Тревожная весна 1918 - Александр Дорнбург
Я ждал донесений от наших боковых отрядов, после чего должен был приказать зажечь веху, что послужило бы для нашей артиллерии сигналом открыть огонь, а войскам двинуться в атаку. Еще накануне я дал нужные указания начальнику артиллерии. Ему было приказано стрелять только по ж/д станции и ближайшему к ней району. Когда же мы овладеем вокзалом, -- перенести огонь на южную и северо-западную окраины, всемерно щадя самый город и мирное его население.
Около трех часов утра раздался сначала гул справа, затем послышались глухие взрывы слева, -- то наши подрывники рвали железную дорогу. Мои отряды зашли в тыл Антонову и отрезали его пятнадцать тысяч человек от подкреплений и припасов. У большевиков все, как будто, оставалось спокойно (они не подозревали о грядущем кошмаре, не ожидая от нас подобной дерзости), и не было заметно никакого оживления. Вскоре по летучей почте, отлично работавшей, я получил донесение из северного заслона о захвате им станции Персияновки и начатом разрушении железнодорожного пути.
Я дал знак зажечь веху, и войска двинулись вперед. Нервные минуты ожидания прошли, уступив место дикому возбуждению. Наша атака для большевиков оказалась неожиданной. Захваченные врасплох, эти большеротые пожиратели водки, однако, вскоре оправились и стали проявлять большое упорство в обороне.
Наибольшее сопротивление большевики оказали в предместье города Хотунке, преграждая нам путь к единственной переправе через реку Тузлов. Их сильный пулеметный и ружейный огонь долго не позволял нашим цепям подняться в атаку. Желая ободрить казаков и лично проверить обстановку, наш штатный храбрец, полковник Денисов сломя голову поскакал к Хотунку, передав мне общее руководство боем.
Благоприятно для нас развивался бой в районе ж/д станции Новочеркасск. Здесь казаки Кривянцы быстро сломили сопротивление красных. В этом им много помогала наша артиллерия. Ее на редкость удачные попадания в эшелоны, груженые красногвардейцами, вызвали среди них страшную панику. Тревожные свистки паровозов огласили воздух. Поезда заметались в разные стороны, но ввиду разрушения нами железной дороги, вынуждены были каждый раз возвращаться обратно.
Артиллерийскими снарядами были зажжены несколько цистерн с бензином и нефтью, горящих огромными факелами, что еще больше увеличило беспорядок и смятение у противника. В огне щелкали патроны, каждый вспыхивал белым, как миниатюрный фейерверк. Дисциплина испарилась. Среди солдат в сером взрывались снаряды, добавляя отчаяния. Среди бегущей толпы скакали всадники, пытаясь развернуть солдат обратно, и время от времени в этом паническом отступлении некоторые и правда пытались сформировать строй, но у этих мелких групп не было ни единого шанса против лавины страха, сметающего большинство. Невооруженным глазом я наблюдал картину жестокого боя. Было видно как станичники, овладели вокзалом и прилегающей окраиной и как они постепенно втягивались в город.
Взбираясь вверх по улицам, они часто работали в рукопашную, ловко действуя клинками и штыками. Винтовки извергали пламя в каком-нибудь метре от целей, а после выстрела казаки использовал их как дубины или кололи врага штыками. Станичники вопили, колотили и пинали, дубасили прикладом и кололи штыком противника, который не мог им отвечать с той же свирепости. Все они охрипли от крика и от того, что дышали дымом и пылью, которые висели в воздухе среди этих узких улочек, где по мостовой текла не вода, а кровь и где мертвые тела использовали, чтобы забаррикадировать каждый проход.
Суровые казаки, как свирепые волки резали красных бойцов, словно жалких овец. Это была дикая и кровавая битва, привычная для донских партизан: рука к руке, чувствуя запах крови врага, которого ты убиваешь; и именно за умение драться так яростно донцов до ужаса боялись в армии противника. Такому не научишь, способность к такой драке либо имеется от рождения в крови, либо ее не будет никогда! Наши продвигались вперед — иногда настолько близко к врагу, что уже не острота оружия, а общий вес человеческих тел давал преимущество. Ножи и сабли резали и кололи, и еще больше партизан карабкались через издыхающих противников, пробиваясь в глубь города.
Тяжелые сабли рубили как мясницкие топоры: один такой удар мог сбить с ног или раздробить череп человека. Другие казаки были вооружены легкими кривыми шашками, которые оставляли рваные раны на головах и плечах врагов. Раненые красноармейцы ползли назад в узкие улочки Новочеркасска, где они пытались найти себе убежище. Раненые жалобно взывали, умоляя товарищей отнести их в безопасное место, но нападающие казаки надвигались теперь слишком быстро, и красным приходилось слишком быстро отступать
Большевики везде отступали, но временами задерживались на улицах и оказывали упорное сопротивление. Уличные бои проходили часто хаотично. Нередко из-за угла или в зданиях, казаков ждала засада или сторожил пулемет. С последним отчаянным усилием, красногвардейцы упорно цеплялись за местные предметы и подготовленные для обороны опорные пункты. Но все-таки большевики не выдержали дружного натиска казаков и стали спешно покидать Новочеркасск.
Только часов в 8 утра ( когда все уже было кончено) к нам, наконец, прибыл 6-ти сотенный полк из "Северной группы". Его командир есаул Климов явился ко мне и доложил, что люди его полка сильно устали, так как, сбившись с дороги, полк всю ночь плутал по степи. Какие "молодцы"! Что еще? Сапоги не того размера и гранаты не той системы?
Хотя к этому времени мы и овладели городом, но, тем не менее, прибытие этого полка было весьма кстати. У нас в резерве уже не было ни одного казака! Две сотни нашего резерва были уже использованы в бою у Хотунка.
Одну сотню прибывшего полка я тотчас же послал в распоряжение коменданта ж/д станции, чтобы не допустить грабежа (там было много вагонов груженных ценным имуществом, вплоть до мануфактуры), а другую поставил гарнизоном в Хотунке. Остальные сотни
