Даниэль Клугер - Мушкетер
По счастью, я был свободен от службы эти три дня – г-н де Тревиль был столь любезен, что предоставил мне отпуск, хотя я и сам не знал толком, зачем он мне нужен. К концу третьего дня я оправился настолько, что решил навестить Атоса. У него я встретил Арамиса, и неудивительно, ведь при всем различии наших характеров мы сходились в отношении к нашему товарищу. Арамис сообщил, что завтра с утра нас хочет видеть де Тревиль. Всех троих. Я хотел было предложить Атосу, который все еще не поднимался с постели, побыть дома, но он не дал мне говорить.
– Портос, Арамис, ни слова де Тревилю о том, что я ранен, – голосом слабым, но твердым сказал он. – Я прекрасно себя чувствую и не хочу лишних расспросов. Нам приказано завтра утром быть у него? Очень хорошо. Я буду.
Спорить с ним было бесполезно.
Утром, собираясь к нашему командиру, я с огорчением обнаружил, что мой форменный плащ в результате последней схватки превратился в самые настоящие лохмотья. Нечего было и думать в таком виде предстать пред очи нашего грозного капитан-лейтенанта.
Я начал перебирать свой гардероб, отыскивая сколько-нибудь приличное платье. Увы, все камзолы, в том числе и тот, черного бархата, которым я обзавелся еще во время службы у Дезэсара специально для королевского смотра, оказались мне тесны. Пришлось довольствоваться колетом из буйволовой кожи, который я любил за то, что он не стеснял движений, а в сражении смягчал непрямые удары. Я имел в нем вид вполне воинственный. Но и колет за последнее время стал несколько тесноват – так же, как полотняная сорочка, которую я надел под него. Бордовый бархат на кюлотах местами изрядно потерся. Единственным предметом моего наряда, не вызывавшим никаких нареканий, были отлично вычищенные Мушкетоном ботфорты с пристегнутыми золочеными шпорами.
Конечно, у меня испортилось настроение. На утренних приемах у де Тревиля собравшиеся щеголяли золотым и серебряным шитьем. Трости из слоновой кости небрежно стучали по паркету, гигантские плюмажи то мели пол, то взлетали под потолок – если их обладатели в совершенстве владели искусством шляп, которого я никак не мог освоить. Конечно, на таком фоне я выглядел бы как прореха на парадном портрете.
И тут Мушкетон дал мне отличный совет.
– Ваша милость, – сказал он, – почему бы вам не украсить свой наряд этой превосходной перевязью? Я выпросил ее у торговца под честное слово (под ваше честное слово, – пояснил он, нисколько не смущаясь) и пообещал вернуть, если она вам не подойдет. Или же заплатить, если окажется в самый раз!
С этими словами мой замечательный слуга протянул мне шедевр портняжного искусства. Или оружейного, если угодно, – поскольку предназначался он для ношения боевой шпаги. Сделанная из отлично выделанной кожи, снаружи перевязь выглядела так, что ее не стыдно было бы носить даже коннетаблю – таким количеством золотых нитей она была заткана. Но вот сзади золота не было вообще – как на простом солдатском ремне.
– Так ведь потому она и стоит втрое дешевле обычной, – резонно ответил Мушкетон в ответ на мое замечание.
Я собрался отказаться и уже открыл рот, чтобы приказать моему плуту отнести перевязь торговцу, но неожиданное соображение, вполне соответствовавшее моему настроению, удержало меня. Я подумал вдруг, что эта перевязь похожа на мою странную, двойную жизнь, на разницу между наружной ее стороной и изнанкой. Ее сверкавшая золотом половина была сродни нынешней моей жизни, открытой, бурлящей и не содержащей никаких загадок. Другая же половина, бедная и словно бы поношенная, походила на ту часть моей биографии, которая лишь изредка давала о себе знать – как три дня назад, например, появлением дона Жаиме душ Сантуша.
Подумав так, я принял у Мушкетона перевязь, надел ее, после чего набросил поверх колета любимый плащ алого бархата. Он скрыл простую часть перевязи, оставив шитую золотом сверкать в солнечных лучах.
Полюбовавшись на свое отражение, я отправился к дому де Тревиля. Арамис был уже здесь; Атос же не появлялся. Я подумал, что, возможно, он еще слишком слаб. Арамис напомнил, что наш друг просил не упоминать о его ранении.
– Если господин де Тревиль спросит об Атосе, скажем, что он болен, – предложил он.
И в этот момент нас вызвали к де Тревилю. Не успели мы войти в кабинет (я заметил там какого-то молодого провинциала), как наш капитан устроил нам хорошенькую головомойку. При этом он больше всего напирал на то, что шесть мушкетеров уступили шести гвардейцам кардинала. Формально все было так, но на деле-то – совсем иначе. Тем не менее мы с Арамисом держались изо всех сил и лишь кивали с виноватым видом, но в конце концов я потерял самообладание. Что, впрочем, неудивительно – после недавнего напряжения. Я наговорил нашему бравому капитану кучу дерзостей, но в то же время растолковал ему некоторые детали стычки, которые, по всей видимости, ему не сообщили. Объяснив, что нас было не шестеро против шести, а вдвое меньше – поскольку двоих убили на месте, напав из засады, а Атоса тяжело ранили. Правда, я забыл об осторожности и сказал лишнего – вспомнил о Фарсальской битве, проигранной Помпеем Великим, а заодно помянул и битву при Павии. От удивленных взглядов по поводу моей внезапно прорезавшейся образованности (равно как и от изложения ненужных подробностей – о поединке с доном Жаиме душ Сантушем) меня спасло появление Атоса. Он был смертельно бледен, шел медленно, но держался спокойно. Де Тревиль, по счастью, уже сменил гнев на милость, и вскоре мы были отпущены с миром.
Уйдя от капитана, мы вышли во двор. Здесь Арамис обратился ко мне с каким-то пустяковым вопросом. Я уже открыл рот, чтобы ему ответить, но в это время какой-то олух (оказалось – тот самый провинциал, в присутствии которого капитан давал нам взбучку) едва не сбил меня с ног и к тому же, запутавшись в моем роскошном плаще, сорвал его, представив на всеобщее обозрение злосчастную перевязь. Что мне оставалось делать, кроме как вызвать наглеца на поединок? Именно так я и поступил, пообещав этому болвану отрезать уши за опоздание. Мог ли я предположить, что юный наглец, чей говор живо напомнил мне родные места, станет впоследствии моим ближайшим другом – на всю оставшуюся жизнь?!
