Вадим Чекунов - Тираны. Страх
Голос Ивана страшно рокотал, заставляя вжимать головы в плечи даже верных ему опричников. На что Тимофей Багаев страха не ведал, но и он предпочел не встречаться с царем глазами.
— А пришел ли Казимир вашей Марфе на помощь? А-ха, поджал хвост да плюнул на вас! Сила за московским великим князем была и будет! Или ныне усомниться вздумали? Вы, новогородцы, мерзкое отродье, опять нос по ветру держите, знаю! Поляки минувшим летом с Литвой соединились. Силу Польша набирает немалую! Пасть свою скалит на города наши! Подошла — ближе некуда! Нам одни рубежи — две тысячи верст держать! А вы — что?!
На редкой бороде царя повисли клочки серой пены. Губы дрожали. Глаза его налились кровью. Иван согнулся, держась обеими руками за посох. Из горла вырывалось хриплое дыхание. Отдышавшись, Иван распрямил спину и обвел взглядом слушателей.
— Не впервой! Не впервой литовцев да поляков бить! Но удержим ли? Устоим ли, если нет внутри верности? Кто лишь о мошне заботится, у государя урвать да потуже набить свою. А иные и крамолу творят, измену готовят! Под польского еретика норовят переметнуться, коль в силе он и богатства сулит! Не вы ли на трон московский желали посадить слабосильного, послушного, чтобы плясал под Жигимонтову дудку! Меня извести хотели, да не вышло по-вашему! Не допустил Господь Вседержитель! — Иван с чувством перекрестился, крепко впечатывая пальцы в лоб, живот и плечи. — Уберег страну от гибели. Сохранил меня, государя и раба своего! А взамен прибрал весь род Старицких, извел гнездо гадючье!
Малюта встретился взглядом со стоявшим неподалеку Грязным. Васька, хоть и бледный от испуга, не удержался, на миг ухмыльнулся.
— Ну а вас, сучье племя, я с Божьей помощью сам — под корень! Довольно уже терпеть! Вытравлю саму мысль с литовцами да поляками лобызаться! Быть Новгороду землей русской навек или не быть ему вовсе!
Крестное двоеперстие царь сменил на костистый кулак. Им и грозил всей площади, устремляясь взглядом дальше — за церковные кресты и тесовые крыши хором, к Софийской стороне.
Тяжело дыша, с хрипом и посвистом, опустился в кресло. Замер — напряженный, с прямой спиной и выставленной вперед бородой, держа посох на отлете.
Раздетых бояр опричники, крепко схватив за локти, выстроили в ряд. Померкшие лица, обреченные взгляды. Прижатые к телу руки прикрывают срам.
— Что приуныли, изменнички? — подмигнул им Грязной и выжидательно глянул на Малюту.
Царский любимец обратился к Ивану:
— Прикажешь начинать, государь?
Иван величаво кивнул.
Грязной оживленно потер руки, повел плечами.
— Ох, и морозец задорный!.. Самое оно для мерзавцев будет!
Хлопнув в ладоши, Малюта коротко приказал:
— Делай!
Опричники, что держали бояр, поспешно отступили, но униженная знать и не думала разбегаться. Понуро ожидали они своей участи.
Языки студеной воды полетели из ведер и ушатов на раздетых бояр. От тех повалил пар, быстро растаявший в морозном воздухе. Люди вздрагивали, сводили плечи, трясли головами, перетаптывались, поджимали ноги.
— Глянь-ка — пляшут! — делано захохотал царь, вскинув брови. — Вот так в срамном виде и перед Жигимонтом плясать хотели? Были бы вам честь и слава на Руси, но не их вам надобно! А перед голоногими латинянами блохой скакать пожелали! Ну-ка, добавить им!
Омельян, подняв над головой бочку, накренил ее и прошелся вдоль ряда бояр, щедро поливая каждого.
— Так им, так им, предателям! — Иван в азарте притоптывал по помосту. — Один на колу руками машет, другие на снежку ногами пляшут!
Царь снова вскочил и погрозил посохом толпе горожан:
— И до вас черед дойдет! А пока смотрите, смотрите, что бывает, когда против веры идут!
Вой и плач с новой силой пронеслись над толпой. Дети не умолкали ни на миг, заходились криком.
Стуча посохом по промерзшему дереву, царь спустился с помоста.
Прошелся вдоль трясущихся и плачущих знатных новгородцев.
— Холодно вам? — спросил, дойдя до конца и резко развернувшись. — Мерзнете?
Бояре дрожали, не решаясь подать голоса. Лишь дерзкий Филипп Санычев кровяно отхаркнул в снег и прошипел ругательство.
— Назарка! — рыкнул Иван, выискивая глазами боярина Вотчинникова.
— Здесь я, государь, — срывающимся голосом ответил боярин со своего места..
Царь размашистым шагом подошел к нему.
— Снесешь Фильке башку — пощажу. Выкажи верность государю, тогда поживешь еще.
Вотчинников повернулся к старику, взглянул на него испуганно.
Санычев усмехнулся:
— Руби, Назарий Степаныч! Не робей, размягчи сердце государя усердием! Заслужи милость себе! Да как бы не обжечься на этой милости…
— Молчи, наглец! — ударил старика по непокрытой голове стоявший сзади Тимофей Багаев.
Санычев стиснул зубы, презрительно хмыкнул.
Малюта кое-как спустился с помоста. Подошел к государю. Прикрыв его собой, вынул из ножен саблю и протянул Вотчинникову.
Боярин нерешительно взял оружие. Посмотрел на отточенный изогнутый клинок.
— Ну?! — требовательно стукнул посохом царь.
Над площадью повисла тишина. Детям позажимали рты.
Даже вспугнутые Иваном с церковных крестов вороны вернулись на свои места и, казалось, замерли в ожидании.
Вотчинникову лишь на миг хватило встретить взгляд Ивана. Помертвев от ужаса, он завопил что было мочи, набираясь сил. Руки не слушались его. Кое-как замахнувшись, боярин рубанул стоявшего перед ним на коленях Санычева.
Тимофей Багаев едва успел отскочить от старика-боярина. Вотчинников промахнулся — попал по ключице, перешиб ее. Из глубокой сеченой раны по плечу и груди Санычева полилась кровь. Старик охнул, зажмурился, прикусил губу, но удержался и не упал.
— Гордый, — хмыкнул царь и обернулся к Малюте. — На Ваську Шибанова похож упрямством.
Скуратову послышалось в его голосе одобрение.
Шибанова, слугу князя-изменника Курбского, Малюта помнил прекрасно. Лично пытал его в каземате Тайницкой башни почти два дня без перерыва. Славный был парень, не отрекся от господина. И жаровню перенес, и «виску» многочасовую, и когда ребра нагретыми клещами перекусывать ему принялись — не сломился. Всем он полюбился в пытошной, хотя и не поддался. Жаль, мало таких людей в государстве, а если кто и есть, так почему-то на сторону врагов норовят переметнуться…
— Руби еще! — приказал царь трясущемуся Вотчинникову.
Тот взвизгнул по-бабьи и ударил Санычева снова, на этот раз взяв с испугу выше — сабля попала по голове, рассекла скулу и ухо. Старик снова охнул, глаза его наполнились слезами.
Царь побелел от ярости.
— Ничего не умеют делать! — взревел Иван. — Только крамольные письма в Польшу слать да свою мошну набивать!
Оттолкнув закрывавшего его Малюту, царь перехватил посох на манер копья и с силой ткнул острым концом, метя в шею.
— Червяк поганый!
Царский удар оказался не в пример ловчее боярских. Вотчинников выронил саблю и схватился за горло. Между пальцами показалась кровь. Бессмысленно глядя куда-то поверх головы царя, боярин сделал пару неверных шагов. Дальше уйти не успел — по знаку Малюты подскочил проворный Тимофей, поднял его саблю и смахнул незадачливую боярскую голову. Упала она в снег вместе с обрубками пальцев возле посеченного, но живого боярина-строптивца. Рухнуло и тело Назария, загребая ногами в агонии.
Царь брезгливо скривился. Посмотрел на жалких, посиневших от холода бояр.
— В голове, в голове измена гнездится! А нет головы — так и измены вроде как нет уже! Верно, сердешные?
Бояре понуро закивали.
Иван растянул губы в ехидной улыбке:
— Есть охотники заслужить царское прощение?
Один из несчастных, молодой боярин, встрепенулся. Стуча зубами, заговорил:
— Есть, государь! Есть тебе преданный слуга! Не ведаю, в чем грех мой перед тобой, но знаю одно — без причины ты гневаться не станешь! Искуплю!
Иван внимательно слушал.
— Как звать? — грозно спросил он, вглядываясь в лицо говорившего.
Боярин повалился ему в ноги. С двух сторон подскочили Федко и Тимофей с саблями на изготовку, но Иван поднял руку — не трогать.
— Рощин Никита, царь-батюшка! Пощади! Жена молодая, на сносях…
Иван пожал плечами:
— Мало, что ли, вас, изменников? Так вы еще и приплод свой тащите!
— Смилуйся, государь!
Напустив задумчивый вид, Иван с сомнением вскинул бровь:
— Если помилую, будешь на моей стороне, Никитка? Будешь верой и правдой служить делу государеву?
Рощин вскинул голову: в помутневших от холода глазах его затеплилась надежда.
— Клянусь, отец ты наш родной, защитник и спаситель! Кому же еще, как не тебе и делу твоему служить! По гроб верен буду, клянусь!
Иван кивнул. Указал на истекавшего кровью старика Санычева:
