Джессика Соренсен - Одиночество Новы
– Ты точно не хочешь побыть дома этот семестр? – спрашивает мама, вынося последние коробки.
– Ты что, серьезно пытаешься уговорить меня бросить школу? – отшучиваюсь я, закидывая сумку на черное кожаное сиденье вишневой «шевроле-нова».
Я поеду на ней в колледж. Страшно, но я поставила себе такую цель. Тем более что отец этого хотел.
Мама вздыхает и закрывает багажник.
– Нет, но я беспокоюсь. – Она подходит ко мне, скрестив руки на груди, словно сдерживается, чтобы не схватить меня и не утащить обратно в дом. – Мне кажется, ты только приехала, и уже опять уезжаешь.
Я обнимаю ее – по-настоящему, без страха и скованности.
– Да, знаю, но это же хорошо. Ведь я… я начинаю новую жизнь.
– Я понимаю, Нова. – Мама обнимает меня так крепко, что я еле дышу. – И я горжусь тобой – за то, что ты призналась мне во всем. Может, тебе так и не кажется, но ты храбрый человек. – Она отстраняется и смотрит мне в глаза. – Немногие способны осознать, что свернули не на ту дорогу.
– Но раз я все-таки на нее свернула – это не значит, что я слабая? – спрашиваю я и моргаю от слепящего солнца, но не хочу закрываться от него ладонью.
Мама качает головой:
– Мы все иногда совершаем не лучшие поступки. Ты многое пережила… Гораздо больше, чем многие другие. Важно, что ты сумела из этого выбраться. – В уголках ее голубых глаз скапливаются слезы. – Я рада, что моя дочь вернулась ко мне.
«Не совсем еще, но я стараюсь, а это главное».
– Я тебя тоже люблю, мама.
Она обнимает меня и долго не хочет выпускать из объятий, но в конце концов выпускает, я сажусь в машину и уезжаю. Я готова вернуться в школу. В каком-то смысле я как будто начинаю все заново. На первом курсе – в прошлом году мне было настолько не до того, что я едва понимала, что происходит. Теперь я готова с открытыми глазами встретить будущее, а не просто плыть по течению. Нужно только еще заехать кое-куда. Как я начала понимать, прощание – это важно, даже если прощаться страшно и неловко. Всегда, всегда говори «прощай».
«Чтобы больше ни о чем не жалеть».
Я сворачиваю к трейлерной стоянке. Я не видела Куинтона с того дня, как уехала с концерта. Делайла, та заходила пару раз, но мы с ней уже не в одной лодке, и у меня не хватит сил тащить ее за собой, а падать вместе с ней я не хочу. Подруга решила не возвращаться в колледж – так она объявила, когда пришла в третий раз.
– Мне и здесь хорошо, – сказала Делайла, сидя на диване в гостиной.
В мою комнату мама нас не пустила, побоялась: мало ли что мы там будем делать за закрытой дверью, да я и сама не хотела. Я тоже боюсь закрытых дверей.
– По-моему, тебе нельзя здесь оставаться, – сказала я, заметив, как она похудела. – Здесь же нечего делать.
– Здесь Дилан. И моя жизнь, – резко ответила она. – Для меня это главное.
Зрачки у нее были расширены, глаза блестели, и пахло от нее как-то странно. И волосы она остригла коротко, и лицо стало бледноватое. Конечно, она под кайфом, и девушка, что сейчас сидит передо мной, не та Делайла, с которой я подружилась в школе. Это ее второе «я». Ее темная сторона. Отражение в разбитом зеркале.
– Ладно, – ответила я, понимая, что должна ее отпустить, хотя это и тяжело. – Но если передумаешь – я уезжаю в пятницу, можешь поехать со мной.
– Не передумаю. – Подруга встала с дивана и ушла, и с тех пор я ее не видела.
Когда я останавливаюсь у трейлера, приходится посидеть немного, собраться с мыслями и с силами, чтобы решиться выйти из машины. Первое побуждение – начать считать трещины в стене, ведра у забора, разбитые окна. Но я успокаиваюсь и напоминаю себе: это нужно сделать, иначе потом буду жалеть.
Я вылезаю из машины, прохожу в ворота и поднимаюсь по лестнице к двери. Приглаживаю свои темные волосы, одергиваю шорты и поправляю сползшую бретельку майки. Потом поднимаю руку и стучу в дверь.
Из дома доносится оглушительный грохот, смех, слышится музыка. Я стучу еще раз, посильнее, и через пару минут дверь распахивается.
– Чего тебе здесь надо? – спрашивает Дилан. Он очень изменился: похудел, побледнел, вид потасканный, глаза запали, все лицо в каких-то болячках, даже бритая голова, кажется, как-то сморщилась. – С Делайлой, что ли, поговорить хочешь?
Я качаю головой, скрестив руки на груди, и мысленно говорю себе: все в порядке.
– Нет, я хочу поговорить с Куинтоном.
Дилан недовольно закатывает глаза, но приоткрывает дверь пошире. Дым просачивается на крыльцо, как ядовитые испарения, и я не знаю, что вызывает во мне этот запах – отвращение или желание.
– Он у себя в комнате.
Я отступаю назад на одну ступеньку, понимая: пока я не уверена, что этот запах стал мне отвратителен, нужно держаться подальше.
– А ты не мог бы его позвать? – спрашиваю я по возможности вежливо.
Дилан бормочет вполголоса какое-то ругательство, лицо у него краснеет, и я жду, что он сейчас захлопнет дверь перед моим носом.
Но он говорит:
– Подожди.
Дилан оставляет дверь открытой, и я вижу там людей, занятых тем, что и меня грозит затянуть. Я отступаю еще на одну ступеньку, потом еще на одну и наконец остаюсь ждать внизу. Музыка все гремит, вибрация отдается в землю, я слышу, как кто-то кричит, чтобы все раздевались, и в ответ раздаются одобрительные возгласы. Мне хочется уйти, но я должна это сделать.
Дождаться его.
В следующую секунду я слышу голос, от которого сердце едва не выпрыгивает из груди:
– Нова, что ты здесь делаешь?
Я поворачиваюсь, мысленно подготавливаясь к тому, что сейчас снова увижу его, и все же потрясение оказывается сильнее, чем я рассчитывала. Он тоже изменился, похудел и побледнел, подбородок небритый, щетинистый. Волосы немного отросли и торчат на голове во все стороны. Но глаза все те же – медово-карие, в красных прожилках, полные невыразимой печали.
Я встаю со ступеньки:
– Зашла попрощаться.
Куинтон крепко сжимает губы и в нерешительности останавливается на верхней ступеньке. Он без рубашки, джинсы на нем болтаются. Я вижу его мускулы: они уже не такие твердые, как тогда, когда я видела его в последний раз, и татуировки видны: «Лекси», «Райдер» и «Никто» – и шрам, про который он мне так и не рассказал, откуда тот взялся. Когда-нибудь, если мы еще увидимся, я добьюсь у него, что означают эти татуировки и откуда шрам. Когда мы оба станем другими и когда у меня хватит на это сил.
– Слушай, – начинает Куинтон, ступая на лестницу. – Насчет того…
Я качаю головой и жестом останавливаю его:
– Необязательно сейчас об этом говорить. Я просто уезжаю в колледж и хотела попрощаться и сказать тебе несколько слов, чтобы ты кое-что понял.
Лоб у него морщится, и он спускается ниже.
– Говори.
Я уже пару недель мысленно готовилась к этому разговору, с тех пор, как поняла, чего я хочу. Теперь, когда он стоит напротив меня, говорить об этом трудно. Но я скажу.
– Я была тогда немного не в себе, – говорю я и поднимаю голову, чтобы встретиться с ним глазами. – Я и сейчас еще не в себе, только пытаюсь разобраться во всем, что случилось за лето… Все как в тумане. – Я на секунду умолкаю. – Но я рада, что встретила тебя… Ты мне помог многое осознать.
Куинтон чешет в затылке, оглядывается кругом, как будто не понимает, что происходит.
– Нова, я тебя не понимаю. О чем ты говоришь?
– Да, в общем-то, ни о чем, – объясняю я как могу – сама не знаю, можно ли из этого что-то понять. Между нами все непонятно, кроме того, что мы с ним вместе летели в одну и ту же пропасть. – Просто прощай.
Выражение его лица смягчается, и он подходит ближе. Оглядывает меня с головы до ног, как будто пытается догадаться, кто перед ним.
– Хорошо выглядишь, – наконец произносит он. – Не так, как раньше, но хорошо.
– Я и чувствую себя хорошо, – отвечаю я, и теперь это правда. – Не так, как раньше.
Куинтон вздыхает, я тоже вздыхаю с облегчением, и мы вдруг неожиданно для себя обнимаемся. Он немного скован, мускулы напряжены, но я помогаю ему расслабиться, крепко сжимая в объятиях. Закрываю глаза и вбираю в себя его запах, не зная, увижу ли его еще когда-нибудь, но надеюсь, что увижу. Может быть. Когда-нибудь. Когда стану другой.
– Прости меня, – шепчет он мне на ухо. – За все.
– Тебе не за что извиняться, – качаю я головой, прижимаясь щекой к его груди. – Я все решала сама.
– И все-таки…
– Ничего не все-таки, – повторяю я. – Ты ни в чем не виноват.
Куинтон замирает, и я чувствую, как бьется у него сердце. Мы стоим обнявшись, пока у меня руки не тяжелеют, и я понимаю, что пора уходить, иначе не известно, смогу ли уйти вообще. Я отстраняюсь первой, улыбаюсь и поворачиваю к машине.
– Если будешь как-нибудь в Айдахо, заезжай, – говорю я и машу рукой от ворот.
Он кивает, но, похоже, думает, что больше меня не увидит.
– Ладно, заеду.
– И береги себя, – добавляю я.
Звучит ужасно глупо, шаблонно, но это все, что я могу ему сейчас сказать. Если заговорю о чем-то серьезном, о том, что чувствую, уйти будет труднее. А уходить надо, как ни трудно.
