Господин следователь. Книга 2 - Евгений Васильевич Шалашов

Фамилия канцеляриста оказалась очень простой — Петров. И по существу дела, он поведал, что в конце зимы, либо в начале весны — точно не помнит, в гостиницу прибыл важный мужчина. Добирался он до Череповца не на своих, не на почтовых, а на «вольных» лошадях — то есть, с мужиками, которые едут в Петербург зарабатывать денежку, но не записываются в извозчики. Питерские городовые таких мужиков гоняют, в каталажку сажают, извозчики с бляхой иногда бьют, но крестьяне все равно едут и едут, потому что спрос всегда есть. «Ванька» на телеге возьмет не полтину, как извозчик с коляской, а гривенник, за двугривенный перевезет дрова, уголь, мебель, да еще и разгрузить поможет.

Про «Ванек», извозчиков из крестьян, я когда-то читал, но новостью оказалось, что у «вольных извозчиков» имеется собственный «почтовый» тракт, когда кто-то подхватывает седока в столице, через двадцать верст передает его другому «Ваньке», тот третьему и так далее.

Для путешественника «подземный почтовый тракт» обходится гораздо дешевле, нежели услуги почтовых карет, но здесь имеется своя опасность. Бывало, что «вольные» завозили путника в лесок, раздевали до белья, а иной раз и убивали. Правда, и сами «вольняшки» страдают. Их тоже и грабят, и убивают.

Несколько лет назад, воспользовавшись услугами «вольных» извозчиков, можно было из Санкт-Петербурга проехать и до Варшавы, и до Гельсингфорса. Губернии Царства Польского и Великое княжество Финляндское, вроде, тоже в Российской империи, но там законы свои, российская полиция не достанет, а махнуть в Европу гораздо проще. Но после восшествия на престол Александра Третьего начали закручивать гайки и дорог, свободных от контроля осталось поменьше. Тракт от Петербурга до Вологды пока не трогали, руки не дошли, да и не сбегут по этой дороге уголовные и политические за границу.

— Полностью не удалось безобразия пресечь, но кое-что сделали, — с удовлетворением хмыкнул Наволоцкий, внимательно слушавший показания канцеляриста. — Конных стражников посадили с десяток, таможенников тоже. В Выборге даже полицейского исправника к суду привлекли.

Понятное дело, что невозможно наладить целую систему перевозок по всей империи, да еще с выходом за границу, если полиция начнет «возражать», но коли сумеешь договориться с ней — все пойдет на лад. Разумеется, сразу все дыры не заткнешь, но начинать откуда-то нужно.

Со слов канцеляриста Петрова, в Череповецком уезде «подпольных» станций две — одна в Кадуе, вторая в селе Никольском, на реке Шексне.

— Пресеку, — твердо заявил Абрютин, стукнув кулаком по столу. — Завтра же урядников вызову, баню устрою.

— Только попозже, — заволновался я. — Сначала с этим разберемся, потом станете стружку со своих снимать.

— Не стружку, а уволю всех, к ядреной матери, — пообещал исправник и я ему поверил. Нужно будет — уголовное дело открою.

— Зять твой, тоже в тайном извозе участвовал? — поинтересовался я.

— Колька в извозе не был, но гостей брал, — сообщил канцелярист. — Разные люди едут. Кто-то и на постоялом дворе заночует, вместе с мужиками, а кому-то хочется в хорошей гостинице остановиться, грязь с себя смыть, на чистых простынях отоспаться.

— И платили побольше, чем остальные постояльцы?

— Знамо дело, побольше, — усмехнулся Петров. — Не по полтинничку за день, а за пятерку. А если паспорт в полицию не носить — так и червонец, а то и четвертной не пожалеют.

— А Учетные журналы? — спросил я.

— А что журналы? — отмахнулся канцелярист. — Вписываешь какую-нибудь фамилию, указываешь — купец, вот и все, Законных постояльцев, вроде вас, когда вы у Настьки останавливались, обязательно нужно вписать, в полицию сопроводить, чтобы все чин—чином. А таких можно и попридержать, и заработать.

— Тогда не пойму, — хмыкнул Абрютин. — Если Борноволкова под чужой фамилией записали, зачем было страницу вырезать?

— Испугался я, — повинился Петров. — Вон, господин Чернавский, он же хитрый, он все прознает. Журнал гостиничный возьмет, начнет с нашей пропиской сверять, не сойдется, вот и готово дело.

— Но ведь учетные журналы городовые проверяют, сличают, — поднял брови Абрютин.

— Городовые знают, что Настасья — моя сестра, ее не трогают. Да и я всегда говорю — мол, сам у сестрицы все посмотрю. Можно бы вообще в журналы не вносить, но чревато. Заметит кто, донесут.

Судя по задумчивому взору исправника, городовой, должный проверять прописку в «Англетере», с должности не слетит (где другого взять?), но будет наказан. Как уж его «покритикует» Василий Яковлевич, не знаю, да и вмешиваться в полицейские дела не мое дело.

— Ладно, ближе к теме, — сказал я. — О приписках с пропиской мы тебя еще послушаем, ты про убийство статского советника рассказывай.

— Так что рассказывать-то? — пожал плечами канцелярист. — Меня же не было, когда Колька советника убивал, с его слов знаю.

— Рассказывай с его слов, — подбодрил я подозреваемого. — Почему Колька решил статского советника убить, где убивал? Куда вещи покойного дели — прибрали, продали.

— Про главное расскажи — куда акции спрятали? — вмешался Наволоцкий.

— Акции? — удивленно вскинулся Петров. — Я и слова-то такого не знаю.

— Не ври, — строго сказал я. — Человек ты грамотный, газеты читаешь, должен знать, что акция — ценная бумага, дающая владельцу право на долю в компании, участие в управлении, а также на долю в прибыли. Прибыль дивидендами называется.

— Мы в Череповце, а чтобы прибыль получать, в Петербург нужно ехать, — скривился канцелярист. — Но про акции, если они с советником и были, ничего не знаю, врать не буду. Это Настасью нужно спрашивать, она с купцами дела имеет.

— Видишь, все-то ты знаешь, а кобенишься, — усмехнулся я. — Давай с самого начала. Когда узнал, что Колька статского советника убил?

— Когда тот мне обручальное колечко принес, и перстень. На персте птица какая-то, и башня, да двести рублей дал. Сказал — моя доля.

— Долю он тебе за что дал? — спросил я.

— За то, что учетный журнал в полицию не носил, что городовой не проверял. С мной, пока я в канцелярии служу, Настьке и жить спокойнее, да и гостиницу содержать легче.

— Ясно, — хмыкнул я. — Теперь расскажи-ка нам, сколько народа всего твой родственник убил и ограбил? И чем убивал?

— Вот вам крест, ваше благородие, — снова закрестился Петров. — Знаю только, что убивал