Лев Портной - Хроники похождений
Я отсчитал полторы тысячи талеров и сунул их под подушку, под голову Мадлен. Страх в ее глазах сменился изумлением.
— Куда же вы, сударь? — спросила она.
— Дела! Не терпят отлагательства!
Я запрыгнул на подоконник, открыл окно и ступил на скобу, державшую водосточную трубу. Глаза у Мадлен полезли на лоб.
— Сударь, вы уходите через окно?! — прошептала она.
— Так будет быстрее, — ответил я и, ухватившись за трубу, перенес на скобу вторую ногу.
Скоба заскрежетала, затем что-то треснуло, и я полетел с третьего этажа в обнимку с коленом водосточной трубы. Сквозь свист в ушах я сумел различить визг эльфийки. Должно быть, столь эффектно от Мадлен еще никто не уходил!
Глава 31
Пожалуй, стоило бы воспользоваться тем, что я на короткой ноге с местным бургомистром, чтобы установить памятник тому, кто придумал эти клумбы с декоративной капустой. Я стряхнул с себя землю и обрывки цветов и посмотрел вверх. Перепуганная Мадлен наблюдала за мной из окна.
— Сударь, вы живы?! — всхлипнула она.
— Жив, жив, ступай себе! — отмахнулся я.
— Милая моя, что там стряслось? — послышался голос Лепо из глубины комнаты.
Вот скотина! Хозяину надо вывалиться с третьего этажа, чтоб каналья проснулся! Я взглянул на Мадлен, приложил палец к губам и шагнул за угол.
— Ах, ничего, ничего, дорогой, — послышался голос эльфийки. — Какой-то пьяный тролль свалился в клумбу!
— Вот скотина! — возмутился Лепо.
Я с трудом удержался от того, чтоб не влезть обратно и не дать каналье по морде! Это ж надо! Он еще и скотиной меня обозвал!
— Ладно, пойдем обратно в постель, — позвала его Мадлен.
— В постель, в постель! — обрадовался шельма.
Оставалось надеяться, что в постели они не устроят бои подушками, а займутся еще чем-нибудь.
Жак и Мадлен удалились в глубину спальни, их голоса стихли. Тут я понял, что, скрывшись от своего слуги, я оказался на виду у Марагура. К счастью, он спал как убитый. Я вернулся под окна спальни Лепо и Мадлен. Мне предстояло решить: что делать дальше? Я задумался: не призвать ли на помощь бургомистра? Пожалуюсь ему на Мировича. Пусть направит группу дэвов, а я с удовольствием полюбуюсь, как они отделают каучуковыми дубинками моих преследователей. Вдвоем-втроем они бы и с велетенем справились. К тому же вряд ли конфликт с властями входил в контракт Марагура с Мировичем.
Итак, мне всего-то и нужно было пересечь площадь и войти в резиденцию бургомистра.
Вот только оставалось одно «но». Заключалось оно в том, что это было слишком простое решение. Маленькое, совсем крохотулечное сомнение в том, могу ли я доверять Аннет, свербило во мне. Это было отвратительное, гаденькое чувство, но избавиться окончательно от него я так и не смог. А ведь она знала, что с Мартином фон Брембортом я на короткой ноге, на брудершафт мы в ее присутствии пили. Значит, она знала и то, что я могу обратиться к нему за помощью. Да что значит «знала»?! Тут и жюльенъ безъ грибовъ догадается, что я к бургомистру за помощью побегу. А что если в этом какой-нибудь подвох имеется, и, обратившись за помощью к властям, я угожу в расставленные сети?! Значит, нельзя идти к бургомистру!
Бред, бред, бред! Мои опасения — полный бред! Я рассуждаю так, словно предполагаю, что кому-то понадобилось заманивать меня в ловушку! Кому?! Зачем?! И если я кому-то здесь, в Траумляндии, нужен, зачем было выпускать меня обратно в Россию?! А Мирович уже знает, что бумаги императрицы не у меня, а у князя Дурова. А князь Дуров сидит себе в Шлосс-Адлере в Траумштадте; наверняка Мирович и это уже знает. И никому я не нужен!
Мильфейъ-пардонъ, а кого же тогда велетень караулит?
Ладно, как бы то ни было, а мне нужно идти к бургомистру.
Я выглянул из-за угла. Мимо меня промчалась упряжка с бультерьерами. Два гнома в сиреневых колпаках погоняли собак. Один из бультерьеров наступил мне на ногу.
— Чего, огромин, — крикнул мне гном, — неверную жену высматриваешь?
— Какой ты догадливый, — ответил я.
Клавдий Марагур спал, а на улице уже было столько народу, что я вполне мог затеряться в толпе. Я посмотрел на дворец бургомистра. И новый аргумент против того, чтобы обращаться к Мартину фон Бремборту, пришел мне на ум. Я пожалуюсь бургомистру на преследователей, а Мирович заявит, что Аннет участвует в заговоре против русского императора. Эдак перевернет все с ног на голову. А князь Дуров подтвердит слова Василия Яковлевича. Спрашивается, а захочет ли фон Бремборт ссориться с русскими и вставать на защиту заговорщиков?!
Тут я подумал, что, если так и буду стоять в нерешительности под окнами трактира, все кончится тем, что меня обнаружит Мирович. Решив, что нужно отойти подальше от заведения пана Розански, я отправился задворками к католическому храму. Миновав здание суда, я увидел воздушный шар, тот самый, что накануне произвел фурор в городе. Возле него суетились детишки в коротких штанишках. Они воображали себя покорителями небес. Неподалеку на каменной тумбе сидел тролль. Перед ним стояла чугунная печурка на колесиках. Из трубы поднимался дым. Зеленый великан торговал жареными каштанами. Я бросил взгляд на фонтан и увидел, как Марагур приподнимается, опершись локтем на гранитный портик. Он выглядел измученным, а сон под душем явно не улучшил его самочувствия. Не задумываясь, я юркнул внутрь католического собора.
И чуть не столкнулся с целым семейством. Навстречу мне шествовал сытый бюргер в нарядном кафтане. Он вел под руку упитанную женщину со здоровым румянцем на щеках. Они говорили о чем-то и беззастенчиво смеялись. Следом, взявшись за руки, шли мальчик и девочка, двойняшки лет десяти, унаследовавшие черты лиц обоих родителей. Похоже, это семейство затеяло какой-то праздник на целый день. С утра повеселившись в церкви, они направлялись еще куда-то, предвкушая дальнейшие забавы и удовольствия. А их круглые ряхи говорили о том, что среди ожидающих их увеселений будет как минимум один смертный грех — чревоугодие. Я далек был от мысли о том, что Главный Повар имеет что-нибудь против кулинарного искусства. Наверняка церковники-язвенники от себя добавили чревоугодие к смертным грехам. Но это семейство смутило меня. Я привык считать, что церковь — не место для веселья. Мужчина взглянул на меня, и его улыбка стала шире в полтора раза. Жизнь — отличная штука, как бы говорил он, будучи уверен, что все вокруг разделяют его мнение. Его улыбка была столь непосредственной, что я не выдержал и против воли улыбнулся в ответ. Мужчина поклонился и замер, уступая мне дорогу. Я кивнул, отступил в сторону и произнес:
— Пожалуйста, проходите, пожалуйста. После вас.
— Здравствуйте, добрый господин, — улыбнулась женщина.
— Дети, поздоровайтесь, — скомандовал мужчина своим чадам.
— Доброе утро-день! — дружно затараторили детишки.
Все семейство удалилось на улицу.
Я прошел вглубь собора. Блуждающая улыбка так и осталась на моем лице. Я впервые оказался в католическом храме. Оглядевшись, я решил, что здесь и впрямь вполне пристойно улыбаться и даже смеяться. А кто сказал, что к Главному Повару нужно приходить исключительно со скорбной мордой и понуро свесив голову?! Я вспомнил русские церкви. Там улыбающийся человек выглядел бы непристойно, даже немыслимо. А лики святых в русской церкви чего стоят! Глядишь на них и понимаешь, что если Главный Повар смотрит на нас их глазами, то, очевидно, пребывает в глубокой тоске от той каши, которую заварил. Не молиться, а посочувствовать ему хочется. Я и не докучал никогда ему своими молитвами. И, по-моему, Главный Повар был за это благодарен мне. По крайней мере, мне казалось, что мы понимаем друг друга. Когда я уходил из церкви, что-то теплое появлялось в глазах святых. На прощание я кивал головой и тихонечко произносил одну и ту же, ставшую традиционной фразу.
А теперь, когда я оказался в католическом храме, понял, что вполне естественно делиться с Главным Поваром не только горестями, но и радостью. Но именно в этот момент мне нечему было радоваться.
Неожиданно заиграл орган. Из глаз моих хлынули слезы. И мне впервые захотелось попросить Господа о помощи. Чтобы уберег меня от мучений, подобных тем, что выпали на мою долю за последние дни. Пусть не ради меня, а ради тех, кто дорог мне и кого я люблю.
Я прошел поближе к алтарю, чтобы выбрать место, где можно было бы преклонить колени и помолиться. В эти минуты в храме остались всего два человека. Кто-то в черном костюме стоял в углублении справа. Да, еще был невидимый органист. Он репетировал, пользуясь утренними часами, когда церковь почти пуста, но от его игры сердце выворачивалось наизнанку.
В центре возвышалось огромное распятие. Я вгляделся в лицо Христа, принявшего мученическую смерть, и подумал, что это не лучшее место для молитвы. Я представил себе, что ко мне обратился бы каналья Лепо со своими докуками в тот момент, когда я висел на дыбе, а Марагур пытал меня раскаленными щипцами!
