Андрей Величко - Канцлер империи
Кроме дрессировки короля, у меня имелась еще одна недавно возникшая проблема. Маша уже чуть не месяц держала на стреме бригаду своих сотрудников, ожидая паники на биржах из-за массового сброса золота. Зря, что ли, я по дороге на Канары продемонстрировал гиперболоид? Но никакой паники не наблюдалось, и сброса тоже. Более того, один из двух пилотов, видевших луч, уже погиб в авиакатастрофе. Ай да великобританцы, ай да сукины дети! Надо же, как блюдут секретность. Правда, то, что пилот погиб и был нормально похоронен, открывало кое-какие перспективы, в отличие от ситуации, если бы он просто исчез. Уже было написано интервью с ним, якобы взятое накануне его гибели, где он расписывал ужасный луч и, кроме того, опасался за вою жизнь, ибо определенные круги готовы на все, лишь бы не допустить обнародования этой информации. Однако опубликовать это творение мы не успели, первый шаг сделал Уинстон Рэндольфович. Этот шаг имел вид доклада на закрытом заседании кабинета министров.
В нем Черчилль заявил, что у него есть материалы, доказывающие, что гибель летчика, видевшего луч гиперболоида, была подстроена, и обвинил в этом недавно севшего в премьерское кресло Асквита. В ответ на возмущенное требование доказательств сэр Уинстон сказал, что они у него есть. И продемонстрировал бумаги, показывающие, что Асквит втихую начал избавляться от акций золотодобывающих компаний. Если бы пилот проболтался, эта операция так просто не прошла бы…
А дальше первый лорд адмиралтейства сказал вполне разумную вещь. Мол, в переломный момент, когда империя начинает сдавать веками завоеванные позиции, нахождение у кормила власти людей, для которых интересы собственного кармана выше интересов Великобритании, ни к чему, кроме поражения в борьбе, привести не может. Дальше начался скандал, и единственным внятным документом с этого заседания было решение о его полной секретности. Если бы не оно, то что-то еще и могло бы остаться в тени, а так мы узнали подробности на следующий день, а широкая публика — спустя трое суток. И грянула давно и с нетерпением ожидаемая Машиным департаментам золотая паника.
Еще неделю назад я в результате получасового торга с племянницей добился решения, что восемьдесят процентов прибыли от золотой аферы будет потрачено на программу поддержки сельхозреформы, ибо она, после довольно бодрого старта, сейчас начала ощутимо буксовать. Проблема, как и ожидалось, была в общине.
Мало-мальски активный, рисковый и другой полюс — совсем уж никчемный народ — покинул ее сразу. Но те, что остались, ушли в глухую оборону. И дело было вовсе не в какой-то изначальной приверженности крестьянства вековым устоям — община выполняла две крайне необходимые среднему крестьянину — у кого не было врожденной деловой жилки — функции. Первая — это социальные гарантии. Худо-бедно, но община стариков содержала… А вторая, к моему немалому изумлению, оказалась социальным лифтом! Правда, на редкость убогим, из подвала в полуподвал, да к тому же с ручным приводом, но этот лифт таки работал. Суть была в регулярном перераспределении наделов. Теоретически оно происходило по количеству едоков, но на самом деле немалую роль играли и всякие интриги местного пошиба. Так что у малоземельного, но желающего увеличить свой надел крестьянина было три пути. Первый, самый простой — не отвлекаться на посторонние развлечения, а всякую свободную минуту использовать для исполнения супружеского долга, в результате чего количество едоков обязательно возрастет. Но ведь их же придется кормить, а потом еще и хоть как-то одевать! Так что некоторые использовали эти самые свободные минуты для тренировок в кулачных забавах, и, сбившись в небольшие кучки, начинали представлять собой реальную силу в масштабе деревни — попробуй скажи такому что поперек, мигом последние зубы выплюнешь. Ну, а самые проходимистые тренировались в лизании задниц всем, от кого могло зависеть распределение земли, и стравливании их между собой в качестве побочного результата. Эти, как правило, в конце концов и начинали задавать тон в общине, хоть и неявно.
Так вот, деньги как раз и нужны были на собес — раз, и на создание более приличных перспектив роста для первых двух групп — два. Ну, а если их будет совсем много, то в список можно будет включить и создание инфраструктуры для первых шагов по освоению казахской целины.
Это был наш совместный со Столыпиным проект, и начинаться он должен был с пенсионного обеспечения крестьян. Кстати, в первоначальном варианте было такое, что я даже собирался приказать начать расследование, но потом, прикинув текущий объем работ своих служб, плюнул — на все рук не хватит. Суть же была в том, что пенсия предполагалась не такой уж и маленькой, но ее получение задумывалось непростым делом. Мне сразу вспомнилась ситуация с этим в покинутом мной мире…
До пенсии я там не дожил, но мне уже приходили бумаги, что надо куда-то явиться за какой-то собесовской карточкой. Первую я проигнорировал, но когда в почтовом ящике образовалась вторая, не поленился написать ответ. Мол, с меня всю жизнь удерживали деньги на ваше безбедное существование! И я еще должен куда-то идти, потом несколько дней маяться в очередях, и все для того, чтобы написать какому-то чиновному рылу бумагу, начинающуюся словами: я, такой-то, прошу… Облезете, просить еще у вас. Если принесете эту карточку на дом — приму, а так идите нафиг.
Вообще-то я не разделяю почти всеобщего мнения, что большую часть всяких вредных для народа нововведений власть делает из-за некомпетентности, по ошибке. Ошибка — это действие, в результате которого в кармане его совершившего прибавилось пустоты! А если наоборот, то это так и было задумано, без всяких ошибок. И власть в том мире наверняка вполне сознательно устроила волокиту с пенсиями, несмотря на уже имеющееся решение — я помню, как это же самое выглядело в Кесовой Горе в начале шестидесятых, когда на эту пенсию выходил мой дед. Все ему принесли, поздравили, и потом он еще ругался с собесом — мол, не такой уж я старый, могу и сам зайти, чего же это от вас мне девочки-почтальонши деньги-то носят…
Так что ситуация, когда за пенсией еще надо побегать, говорит о том, что власти это зачем-то нужно. Ну, типа, шибко гордый вроде меня и вовсе не пойдет. Потом, глядишь, в духоте очередей и помрет от инфаркта старичок-другой, тоже экономия. А из оставшихся вовремя ее получат далеко не все… Мелочь, конечно, но копейка — она рубль бережет, так что вполне может и получиться пересесть с «Мерса» на «Майбах» на недельку раньше.
Поэтому я сразу предложил свой проект, где получение пенсии, хоть и несколько меньшей по размеру, должно было происходить полностью по инициативе государства и его усилиями.
А с первым проектом… Правильно, что я не начал копать, кто это там у Столыпина такой умный — проблему пора решать в целом. Точнее, юридически закрепить уже более или менее сложившуюся в подконтрольных мне областях практику. Суть ее была в том, что рассмотрение любой ошибки любого чиновника всегда начиналось с внимательнейшего изучения динамики благосостояния его и его родственников. Если после ошибки роста благосостояния не было — работает презумпция невиновности. То есть хочешь посадить — изволь сначала доказать преднамеренность данного действия. Но если после — не вследствие, а всего лишь ПОСЛЕ — «ошибки» благосостояние изучаемых лиц росло, то презумпция выворачивалась наизнанку. Теперь чиновник по умолчанию считался виновным в корыстном злоупотреблении властью, и, если он не хотел садиться глубоко и надолго, должен был как-то доказывать свою невиновность. Кстати, в мире не без чудес, и к настоящему моменту было зафиксировано целых два таких случая.
Глава 28
Военные действия в Манчжурии, кроме всего прочего, позволяли в реальных условиях испытывать новую технику — правда, только ту, которую не жалко показать противнику или которая в силу своей специфики может работать, не будучи показанной. К последней разновидности относились и автоматы — то есть настоящие автоматы, а не именуемые так пистолеты-пулеметы, давно стоящие у нас на вооружение. Так что опытные партии мосинского и федоровского изделий поступили на вооружение двух взводов Особой стрелковой роты. Кроме автоматчиков, она имела еще два взвода снайперов, а командовал ей попаданец из того мира Василий Волков. За два года работы в Вольфшанце он доказал свою лояльность, а когда в прошлом году сюда была перемещена и его мать, беспокоиться стало не о чем, и я, своей властью присвоив ему чин штабс-капитана и снабдив грозной бумагой о том, что выполняет мое особое поручение и поэтому ему лучше не мешать, отправил в Манчжурию. И теперь, провоевав там почти год и лишившись приставки «штабс», он вернулся в Гатчину и сейчас пил грузинский чай в моем кабинете.
— Ладно, — сказал я собеседнику, — может, вы как-то и не обращали на то специального внимания, но читать я умею. Так что не надо мне тут, пожалуйста, пересказывать протокол комиссии. Кроме текстов, я умею читать и чертежи, то есть и про конструктивные особенности этих изделий я тоже в курсе. Более того, сейчас уже можно наполовину раскрыть секрет — в разработке одного из этих автоматов я принимал непосредственное участие! А вот которого именно — не скажу, пока не услышу ваше личное мнение.
