Андрей Архипов - Ветлужцы

— Они умерли, — тихий шелест, сходящий с губ Радимира, был почти не слышен. Все же старец взял себя в руки, откашлялся и продолжил. — А о тех, кого с нами нет, люди обычно вспоминают лишь добром. Или молчат вовсе. И все же богов своих предков надо вспоминать с вежей, не они виновны в этих жертвах.

— А кто?

— Сами люди, не понимающие, что силы изначальные от них хотят... Вот возьми то же дерево. Издревле люди, срубая его в лесу, с ним роднились. Делились своей кровью, щедро поливая древесные корни, исполняли очистительные обряды и лишь после этого, считая его своим, смели к нему подойти... Но при этом просили прощения за то, что его губят, винились перед древесными душами, изгоняемыми из стволов. А ныне? Кому придет это в голову? Кто почистит загаженный ручей и посадит новое дерево вместо срубленной березы, коли можно получить за все отпущение грехов, не прикладывая рук своих? Верь слепо и на том свете тебе все зачтется! Твори что угодно, мучай невинные души, но окутывай свои деяния светом веры и тебе воздастся! — голос Радимира задрожал от ярости, а в уголках глаз выступили слезы, ярко заблестевшие искорками света отраженной в них лучины. Непонимающий, что происходит со старцем, Вовка пересел к нему на лавку и попытался что-то сказать, однако вместо связной речи у него вырвался поток междометий, внеся сумбур в ставшую еще более неловкой ситуацию.

— Мыслишь, что на старости лет дед Радимир с ума сходить начал? — взволнованно стукнул клюкой об пол старец. — Нет, чадо, лишь хочу сказать тебе, что не токмо старым богам жертвы приносили...

— Я слышал, что католики сжигали на кострах ведьм и колдунов, — Вовка успокаивающе положил свою руку на сгорбленную спину Радимира. — Но у нас же такого не было...

— Все было, разве что сор этот на свет белый не выносили... — устало откинулся к бревенчатой стене тот. — Я же иноком был в Печерской обители, насмотрелся и наслушался всего. Не говорю о князьях, те супротивников своих редко миловали... Сама церковь наша злодеяниями не брезговала, да так, что ужасалась порой своим свершениям. Взять того же ростовского епископа Федора... И головы резал, и очи выжигал, и язык урезал! Своим! Что уж говорить про язычников! А новгородский архиерей Лука Жидята? Кто-то его святым величает, а кто-то... Кто-то при жизни звероядивым называл и рассказывал, что он распинал своих жертв, на кострах сжигал, варил в собственном соку в раскаленных железных котлах. Ох-хо-хо... Мы, конечно, не латиняне, но у нас хватает... Как ты говорил? Своих скелетов в шкафу?

— Страшно это все... — поежился Вовка, пытаясь представить себе, как добрый священник, с небольшим пузом и окладистой бородкой, может давать указания мучить других людей. — Ты мне лучше про себя расскажи, дед Радимир. Может, жизнь вокруг тяжкая, оттого и люди злые поголовно?

— Не без этого, чадо, не без этого. А насчет пути жизненного моего... да почему бы и не поведать? Мне не так много осталось, а тебе, глядишь, и пригодится. Вот, буквицами этими чугунными имя деда Радимира вспомнишь...

— Говори, деда, говори... Сам не пойму, так до других донесу.

— Ну, так слушай... — старец немного приосанился, огладил седую бороду и мечтательно воздел очи вверх. Взгляд его затуманился, и первые слова плавно потекли из уст, как будто он рассказывал не обычную историю нелегкой жизни, а старинную былину под напевчатый перезвон гуслей. — Прошла моя молодость в Киеве, мати городов наших. Вольготно город раскинулся на холмах Днепра, поражал иноземцев он своей многолюдностью и богатством, златоверхими теремами. А уж его светлые гридницы... княжеская иной раз до четырех сотен человек вместить могла! — Радимир немного отвлекся от повествования и стал загибать пальцы, перечисляя чудеса, стоящие в старом городище. — А еще во граде Владимира особняком стоит златоглавая Десятинная церковь, усыпальница князей наших, с фресками и мозаиками, мрамором отделанная. Тут же Ольговы хоромы, а уж Софийский собор... этот всем храмам храм!

— Ну, а ты-то там каким боком был, дед Радимир? — не выдержал Вовка, заерзав на лавке.

— Каким, каким... — прервался старец, нахмурившись. — Вначале я там отроком в младшей княжеской дружине хаживал, а потом в Чернигов, к Святославу ушел. Как раз два десятка лет на ту пору мне исполнилось. Времена тогда были недобрые, голод на окраинах Руси, смуты...

— Ты подробнее об этом, дед Радимир!

— Так я про это речь и веду, чадо, — легкий подзатыльник нагнал голову Вовки, который даже и не подумал уворачиваться. — Нешто ты мыслил, что я для книг твоих свою никчемную жизнь буду излагать, а? Так вот, Ярославичи в те времена Русью правили. Изяслав на киевском престоле сидел, а молодшие братья его Святослав и Всеволод в Чернигове и Переяславле.

— Это те самые, в честь кого Русскую Правду назвали?

— Ну да, они. Вначале была Правда самого Ярослава, вирный Покон, да урок мостникам, а потом дети его свою часть добавили, что стала зваться Правдой Ярославичей. Но до той поры еще годков пять оставалось, братья тогда не ссорились, а совместно на своих ворогов походами ходили. А таких множество у них было. Одних торков два раза били, да так, что силу их извели вовсе... Померли многие из степняков от тех гонений, зимних морозов и мора. Однако свято место пусто не бывает, на их место в степь половцы пришли, а с заката полоцкий чародей угрожать стал.

— Колдун? Самый настоящий?

— Князь это полоцкий, Всеслав Брячиславович. Его еще Волхвом Всеславичем называли, а сказки по сию пору слагают.

— Это не тот, что в серого волка перекидывался? — столкнувшись с героем сказок своего детства, Вовка приоткрыл рот от восхищения и перестал обращать внимание на грозные взгляды старца. Дед Радимир, глядя на блестящие восторгом глаза мальчишки, даже крякнул себе в усы, сдерживая улыбку, но отказать себе в удовольствии отвесить полновесный щелбан не смог.

— Тот, тот. Смелый он был и дерзкий. Молва шла, что перекинувшись, Всеволод мог в одну ночь от Киева до моря добежать. А еще улизнуть тайком из осажденной крепости, обратившись зверем. Мог даже услышать в Киеве звон полоцких колоколов, которые он как раз в тот год снял с новгородского Софийского собора.

— А зачем снял-то?

— Кто его знает... Разбил сына Изяслава Ярославича, что князем там сидел, занял Новгород и наполовину его сжег. За год до того знамение было... — Радимир прикрыл глаза и по памяти попытался восстановить где-то услышанные слова. — Была звезда превеликая, с лучами кровавыми, восходила с вечера на заходе солнечном и перебывала так целую седмицу... Привиделось Всеволоду в этом что-то, вот он Псков и осадил, а следом и за Новгород взялся. А может... может быть он просто мстил новгородцам.

— За что?

— Так он правнук Владимира Крестителя и Рогнеды, которую тот насильно в жены взял, убив ее отца и разгромив Полоцк. В походе том новгородцы совсем не последними были.

— Ага, и что дальше?

— За поругание Новгорода Ярославичи вторглись в Полоцкое княжество и взяли Менск на реке Менке, перебили всех мужей, а баб и детей взяли как военную добычу.

— Может, Минск?

— Да хоть как кличь. Сошлись войска на берегах реки Немиги ранней весной и седмицу стояли друг против друга в глубоком снегу. Наконец, Всеслав начал битву и сеча была столь кровавой, что все эти долгие годы сию усобицу самой страшной вспоминают, — Радимир покачал головой и непритворно вздохнул. — О-хо-хо... Полочане тогда отступили, но не были побеждены, обессиленные киевляне просто не стали их догонять. А спустя четыре месяца Ярославичи запросили Всеслава на переговоры, целовали крест, говорили, что не сделают ему худо. Тот поверил целованию и поплатился за это. Князья заманили Всеслава к себе, схватили его вместе с сыновьями и посадили в поруб...

— И?

— И беда одна не приходит... На следующий год со степи на Русь пришли полчища половцев с ханом Шаруканом. Ярославичи вывели войска навстречу и были разбиты на реке Альте, Изяслав бежал в Киев. А Шарукан стал рыскать по всем южным окраинам, жег, грабил, убивал, полон во множестве брал... Киевляне так возмутились бездействием княжеским, что собрали на торговой площади Подола вече и отправили посланцев к Изяславу, потребовали от него оружия и коней, сказали, что сами выйдут на поле брани, и будут бить половцев. Но Ярославич... Что у него на уме было, не ведомо. То ли побоялся, что наряду с вольными людьми смерды оружие возьмут, то ли пожадничал, однако отказал он посланцам. Начали тогда люди на вече наговаривать на княжеского воеводу, половина пошла с торга на его двор, а вторая к князю под окнами шуметь. Пошумели, пошумели, да и освободили из поруба Всеслава. Хорошо, что Изяслав не послушал тогда дружину свою и не убил волхва. Лишь бежал со двора, а потом ушел к ляхам. В Киеве же смута началась, простая чадь грабить стала дворы неугодных, а новгородского епископа вроде даже убили.