Покой нам только снится - Дмитрий Валерьевич Иванов
Вру напропалую, но мне надо, чтобы документы проверили, а там, глядишь, и крайкомовские корочки заметят.
— Врёшь! Тебе лет двадцать пять на вид, — не верит новый владелец моего сала, да и всей остальной еды, я так понимаю.
Грудинку вон достали копчёную, батя на работе коптил, и сразу духан аппетитный пошёл по комнате. Понравилась она им!
— Славский, возьми номер отца, спроси, почему его сын по притонам ходит, а не дома сидит, уроки делает?
— Так каникулы же, — логично поясняю я.
— Номер говори, — любитель сала взял ручку и клочок бумаги.
А вот сейчас надо понять, чей номер ему сказать? Как назло, номера начальника городской милиции я не запомнил, но помню номер генерала Иванова, и Шенина. Кому звонить? Подумав, диктую номер Иванова, а следом и Шенина.
— По любому позвоните, — прошу я. — Скажите, Штыба в тюрьме!
— Найду что сказать, — бурчит летёха, взяв телефонную трубку в руки.
— Ну-ка стой! — внезапно кричит ему капитан. — Ну, точно! Вот сука! Он телефон начальника УМВД края дал. Домашний.
— Пи@дец тебе, шутник! — кровожадно обещает летёха.
— Это вам всем пи@дец, гандоны! Я начальник комиссии в крайкоме, Штыба Анатолий Валерьевич! По какому праву меня задержали? — ору я что есть мочи.
Зачем ору? А я вижу как в отдел заходит знакомая бабуля, которой я уголь таскал, и которая потом к Федирко приходила — моя поселковая соседка. Ору для неё, может, вспомнит меня? Не услышала! Вешалка старая, и глухая вдобавок. Бабуля и ещё одна тётка идут, не обращая на меня внимания, по коридору, и их провожает кто-то из ментов.
— Понятые пришли, — докладывает капитану один из сопровождающих.
— Ася Фёдоровна! — я, наконец, вспомнил имя-отчество бабули. — А мне так премию и не выдал Федирко! — кричу уже вслед.
— Ась? — поворачивается та ко мне.
— Славский, по камерам народ пакуй. Задолбал этот юморист уже, и пропишите там ему… — устало командует капитан.
— Ой, а за что тебя, родимый? Это же наш, николаевский. Хороший парень, уголь мне перетаскать помог, — бабуля, наконец, меня узнала! — Сосед мой.
— Да знаем, что николаевский, и что сосед. Притон сегодня в вашей Николаевке накрыли, вы же сами там понятой были! — поясняет радостный летёха.
— Ну, надо же! Кто бы мог подумать⁈ — удивляется старушка и удаляется, бросив меня на произвол судьбы.
Поверила старая! Ну и что, что я в наручниках сижу?
— Такой хороший парень, в крайкоме большой начальник… и в притон пошёл! Федирко мне его очень хвалил… премию обещал дать ему, да не дал, видать. Уехал он уже в Москву, — недоуменно ворчит Ася Фёдоровна, удивляясь превратностям судьбы.
Моя ты золотая! Я тебе снег во дворе каждое утро убирать буду и козу доить, или чего там тебе надо⁈
— Кто начальник? Парень? Славский, стой! — кричит капитан. — Бабушка, вы этого парня знаете? Он сказал, что ему шестнадцать лет, как он может в крайкоме работать? Может, родители его там работают? — затупил мент.
— Ничего я не путаю! В кабинете у Федирко я была, тот так про него и сказал! А ещё поручил ему освещение сделать у нас в поселке! Когда будет свет? — опять притормозила старушка. — А ты, оглоед, вместо работы ишь чо вытворяешь!
Это она уже мне предъяву кинула. Да плевать. Главное она сделала.
— Может, Федирко не про него сказал? — попытался поверить в лучшее капитан.
— Да мы там, в кабинете этом, втроём были, про кого же ещё? — удивляется бабушка. — Это как его… Штыба фамилия у него, я запомнила. Пыль это угольная. Я на разрезе работала, знаю! Вот пыли много у наших углей, и возгораются они часто, и зольность высокая…
Старушка ещё разглагольствовала о качестве КАТЭКовского угля, но её уже никто не слушал, хотя в помещении воцарилась тишина, разрываемая лишь трелью телефона.
— Да! Дежурный! — сняв трубку, крикнул капитан.
К телефону он бросился с радостью, очевидно, не зная, что дальше со мной делать?
— Гы, — рядом ржал Махно, и по его подбородку стекала тоненькая струйка крови.
Мои соседи всё про меня знали, в том числе и про крайком, и сейчас надеялись получить удовольствие от дальнейших событий.
— У нас шмон был, но ничего не нашли, патрон только, — шепнул на ухо Конь. — Хотя по беспределу могли подкинуть что угодно. Эти две клуши и не смотрели ни за чем, сидели на кухне.
Конь кивнул в сторону Аси Фёдоровной с товаркой.
— Так точно! — по-уставному ответил капитан в трубку и заорал, некультурно тыча в меня пальцем. — Где документы задержанного?
Сначала пролистал паспорт и права, потом призывное свидетельство (военника же у меня нет), а потом уж дело дошло до двух бордовых книжек — моего крайкомовского удостоверения и партийного билета.
— Он это, — убитым голосом ответил капитан трубке. — Не могу знать, я на дежурстве. Да, Мышкин их привёз! Есть, дать трубку.
— Ну что смотришь? — злиться невиноватый, в общем-то, капитан на летёху. — Веди парня сюда!
А вот тот виновен — сало и грудинку мою они с напарником уже порезали и дегустируют.
— Наручники снимите, — возмущённо говорю я, так как мне пытают просто сунуть трубку к уху.
— В камере снимут, — тупит Славский.
— Алё, — кричу я в трубку.
— Это Иванов, — недовольным голосом ответила та. — Штыба, ты? Что там случилось, поясни? Как ты в притоне оказался?
— Григорий Афанасьевич, наручники пусть с меня снимут. Руки уже затекли. Не был я в притоне, я живу в соседнем доме. За компанию сгребли. Не разобрались.
От радости я даже пропустил наезд на меня.
— Ты поясни сначала, за что задержан, потом снимут, — голос Иванова сочится недовольством.
— Наручники пусть снимут, потом поговорим, — неожиданно для себя я пошёл на принцип.
— Что ты там командуешь? — удивился Иванов.
— В задницу тогда иди, товарищ генерал-майор, — мотаю я башкой, и трубка падает на пол.
Махно и другие задержанные, которых ещё не растащили по камерам, ржут, а на лбу капитана выступает каплями пот и стекает по щекам.
— Ты в своем уме? — рявкает на меня он и поднимает трубку. — Так точно. В наручниках. Не могу знать, когда надели. Есть!
Мужик смотрит на меня устало, матеря свою невезучесть. «Вот почему в мою смену это случилось-то?» — читается на его лице.
— Снимай браслеты, — шепчет капитан Славскому.
— Слушаю, — беру я трубку, стараясь успокоиться, но тщетно — меня, что называется, понесло: — Развел тут бардак! Это не сотрудники советской милиции, а самая настоящая банда! И ты руководитель, заметь. Сегодня же позвоню в Москву, знаешь кому. А завтра на бюро тебя дернем, в крайком. Пора на пенсию вам, Григорий Афанасьевич.
— Ты что, в бюро? — шипит Иванов.
— Нет, но всех там знаю, — намекаю сейчас на Шенина.
— Ладно, потом поговорим. Что случилось? Только не размазывай кашу. Как трудно с вами, молодёжью. Вообще авторитетов не признаёте.
— Приехал домой на служебной машине, услышал шум у соседей, зашёл к ним во двор, посмотреть, что случилось. Меня сбили с ног, нацепили наручники, ударили несколько раз по лицу и ребрам. Не дали и слова сказать. Потом привезли сюда, в райотдел. Сейчас здесь сижу, жду, когда моё сало доедят. Вы им вообще зарплаты платите? Вижу, нет.… Так хоть корми их иногда!
— Какое сало? — не понял генерал. — Что на служебной приехал, знаю. Вроде твой водитель и сообщил дежурному по крайкому, что задержали.
— Вкусное, — остываю, высказавшись, я. — Но вам теперь не дам.
— То есть, тебя не было в притоне? — уточняет генерал. — Штыбу отпустить, — даёт распоряжение в трубку Иванов.
— Спроси, а Суходрищева тоже? — подначиваю я капитана.
— А Суходрищева тоже? — послушно повторяет тот.
Глава 39
— А кто тут Суходрищев? — замялся капитан, выслушав маты генерала.
Братва в отсеке для задержанных молчит. Несолидное погоняло! Фильм «Ширли-Мырли» ещё не вышел на экраны. Горестно вздохнув, капитан повернул свое несчастное лицо ко мне. Досталось ему уже и достанется ещё.
— Всё шутим, товарищ задержанный? — попенял мне он. — Забирайте документы.
— А я задержанный? — любопытствую, разминая затёкшие кисти рук.
— Не умничай. Генерал сказал, чтобы через пять минут тебя тут не было, и я приказ выполню, — то ли обнадёжил, то ли пригрозил служивый.
— Деньги где? И это… оголодавшие, кончайте моё сало жрать! — рявкнул я.
А нехер! Раз приказ такой есть, то хоть что
