(Не)добрый молодец - Алексей Птица
«Оружие отрок попусту не обнажай, ветки да палки не руби им, коли на то острая нужда не возникнет. Не для того оно делалось, чтобы палки рубить и о них клинок тупить. Против живого создано. Оружие нужно своё уважать. Как следишь за ним, так и оно тебе и в бою будет помогать, клинок врага своим клинком встречать. А другое, что рубить⁈ Так на то и топор есть, и кистень, и рубилово какое, а сабля гордость воя. А гордость нужно беречь, как и доблесть свою. Понял ли меня, отрок?»
Вадим очнулся от воспоминаний, посмотрел на саблю, заботливо отполированную и вычищенную своими руками, и спрятал её обратно в ножны.
«Спасибо тебе, Елизар, за науку и за заботу, пусть земля будет тебе пухом, а в Раю вечная жизнь!» — мысленно прошептал Вадим.
Ещё раз, взглянув на куст, что надобно показательно срубить, он нехотя достал кистень и, размотав гирьку на железной цепи, принялся усиленно раскручивать её в воздухе.
Гиря металась рассерженным шмелём, добавляя Вадиму чувство уверенного владения оружием. Поймав удобный момент, он направил движение гирьки в ствол жимолости. Тяжёлый чугун с треском впился в тонкий ствол и расщепил его. Деревце подломилось и, пугая насекомых, уронило крону на ветки других деревьев. Добивать ни в чём не виноватую жимолость Вадим не стал и отошёл от неё.
— Что, пожалел саблю?
— Сабля не топор, не рубить должна, а в сабельных ударах озорничать, клинок врага встречать. Разумение на то должно. Бес попутал меня, коли я забыл уроки наставника, да вовремя вспомнил. Ты сказал снести куст, я выполнил. Берёшь или не берёшь в обоз?
— Беру, как не взять такого молодца, что и кистенем владеет, и саблей. Возьму. Харч у тебя свой будет, али с нами будешь кормиться?
— С вами. Много я не унесу с собой, а путь долгий, да и готовить одному не с руки.
— Тогда с тебя деньга за кажный день, на том и порешим, ежели ты не супротив того?
— Нет не против, по рукам?
— По рукам. Захар меня зовут, старшой я здесь. Приходи тогда поутру, как солнце взойдёт, собираться будем. А как над лесом поднимется, так в путь-дорожку пойдём. Смотри, не опоздай.
— Ежели опоздаю, то нагоню, вы же не быстро будете ехать?
— Так-то да, быстро на наших подводах не поедешь. Да и не опаздывай, а то могу и передумать.
Вадим кивнул и, хлопнув друг друга по ладони, они расстались. Захар остался со своими людьми, а Вадим повернул обратно в город. Дойдя до дома, где остановился на постой, отобедал с хозяйкой и снова ушёл. На это раз он спешил к оружейнику. Оружие оказалось готово и, забрав отремонтированный пистоль, Вадим получил также обещанный порох и пули.
Пули покоились в кожаном кошеле, напоминающем денежный, а порох оказался закупорен в коровьем роге. Рог изнутри вычищен, высушен и доверху набит пороховым зельем. Навскидку его бы хватило выстрелов на двадцать. Проверив зелье, Вадим повесил его на пояс за верёвочку, прикреплённую к рогу. Попутно он купил ещё немного костного масла, что заменяло тут оружейное. Вернувшись домой, он выложил всё своё богатство на стол и принялся вычищать и полировать.
— А что это ты делаешь, служивый? — спросила ненароком подошедшая хозяйка. Пять её детишек уже были у стола, любопытно рассматривая действия Вадима и задаваясь тем же самым вопросом. Но они побоялись спросить, а хозяйка — нет.
— В поход готовлюсь, завтра поутру пойду в Калугу, судьбу испытывать.
— А пошто саблю свою салом мажешь?
— А чтоб не ржавела.
— Да как это. Вот у меня чугунок стоит, весь уже чёрный от нагара и воды, а всё никак не ржавеет.
— Так он на то и чугунок, коль из чугуна сделан, а ежели из железа чистого, давно уже бы заржавел. Чем сталь лучше, тем беззащитнее она от воздуха и воды.
— Ааа, вона как! — протянула хозяйка, дивясь на него, но не уходила.
Она всё крутилась вокруг молодого парня, пытая его вопросами, а чумазые дети молча слушали, тихо посапывая и поблескивая любопытными глазёнками. Младшие сосали пальцы, сладко причмокивая, а старшие грели уши, понимая и не понимая взрослые разгворы. Девки, одетые в рваньё, трясли куцыми косичками, а пацаны внимательно вертели кудлатыми головёнками. Тут же вертелась и Агафья, всем видом показывая причастность к происходящему и осведомленность.
Смазав и почистив клыч, Вадим убрал его в ножны и приступил к пистолю. В комнате повисло благоговейное молчание. Самый старший из детей, мальчик с труднопроизносимым именем, тихо подошёл к столу и робко спросил.
— А чаво это?
— Пистоль это, огнестрел, стреляет пулями. Вот курки, вот кремнёвый замок. Нажимаем на крючок, он спускает курок, курок бьёт по кремню, а тот сыплет искрами, вот полка для пороха розжига. Он горит и поджигает основной заряд. Тут пыж закупоривает и не даёт сгоревшим газам просочиться мимо. Газы толкают пулю, пуля летит и убивает, ну или ранит. Понял? — ответил Вадим, радуясьвозможности блеснуть своими познаниями. Да всё не впрок.
Мальчонка отрицательно покачал кудлатой головой и убежал. Вадим усмехнулся. Он бы тоже на его месте не понял, но запомнил на всю жизнь. Как знать, может быть и вырастит из этого мальчугана будущий Кулибин, если выживет. От этой мысли Вадим нахмурился, припомнив все прошедшие события. Ну, что тут скажешь?
Смазав пистоль и ещё раз проверив работу кремнёвого замка и курков, Вадим всё уложил рядом с топчаном и, завершив вечер сытным ужином, лёг отдыхать. Сначала не спалось, а потом, когда он уже почти заснул, началось…
— Ратуйте, люди, ратуйте! — послышались крики со всех сторон от дома. Поначалу тихая, ночь внезапно разорвалась громкими звуками беды и ненависти. Сначала робко и неспешно, а потом всё быстрее и сильнее стал бить набат, тут же подхваченный колокольнями окрестных церквей. Вскоре над всем Козельском поплыл медный перезвон церковных колоколов. На город надвигалась беда.
Вадим буквально скатился с топчана. Ошарашенно вертя головой во все стороны, он с тревогой посмотрел в единственное круглое окно. За слюдяным щитом виднелись горящие факелы и силуэты бегающих в разные стороны людей.
— Ратуйте! Ратуйте! Ратуйте! — неслось со всех сторон. Прямо Рататуй сплошной. Вадим ещё не привык к этому слову, и оно билось в его сознание образом крысы из мультфильма.
Судорожно натягивая портки, он лихорадочно соображал, кто бы это мог быть. В голове варьировались десятки вариантов: от мертвяков до инопланетян. Маруся тревожно металась по избе, дети в голос выли, старшие рыдали, младшие им вторили. Царил бардак.
Положение осложнялось ещё тем, что дом находился за городской стеной, в посаде, и значит, кроме доблести его защитников перед врагами не существовало больше никаких преград.
Натянув портки, Вадим подпоясался саблей и схватил пистоль. Не глядя на детей и хозяйку, он стал на ощупь насыпать порох на полку. В темноте забить заряд и пулю в ствол пистоля с первого раза не получилось. Заплечный мешок и боевой кистень остались лежать у топчана, пока он, прижавшись носом к слюдяному окну, всматривался во двор. За окном метались лишь световые пятна. Это редкие человеческие фигуры бегали с факелами, а вслед за ними бежали другие. Только кто это, разобрать оказалось невозможно.
Хозяйка зажгла свечу и со страхом смотрела на действия молчаливого Вадима. А тот продолжал готовиться к бою, получалось пока плохо. Руки дрожали, порох просыпался на землю, сабля не желала выходить из ножен.
В это время в дверь громко забухали чем-то тяжёлым. Маленький палисадник затрещал под тяжестью грузных тел. Раздался чей-то пронзительный крик, быстро утонувший в мешанине разных звуков. А в дверь ещё более настойчиво замолотили кулаком, а может и не кулаком, а лапой.
Дети перестали плакать, сжавшись в пёстрый комок тел, голов, рук, и ног, они приникли к матери и, обхватив её руками, печально замерли. Агафья растерянно стояла рядом. Вадим мельком взглянул на них, и его сердце защемила тоска. Блестели в неровном свете свечи испуганные глазёнки детей. Маруся потеряно смотрела вперёд, ни на что уже не надеясь и мысленно распрощавшись с собственной жизнью.
— Агафья, — крикнул Вадим, — наведи порядок, возьми из мешка кинжал и готовься к бою.
Странно, но его звонкий, почти уверенный голос заставил вскочить со своего места Агафью и схватиться за кинжал. Пища своим ещё детским голосочком, она принялась командовать остальными, быстро войдя во вкус.
А перед глазами Вадима резко возник образ матери, такой близкий,
