Дмитрий Беразинский - Красный опричник
Бегло просмотрев поданные ему бумаги, Волков затребовал сведения об организации учебного процесса красноармейцев. Настороженный корпусный комиссар принес папку с недавно утвержденным расписанием на май. Волков бегло просмотрел ее и распорядился выбросить нахрен восемьдесят процентов часов политинформации, шестьдесят процентов строевой подготовки и за счет их увеличить часы боевой и физической. На все возражения корпусного комиссара Андрей Константинович отвечал:
— Здесь, бля, не школа благородных девиц, а Красная армия. Случись что, бойцы от неприятеля томиком Карла Маркса отмахиваться будут? Молчи, комиссар! Я ведь на твою штатную единицу не посягаю, но достанешь — отправлю в Уссурийск, батальоном командовать.
В глазах сидящего рядом комбрига Ткачева он уловил еле заметную радость. Комбриг дело свое знал (его перевели сюда из-под Кандалакши), но радости от комиссарского контроля не испытывал. Волков пресек на корню развернутую корпусным комиссаром полемику о значении в грядущей войне бойца с высокими морально-волевыми качествами и уверенного в превосходстве коммунистической идеи.
— Наше дело, комиссар, воспитать умелого бойца. Иначе людей в армию призывать незачем. Собери всех жителей деревни в сельском клубе — и бухти им про Маркса-Энгельса. Ты, кстати, в курсе, что старина Карл Маркс был невысокого мнения о русских? Ах, не в курсе? Тогда дуй в библиотеку и читай Маркса внимательнее. Возможно, этого немецкого еврея вообще стоит из программы выкинуть.
Это были слишком смелые слова для того времени. И комиссар их запомнил, чтобы когда-нибудь использовать против чересчур энергичного генерала-инспектора. И не имело значения, что при себе у Волкова имелись документы с подтвержденными лично Сталиным полномочиями. Есть понятие основы всего сущего. Основа первого в мире государства рабочих и крестьян — это учение под названием «марксизм-ленинизм». И подвергание сомнению этой основы есть святотатство. Взглянув на корпусного комиссара, Волков это понял. Ему внезапно захотелось вывести этого мудака с фанатичным блеском в глазах на задний дворик и пристрелить его там во имя Мировой Революции.
— Командир! — окликнул он негромко Ткачева, — ты мне не можешь объяснить, откуда берутся вот такие фрукты? Я о твоем комиссаре. Кем он был раньше, кем были его родители? В детстве не хватило витаминов, потому что сильно пороли за проникновение в чужой сад?
Комбриг промолчал. Вся напряженная фигура его молча кричала в пустое пространство: «вы уедете, а мне с ним работать!». Волков знал, что в эти былинные времена комиссар состоял при командире в качестве заботливого «дядьки» с ремнем, следившего за правильностью принимаемых решений. Комиссар имел право вмешиваться в процесс руководства, а вот сменивший его на полях сражений политрук такого права не имел. С 1937 года в РККА начался процесс замены комиссаров на политруков, но почему-то не с «головы», а с «хвоста». Конечно, не все комиссары и политруки были плохими, а командиры — хорошими, но сама практика — ставить под сомнение способности командиров боевых единиц ничего хорошего не принесла.
Бисер больше метать не стоило. Поэтому Андрей Константинович поспешил закончить штабные посиделки своеобразным напутствием:
— Ладно, товарищи командиры. Направление для развития я вам указал, а буквально спустя пару дней вам спустят для ознакомления кое-какие бумаги, в которых твердо определены нынешние приоритеты Генерального штаба и четко указаны направления дальнейшего развития. Я постараюсь через месяц выбраться к вам вновь, и уже не говори мне тогда, комиссар, про Маркса, Энгельса и Плеханова с Каутским. Согласно принципу «бритвы Оккама» распрощаешься со своими полномочиями, как бабушка с дедушкой. Всего хорошего!
Провожал их на минский поезд лично комбриг. Выслушав поток волковского красноречия, он попытался как-то оправдать действия комиссара.
— Товарищ командарм второго ранга, но ведь мы работаем так, как от нас требуют. Попробуй только уклониться от курса — вмиг на тебя летят в Москву доносы, строчат докладные записки, и после этого летят головы. Я ведь в Мировую войну под Перемышлем взвод в атаку водил — все то же самое! Инициатива в нашем деле ни к чему хорошему не приводила. Только к пуле в голову от соотечественника в синем мундире госбезопасности… как же быть?
Волков издевательски приподнял бровь.
— Мне, бля, вам что, всем храбрыми и смелыми с сегодняшнего дня приказать быть? Послушайте, Ткачев, я вам лично нечто шепну на ушко — Иван Михайлович отвернется. За инициативу сейчас наказывать не будут! — прорычал он низким голосом, — главное, это боеготовность войск. Вот вам три приоритета из моего командармского рукава: хорошее питание, физическое состояние и боевая подготовка. Причем учитывайте, что мозг голодного солдата глух к остальным приоритетам. А вообще, комбриг, хлопотное это дело — направления развития менять. Но хотя бы запомните эти три. И никого не бойтесь. Командир, который испытывает страх, годится только на роль козла отпущения. А за последние годы что-то слишком козлятиной вонять стало!
Глава 12
К середине апреля Волков с Кречко успели побывать в БОВО везде, где это намечалось маршрутом. На территории Белорусского особого военного округа, в принципе, было не все так плохо, как описывалось в массовой литературе конца двадцатого века. Командующий округом, командарм второго ранга Ковалев произвел на Андрея Константиновича приятное впечатление: был обстоятелен, немногословен, деловит. Зачем потребовалось менять его на Павлова — загадка природы. В июньские дня сорок первого он проявил бы себя, как минимум, не хуже. Хотя хуже уже невозможно. Однако за время Великой Отечественной войны советские полководцы не раз доказали, что для них нет ничего невозможного.
Критическое положение с вооружением накануне войны Волкову пришлось объяснить для себя следующими факторами. Во-первых, лихорадочное формирование новых дивизий. Оснащение войск попросту не поспевало за их формированием. Во-вторых, стремительное преобразование соединений, часто недальновидное и бесполезное. В-третьих, нерациональное использование уже имеющихся средств. На армии тридцать девятого года эти факторы сказываться пока не начали, поэтому те восемьдесят дивизий, что имелись на данный момент, были вооружены сравнительно неплохо.
Впрочем, на неизысканный вкус Андрея Константиновича наслаивались требования уже поднаторевшего на ниве инспектирования Кречко. Иван Михайлович быстро сообразил, что его коллега и новый начальник в последний раз инспектировал войска императрицы Софьи Алексеевны, поэтому глядел в четыре глаза. За себя и за начальство. А в перерывах между «налетами» на гарнизоны проводил этакий ликбез.
— Допустим, если вам сообщают, что командир части болеет, а часть расположена где-о в Жлобине, то вероятнее всего он или по бабам, или где-то пьет водку. Любят эти орлы на периферии вольничать. Слишком быстро маховые перья отрастают, что ли…
— А если и впрямь болеет? — спросил Волков.
— В таком случае, это укладывается в те десять процентов случаев, когда я ошибаюсь. Уж поверьте моему специфическому опыту. Четверть всех арестованных военных «троцкистов» — банальные пьяницы. Но не будешь же разглашать военную тайну и сообщать в газетах, за что именно арестован тот же Блюхер! Пьянство у нас черта, конечно, общенародная, но не нужно ее возводить в культ! Читали — несколько лет назад этот модный «товарищ граф Толстой» издал пару книг о царе Петре? Вот где пьянство, вот где «культ Бахуса»! Как там в будущем с этим дело обстоит, победили ли эту заразу?
— Зараза побеждает всегда! — фыркнул Волков, — не может государство одной рукой получать громадные доходы от продажи спиртного, а другой рукой — бороться с алкоголизмом. Пьянство стимулирует искусство, но тормозит промышленность, слыхали такую мудрость?
Кречко сказал, что это вовсе не мудрость, а глупость. Промышленность в данный момент в стране на первом месте. И это естественно, что страна не может позволить себе иметь руководящие кадры с уклоном в пьянство и беспорядочный образ жизни. Тогда Волков ответил, что страна многое не может себе позволить, например потерю дохода от реализации спиртосодержащих веществ. Так что мы имеем палку о двух концах. И не существует точного определения, где у нашей «палки» начало, а где конец.
— Я тут с вами поездил немного, — хмыкнул уже Кречко, — и приблизительно себе представляю дальнейшее развитие нашей беседы. Вы теперь скажете, что вся наша жизнь — это попытки определения, где у разных палок начало, а где конец. Вся эта философия (которую я очень не любил, будучи учащимся) мало соприкасается с реальным моментом. Наша с вами задача, товарищ начальник, оценить общее состояние войск, а не вникать в причины их низкой боеготовности. Это только в личной жизни сентенции типа «понять — простить» имеют право на существование, а в нашем случае виновных нужно снимать и пороть. Чтобы клочья летели с израненой шомполами задницы!
