Москва(-90) - Михаил Леккор
А вот парнишка – конвоец все-таки молодец, хотя и удивительно. Дай бог тебе здоровья, буквально доволок до камеры, хотя служебная инструкция, наверняка, этого не требовала. Не больница ведь, сам дойдет, а если откажется, то в морду его или в грудину. А то и под трибунал отдать, патроны у расстрельной команды всегда имеется.
С тем он дошел и почти всхлипнул, оказавшись в камере. Уж и в коридоре было холодновато, но там постоянно ходили люди и стояли батареи водяного отопления. А вот камере воздух был холоден и даже морозен. Батарея здесь тоже, кстати, была. С которой-то попытки, не раз упадя на пол и загваздав его грязью и кровью, Сергей Александрович дошел до нее и, шипя от боли, дотронулся. Рука явственно болела все сильнее и активизировать ее лучше бы не стоило. По крайней мере, до больницы, там, если и не вылечат, в чем попаданец сильно сомневался, ведь первая половина ХХ века! Но хотя бы сказать врачи могут – перелом, вывих, ушиб (ушибы)?
Но больше всего его расстроило то, что этот хероический-ий поход был выполнен зря. Батарея грелась чуть-чуть, на уровне легкой прохлады. Такое чувство, что батареи водяного отопления грелись не для отопления окружающего воздуха, а для того, чтобы вода в них не замерзла. Угля нет, кочегары в запой ушли? Или… зеки больше мучались?
Он-то как раз мучается от холода, уж лучше пусть у следователя. Хотя там пусть немного теплее, но очень уж больно! Нет, лучше уж в холодной камере.
Сергей Александрович прикинул все за и против. Главный минус – это сырая одежда, в таком виде она скорее холодит, чем греет. Главный плюс этой тюрьмы – центральное отопление – нейтрализуется безобразным употреблением. Были бы еще одеяла, а то все постельные принадлежности заключались в просторном холстяном мешке под соломы – для матраца, и небольшом холстяном мешке для подушки. А простите, греться как, у нас же не Африка, и даже не Московская область, а Севера!
Безмолвные крики попаданца, видимо, услышали. По коридору послышались шаги, дверь раскрылась и на пороге оказалась крепкая бабенка с пачкой постельного белья, рядовой НКВД с двумя одеялами и какой-то чин (Сергей Александрович не разобрался в его петлицах). Тот был с пустыми руками – не положено!
Наш заключенный уже имел большой опыт на Лубянке и потому почти проковылял на самодельную табуретку. Поэтому тюремная комиссия не нашла к чему придраться. Лишь ушлая бабенка, буквально вцепившись в лицо узника, на последок буркнула:
- Перед сном сполоснись, кровавые пятна увижу, - она замедлила и как-то неуверенно продолжила: - сам будешь мыть!
С тем комиссия и удалилась. Бабенка была, наверное, тюремной кастеляншей. А мужчины… может, просто надзиратели?
Умыться же надо, даже не для чистоты, а нехорошо же ходить с кровью на морде, да и раны умыть не мешает.
Холодная вода в холодную пору не очень-то радует, зато по-прежнему бодрит. А на лице, там где была содрана кожа ударами ног и рук, даже неприятно закололо. Едрить – бодрить, порядки тут какие-то странные, как минимум, но избили его изрядно. Легкая процедура по омовению лица и рук прошла, как средняя хирургическая операция без наркоза. Сергей Александрович несколько раз стонал, а один раз, не выдержав, выматерился.
Обессилев, попаданец укрылся сразу в два шерстяных одеяла и в первые за последние сутки почувствовал, что его опустило. И пусть он еще только вначале тернового пути, но ведь идет же! Ну а что будет впереди, так посмотрим. Тут в СССР в 1930-е годы такая тяжелая жизнь, что и расстрел как-то не страшит.
Долго ему так спокойно посидеть не дали. Загремела дверь и на пороге показался надзиратель с сакраментальным:
- Не положено!
Сергей Александрович посмотрел на него откровенно сердито и недовольно. Морозить так здесь можно, а прятаться от мороза нет! Жалобу подам! Но вслух сказал другое, чтобы их мозг не заклинило (если он у них есть, конечно):
- Мне мой следователь добился выдачи двух одеял и возможности греется в любое время в виде исключения!
Вранье, конечно, было самое грубое, и проверить его труда не стоило. Да и в той же Лубянке надзиратель просто сорвал бы одеяло и накостылял по шее. Ибо распорядок подписал сам нарком НКВД (или его заместитель) и нечего тут простым лейтенантам-капитанам своевольничать!
Но тут прокатило. Все же сказалось положение важного узника. Да и распорядок бумажный здесь вряд ли был.
Но все же однажды он сам снял одеяла, когда объявили об ужине. Завтрак он пропустил еще в «воронке», в обед был у следователя. Ну хотя бы ужин дайте, граждане надзиратели!
Ужин был так себе – перловая каша (т.н. шрапнель). На воде, без масла, но с солью. Два кусочка хлеба и дрянной чай. Впрочем, к последнему он уже привык. Не было до войны в СССР настоящего чая, в принципе, и все тут!
Зато провинциальная тюрьма была хороша большими порциями, - вслух с удовольствием констатировал Сергей Александрович и уже с молчаливым неудовольствием продолжил: - и с низким качеством. Вот ведь гадство!
Тут попаданец, конечно, попал пальцем в небо. Или, точнее, выдал желаемое за действительное. Порции в местной тюрьме были такие же, как везде, согласно нормам НКВД. Просто приготовили их на многочисленный коллектив, а он вдруг резко сократился из-за свинцовой болезни. Кухне ведь не сообщают действия начальства. И в итоге, встав перед фактом излишка, кухонное начальство решило облагодетельствовать зеков, накормив их не от скудной нормы, а от благословенного пуза.
Что же о качестве, то и оно было среднем по стране. Еду приготовили посредством термической обработки до нужной консистенции. То, что при этом в ней оказалось много мусора от небольших камешек до мышиных экскрементов тюремное начальство не касалось. Жрите, что дают, здесь не санаторий! Лубянка здесь была скорее исключение, чем повсеместное правило.
Вот Сергей Александрович и жрал, чавкая и постанывая. Его ротовой орган на настоящий день был почти не готов к такой эксплуатации да еще к подобной довольно грубой пище, как перловая каша с мусором. Но он съел все принесенное в миске, понимая, что сейчас не такое время для него, чтобы привередничать.
