, для самой революции. Не говоря уже о прямых практических результатах, они, эти успехи, имеют громадное значение. Они вселяют в нас дух бодрости и веры в свои силы. Они вооружают рабочий класс верой в победу нашего дела. Они подводят к нашей революции новые миллионные резервы.

Но наша победа имеет и свою теневую сторону, особенно, когда она достигается сравнительно "легко", в порядке, так сказать, "неожиданности". Такие успехи иногда прививают дух самомнения и зазнайства: "Мы всё можем!", "Нам всё нипочём!". Они, эти успехи, нередко пьянят людей, причём, у людей начинает кружиться голова от побед, теряется чувство меры, теряется способность понимания действительности, появляется стремление переоценить свои силы и недооценить силы противника, появляются авантюристические попытки "в два счёта" разрешить все вопросы республиканского строительства.

Здесь уже нет места для заботы о том, чтобы закрепить достигнутые успехи и планомерно использовать их для дальнейшего продвижения вперёд. Зачем нам закреплять успехи, мы и так сумеем добежать "в два счёта" до полной победы революции: "Мы всё можем!", "Нам всё нипочем!".

Отсюда я вижу свою задачу: повести решительную борьбу с этими опасными и вредными для дела настроениями и изгнать их вон из правительства. Искусство руководить есть серьёзное дело. Нельзя отставать от движения, ибо отстать — значит оторваться от масс. Но нельзя и забегать вперед, ибо забежать вперед — значит потерять связь с массами.

Революция наша сильна и непобедима потому, что, руководя движением, она умеет сохранять и умножать свои связи с миллионными массами рабочих и крестьян.

Керенский перевёл дух после такой длинной и запутанной речи. На него смотрели несколько сот внимательных глаз, и далеко не все из них внимали ему с восхищением. И он продолжил.

— Вот смотрю я на вас и понимаю, что страшно далеки вы от Петросовета, а это недопустимо. Надо держаться вместе, товарищи. Только вместе мы сможем победить, только вместе. Растопыренной пятернёй не ударишь, зато ударишь крепко сжатым кулаком, товарищи. Да здравствует революция и Временное правительство!

В зале послышались жидкие хлопки. Из толпы послышался возглас: — А позвольте-ка мне.

И сквозь толпу к трибуне стал пробираться некий человек, всем своим видом указывающий на принадлежность к самой революционной нации. Дойдя до трибуны, он требовательно посмотрел на Керенского, желая занять его место.

— Что вам, юноша?

— Я хочу сказать речь.

— А кто вы?

— Я — большевик!

— Да? Значит вы не анархо-синдикалист?

— Нет, я не имею чести принадлежать к этой партии.

— Не думаю, что принадлежа к партии большевиков, вы оказываете им какую-то честь. А анархо-синдикалистам я симпатизирую.

— Позвольте?! — возмущённо выкрикнул юноша.

— Не позволю!

— Вы не имеете права!

— Почему? У меня такие же права, как и у любого гражданина, впрочем, такие же, как и у вас. Но я министр революционного правительства, а вы х…, а вы просто большевик.

— У меня была ответная речь, в ней я хотел приветствовать вас, как товарища председателя Петросовета.

— Оставьте её при себе, я лишён гордости. Достаточно того, что вы и так пришли. И как вас зовут, кстати?

— Семён Рошаль.

— Прекрасная фамилия. Но думаю, что хотелось бы услышать речь не студентов, а рабочих. Вы не рабочий?

— Нет.

— А, может быть, матрос?

— Нет.

— Солдат?

— Да, я был им, меня призвали из института.

— Почему был?

— Потому что меня арестовали и освободили после Февральской революции.

— Прекрасно, я же вас и освободил, студент прохладной жизни.

В зале послышались смешки.

— Товарищи, я хотел бы обратиться к вам, всем вам, матросам, солдатам и, безусловно, к рабочим. Кто хочет сказать речь? Я считаю, что волеизъявления народа должен выражать матрос и рабочий, а не всякие господа, примазавшиеся к этому, не имеющие даже высшего образования, но по непонятным для меня причинам, считающие себя знающими больше, чем я. Пусть данный товарищ и был солдатом, но, может быть, он врёт? Может, он дезертировал?