В. Бирюк - Прыщ
Наконец княжна выдохлась и угомонилась. Можно слезть и найти свою одежду. Штаны-то там и остались, где я их снял, а вот рубаха… Сгрызла, поди, всю. Или — обслюнявила. Пришлось распутывать ком у неё на голове и вытаскивать рубашоночку. Точно — насквозь мокрая. Ага, вот и звук пошёл:
— Ты! Ты идиот! Кретин! Урод! Гад! Я тебя на куски порву! Сдохнешь без покаяния! Гореть тебе вечно в аду! Змей проклятый!
С чего это она? За что меня так?
— Тебе, чего, не понравилось?
— Понравилось?! Гос-с-споди… Развяжи меня, убоище!
— Не-а. Сперва скажи, что понравилось.
— Понравилось! У, б… Понравилось! Отпусти, б… барана кусок!
— И что ещё хочется.
— Хочется! Хочется!! Развязывай, гадина.
— Прям счас.
— Прям счас… Что?!!! Развязывай! Идиот, кретин, падла, сволочь…
— Так сильно хочется, что ты взбесилась?
— Ой дурень, ой дурень… матерь божья, пресвятая богородица… отродье сатанинское… плешь безмозглая… Я же понесу! Ты же в меня спустил! Олух царя небесного!
Она ругалась, дёргалась, придерживаемая мною, елозила, сбивая со старых неструганых тесин наброшенное на них тряпьё. А я медленно соображал. Об чём это она? Наконец дошло.
— Олух… Олухиня… Или — олуха? Короче: дура здесь — ты. Вопиёшь не подумавши. Худые словеса на меня извергаешь. А я, принцесса — парнишечка добрый с головушкой умной. Я тебе зла — не желаю. Не ори ты так, не боись — маленьких у нас не будет. Может, кто другой тебе брюхо и надует. Но не я.
Стоило её распутать и развязать руки, как она, как и положено высокородной девицы в подобной ситуации, попыталась, первым делом, дать мне пощёчину. Ожидаемо ушибла ручку об мой блок и принялась поправлять одежду, изредка всхлипывая и задумчиво поглядывая на меня.
— Откуда ты знаешь? Ну, что у нас… ну… что у меня от тебя…
— Бабка одна, ведунья сказывала. Ни одна принцесса от меня не понесёт. Глупая ты, даром слёзы лила да слова злые кричала.
Я никогда не вру: Марана говорила о моей «без-залётности» для всех женщин и девушек. Но ведь княжны тоже входят в их множество?
— Врёшь.
— Гос-с-споди… Мы с тобой уже столько лет знакомы… Могла бы и запомнить — я никогда не лгу.
— Неправда — лгут все.
— Блин! Мы с тобой об этом ещё при первой встречи говорили! Я — не все!
— Ну что ты сразу… А… точно?
— Точно-точно. Как на духу. Иди уже. Вон, костяшку свою забери. Чуть не заколола. Дура бешеная.
Я помог ей встать, подал выбранный стилет, на который княжна несколько секунд смотрела недоумевающе, выглянул за дверь — наш центральный зал был абсолютно пуст, чуть играл огонь в каменном очаге в углу. Осторожно, под локоток, довёл до дверей во двор.
— Завтра-то придёшь?
— С чего это?! Неуместно мне по оружейным делам бегать.
— По оружейным делам — неуместно, а вот по оружейкам… Покуда я здесь… Тебе решать. Мне-то… понравилось.
А целоваться с ней… сладко. Э-эх… Всё — вырвалась, платок — поглубже надвинула и ходу.
«Отвори осторожно калиткуИ войди в тихий садик как тень,Да надень потемнее накидку,И платок на головку надень».
Точно: «надень». И когда — «войди как тень», и когда — «выйди»…
— Зайдём.
Будда вывернулся откуда-то из-за угла, осмотрел двор, уже тонущий в зимних сумерках, пропустил меня вперёд к лестнице и… врубил кулаком по затылку. Так бы я… до самого низа. И костей бы не собрал. Но… что-то подобное было предсказуемо. У «будд» челюсти просто так, без тяжких, несовместимых с жизнью окружающих… — не отваливаются.
Однако мой захват за рукав, доворот и толчок… помогли главному оружничему свободно продолжить его собственное движение. Ускоренно. Актуальность «сбора костей» переместилась на другую персону.
Не надо иллюзий: эти «янычары» годами сидят по лавкам с подогнутыми ногами, не открывая глаз, не издавая иных звуков, кроме пофыркивания и похрюкивания, но убойный удар они наносят. И сами — держат. «Ручки-то помнят».
Будда полежал, провожая меня взглядом, пока я далеко обходил его по кругу. Старчески кряхтя дополз на четвереньках до стеллажа с мечами, начал подниматься, постанывая… И вдруг зарычал, выдёргивая из вороха попавшийся ему под руку:
— Дрянь! Мерзь! Дерьмо!
— Тихо, тихо, дядя Гаврила. Главное — спокойствие…
— К-какой я тебе дядя?!!! Кукушонок! Подкидыш! Отродье диавольское…
— Воздвигательный меч схватил! Его же потом хрен отчистишь! А тут Крещение. И куда князь с грязным?!
Будда недоуменно посмотрел на меня, на железку в руках, наклонил клинок, углядел пятнышко, плюнул, потёр рукавом… Снова злобно уставился на меня.
— Давай поговорим сперва. Убить меня, дядя Гаврила — надо в очередь становится. Знаешь, сколько таких… желальщиков есть? С чего я сюда и забился.
— Заслужил. Гадёныш.
— Ага. Вот и она — с этого начала. А потом, вроде, разошлись миром. Положи железку да пойдём, у меня ещё узвар горячий есть. Потолкуем.
— Хрена мне с изменником толковать да узвары распивать! Голову те рубить надоть немедля! Ладно. Сказывай.
Зашли в мой чулан. Запах… Будда только фыркнул.
— Будто в конюшне у жеребцов стоялых. Ну!
— Вот что, господин главный оружничий, сказывать мне нечего. Потому что тебе — ничего слышать не надобно. Ты ничего не слыхал, ничего не видал и, даже, ничего не унюхивал. Тихо! А княжна забегала — стилет костяной себе взять поиграться. Об чём я твоей главно-оружейной милости — только что и доклал. И ничего более ты не знаешь. И знать — не хочешь. Тихо! Потому как про разное много чего знающих — Демьян-кравчий на дыбе развешивает. Я там побывал — мне не понравилось. И тебе не советую. Не корысти ради, не пользы для, а исключительно по старой вашей с Акимом дружбе.
Будда крутил кружку в руках, пару раз пытался мне возразить. Но против Соломона с его: «умножающий познания — умножает печали»…
— Ваня, ведь это ж смерть! Ведь донесёт кто — живьём выпотрошат! Ну что ты как дитя малое?! Ведь других же полно! Хочешь — я тебе серебра дам? Сходи хоть по вдовушкам, хоть по купчихам каким… А то такие красавицы да затейницы есть… Да ты ж себе всяких-таких-разэтаких хоть с десяток найдёшь! Ведь всё ж одинаково! А и получше немало есть!
— Других таких нет.
— О, господи! Пресвятая богородица, смилуйся! Влюбивши! Как есть влюбивши! Да что ж у вас в роду за напасть такая! Вовсе помороки забивает! У Акима раз — весь смысл вынесло, ели жив остался. Уж сколько лет прошло, а ему всё аукается. Теперь этот… Ведь шкуру спустят! Ведь с живого, вон — с плеши твоей, ломтями срезать будут! Отступись ты, ради господа!
Вот так-то.
«Живёт моя отрадаВ высоком терему.А терем тот высокийНет хода никому».
А кто ход сыскал — того, у «отрады» на глазах, освежуют, кусками порубают и в саду по деревам развесят. И только вороны от восхода до заката под «отрадиными» окнами радоваться будут:
— Кр-расота! Кр-расавчик! Кр-руглый! Дур-р-р-рак!
Будда был по-настоящему встревожен. Испуган до паники. Не только моей судьбой, но и… по совокупности. И ему достанется. Если не за покрывательство, подстрекательство и пособничество, то — за упущение. Ибо, князю, всей княжеской семье — бесчестье.
Да за одно превращение оружейной комнаты в «дом свиданий» в приличном полку в моё время…! Хотя, конечно… И приличных полков не так уж и много…
У Будды есть отмазка. Даже две.
Во-первых, я «прикомандированный» — «прыщ княжеский». Земские, которые, как всем спокон веку известно, по сравнению с «янычарами», все без исключения… и так далее.
Во-вторых, Будда меня выгнал, но кравчий заставил вернуть. Наверное, под какие-то свои тайные дела. Вот и спрос с кравчего.
Отмазки серьёзные, так что переживает обо мне Будда почти искренне. Тревожится, на путь истины отрока малосмысленного наставляет. Отец родной. Хотя если пойдёт раздача — получат все. Включая невиновных и непричастных.
А я? А мне уже назад ходу нет. Да и скучно — надоело мне тут всё! Тошно, печально… «Белые избы» для всей Руси… не складывается. Каких-то других дел, чтобы душу грело, чтобы бегом бежать хотелось… Оружейка эта… игрушки детские. Тоскливо. Почти Мандельштамм:
«Подземный сумрак — ржавое железо Скрипит, поёт и разьедает плоть… Что весь соблазн и все богатства Креза Пред лезвием твоей тоски, господь!».
«Лезвие тоски»… Господь — точильщик не худой. Это я, как человек уже в заточке понимающий, говорю. Аж сердце режет. А с тоски — чего ж не позабавиться? «Подёргать тигра за усы» — чем не забава для «лысой обезьяны»? Посадить в лужу обкорзнённого и благолепного… для Ваньки, ублюдка безродного… Да с удовольствием!
