Олег Герантиди - Малой кровью, могучим ударом!
Какие события в самом тихом уголке самой тихой европейской страны могут произойти? Хоть бы в морду кто-нибудь кому-нибудь дал, и то разговоров было бы! Так ведь от пива слишком не разбушлатишься. Однажды самолет германский грохнулся, побежали все спасать летунов, а он как начал рваться изнутри... «человек не птица, по земле должон ходить», – говорили промеж собой старые.
Теперь они сидели в тени крепостной стены, давно уже ставшей стеной господского сада. Покойников прибирали бабы. Мужики помоложе теснились поближе ко входу в винный погреб, хотя знали, что и там тоже было убийство. Но следы замыли, и может, тьфу-тьфу-тьфу, не дай Бог, о фрау Марте не станет напоминать новое привидение, коих и так накопилось в замке множество. А барон новую баронессу найдет, глядишь, и с наследником сладится, и мы еще с соседями поспорим, чья баронесса красивше. В воздухе стояла влажная предгрозовая жара, которую не могло сбить даже близкое дыхание Дуная. Эту густую, вязкую, словно кисель, атмосферу разрезало надсадное завывание ГАЗ-АА и тарахтенье «Кюбельвагена». Солдаты, попрыгав из кузова полуторки и покинув низкий салон вездехода, стали сгружать «трофеи».
– Это они, они! – закричал русоголовый пацан и кинулся прятаться – уткнулся лицом в мамкину юбку.
В мгновение ока галдящая толпа обступила солдат Вермахта. Старики размахивали клюками, бабы голосили, мужики, сопя, расталкивали плечами осназовцев, окруживших пленных.
Чернышков вскочил на сиденье «Кюбельвагена», возвысился над толпой, прокричал на словацком что-то о том, что самосуд недопустим. Что преступление не военное, а уголовное, и потому нужен суд гражданский, что от кары заслуженной немцы не уйдут, что нельзя становиться в одно дерьмо вместе с ними.
Принесли на носилках тяжелораненого барона. Барон уже не мог быть судьей, и тогда сход решил взять правосудие в свои руки. Решили все вместе, единогласно, казнить мерзавцев. Решили обратиться к военным властям с требованием исполнить приговор либо выделить оружие.
– Знаете, братья-славяне, что я вам скажу. Оружие мы вам дать не можем. – Чернышков глядел в десятки пар негодующих глаз и чувствовал правоту их гнева. – Ведь тогда я сам совершу преступление. Казнить мы их тоже не будем. Мы не каратели и не палачи. Раз вы называете себя местной властью, пожалуйста, пишите акт, что вы приняли у меня столько-то голов нацистского отребья, под свою ответственность, и дело с концом. Отдадим их вам. А вот когда уедем, ответственность за них ляжет на вас, и делайте с ними, что хотите.
Полуторка выехала из замка, и, завывая, помчалась на запад. Вскоре из ворот замка толпа народа вытолкала «Кюбельваген», в котором намертво привязанные вожжами, сыромятными ремнями, старыми веревками, сидели солдаты в мышиной форме. На берегу их обильно полили бензином. Отец Франчески бросил спичку и выпнул камень из-под колеса вездехода. Пылающий, визжащий, стонущий «Кюбельваген», словно погребальная ладья, двинулся по реке в Австрию.
«Кто с мечом к нам придет... »
Виши. Столица Французской республики
В кабинет маршала Петэна, президента республики, вошел секретарь.
– Ваше превосходительство, к вам на прием стремится попасть молодой человек, Эрик Миллер. У него письмо от Круппа. Очень просит, чтобы вы его приняли.
– Опять будет вино просить, – с недовольством буркнул президент. – Что ж, зови.
В кабинет вошел мужчина лет тридцати – тридцати пяти в темном двубортном костюме и сияющей белизной сорочке, широкоплечий, с гордо поднятой головой, увенчанной шапкой черных волос. Наглый взгляд глубоко посаженных черных глаз, узкая, словно бритвой прорезанная улыбка, тонкий прямой нос.
– Разрешите представиться, – на безукоризненном французском промолвил Эрик Миллер, – старший майор Госбезопасности СССР Судостроев Павел Анатольевич.
– Что такое? Тут у меня записано: Эрик Милке, пардон, Миллер. По рекомендации Круппа.
Гость усмехнулся, разглядывая в упор престарелого маршала.
– Ваше превосходительство, вы слегка переигрываете. Не нужно изображать тупость и старость. Сколько веревочке ни виться, конец всегда будет.
– Это намек на виселицу?
– Нет, мой друг, это поговорка, русская. Но на виселицу или, в крайнем случае, на гильотину вам намекают как минимум два народа. Французский и английский. Русский народ на виселицу вам не намекает. Тем более, какое варварство, на гильотину.
– И как русский народ сможет защитить меня от петли? Ведь французы давно уже объявили меня врагом народа.
– Вы не поверите, но во всем мире, на всем земном шаре только один человек имеет право назвать кого-то врагом народа. И никто более. И имя этого человека...
– Позвольте, я попробую угадать... Иосиф Сталин?
– Именно.
– А как я могу убедиться, что это не провокация Гитлера?
– А вы знаете, что я хочу предложить вам?
– Нет.
– Тогда что ж поперек батьки в пекло?
– Куда? А! Опять поговорка... русская.
– Вот именно!
– И о чем же Иосиф Сталин хочет попросить меня, старого больного человека?
– Приютите у себя Гитлера.
– Я не понял, я плохо слышу, повторите...
– Объявите, что вы готовы предоставить Гитлеру и его правительству убежище, чтобы он мог руководить войной в Германии с территории Франции.
– Но я не смогу, народ не поймет...
– Прекратите, маршал. Народ скушал капитуляцию, народ скушал французские части СС, народ скушал репрессии против коммунистов и социалистов. Но народ порвет тебя в клочья, когда мы освободим его. Делай, что тебе говорят, и ничего не бойся.
– Но какие гарантии?
– Старший майор Госбезопасности приравнивается в Советском Союзе к генералу. Слова советского генерала тебе мало? Венгерскому диктатору Хорти и румынскому королю Михаю свое слово давали полковник и старший лейтенант соответственно. Тебе же, маршал, гарантии дает советский генерал. Гарантия крепче, но и спрос за нее будет строже.
– Вы, молодой человек, генерал? Да я сейчас нажму эту кнопку, и вы почтовым самолетом полетите на встречу с Мюллером!
– Нажмите. Ну, что же вы медлите? А потому медлите, что за то, что вы четверть часа шептались о чем-то с советским генералом, вам немцы не дадут дожить до прекрасного мига свободы. А я как прошел сюда сквозь кордоны охраны, так и выйду отсюда. И никому меня остановить не удастся. Вот текст сообщения, которое вы должны опубликовать в печати. И помните, товарищ Сталин вас врагом народа пока еще не назвал. Но знайте, уж если он назовет вас врагом народа, отменить это высокое звание не сможет даже он сам.
Петэн, подняв указательный палец, прервал Павла и погрузился в тяжкие раздумья.
Павел, рассматривая седого французского маршала, вспомнил вдруг разговор на даче у Сталина. Судостроев и Берия в присутствии хозяина обсуждали будущий визит. Оценивали различные варианты вербовки, просчитывали сценарии развития событий. Исходя из справки о психологических особенностях Петэна, представленной аналитиками 4-го оперативного отделения Иностранного отдела пытались вычислить самый беспроигрышный вариант. Запомнилась Судостроеву фраза, сказанная Лаврентием Павловичем: «Да что тут думать? Он беден, как церковная мышь. Его нужно просто купить. Обещай ему вагон денег. И дачу на Черном море». Но жизнь одновременно и проще и сложнее. И, похоже, выстрелил вариант самый примитивный, самый бесперспективный.
– А зачем вам нужно, чтобы Гитлер воевал из Франции? – очнулся от раздумий Петэн. – Вы перенесете боевые действия сюда, и моя страна погибнет в руинах!
– Маршал, мы завоевали Польшу, Румынию, Венгрию без всяких разрушений. Мы, конечно, сможем в пух и прах разнести Германию, если Гитлер превратится в крысу, загнанную в угол. Но Германию мы разрушать тоже не хотим. Пусть Гитлер уйдет во Францию. А во Франции его выловят либо наши парашютисты, либо бойцы французского Сопротивления.
– А если он не пойдет на это?
– Пойдет!
– А если...
– Маршал, подпишите вот здесь, – у Судостроева, как у фокусника, в руках появилась бумага.
– Что это?
– Это ваша индульгенция. Гарантия того, что Сталин не назовет вас врагом народа.
В этот же день с судна, стоявшего в Марселе под испанским флагом, ушло в эфир странное сообщение: «Палыч! У дедушки открылся слух. Павлик».
Сталин смеялся. Судостроеву впервые приходилось наблюдать, чтобы так просто, даже как-то по-детски, смеялся ОН. Берии тоже пришлось изображать веселье и хихикать.
– А когда я уходил, он спросил: «Вот вы так легко прошли ко мне. Что, и к Гитлеру вы смогли бы так пройти?»
– И что вы ответили? – спросил Сталин, и Павел похолодел, увидев в желтых глазах Сталина тигриную угрозу.
– Я позволил себе пошалить.
