Дмитрий Янковский - Знак Пути
Освободившись от пут страшного Зла не менее страшным образом, он теперь не хотел болтаться меж Злом и Добром, как неприкаянная щепка в ручье, а решил занять сторону, с которой никакие темные силы не смогут его свернуть. Но ослепнув и сделавшись для Зла бесполезным, он настолько же бесполезным стал для Добра. Потому-то и воспрянул духом, когда калика пообещал вернуть ему зрение, потому-то и шел через боль, через страх, через жуткие провалы рассудка.
Если калика простой дурачок, мучения не продлятся долго, силы уж и так на исходе, но если он знает что делает… Если знает… Да, именно тогда Жур впервые и в полной мере понял что такое НАДЕЖДА.
– Ни слух, ни нюх не заменят глаз… – пояснял незнакомец, суетливо и бестолково вышагивая по избе. – Но все это в тебе самом, оно дальше тебя и не вылезет. Понимаешь? Тебе нужно большее, много большее!
Жур почти ничего не соображал, одурманенный травами, горький отвар вместе с болью украл все чувства, оставив только крепкую как булат волю. Именно эта воля не давала уснуть, уронив голову на сырую столешницу, именно она заставляла слушать и слушать.
– Тебе может помочь лишь разум, соединенный с силой, которая больше тебя. Но ведь ты человек! Что может быть больше тебя? Только Боги.
– Я не буду просить у Богов милости… – чуть слышно прошептал юноша. – Никогда не просил и не стану… Я сам выбрал, самому и тянуть эту ношу.
– Просить?! – калика расхохотался уже привычным истерическим хохотом. – Ха! Да кто же об этом рек? Боги ничего не дают просящим, неужто ты до сих пор не понял? Они помогают лишь тем, кто сам рвется к цели, не боясь, не стесняясь, настойчиво и устремленно. Не ждет, не просит, а именно рвется всем сердцем!
Он перевел дух и снова расхохотался, на этот раз как-то мрачно, пугающе…
– Ты хочешь зрить? – влажным шепотом спросил он чуть ли не в самое ухо.
– Больше жизни… – отшатнувшись ответил Жур.
– Больше жизни? – прыснул коротким смешком незнакомец. – Да тебе сотню раз предстоит умереть и снова родиться в муках! Готов? Не дрожи как осиновый лист на ветру!
– Готов! – чуть не лишившись чувств ответил юноша, чувствуя как под каркающий хохот калики проваливается в раскрывшуюся перед разумом бездну.
В раскрывшуюся перед разумом бездну ворвался свет, завихрился красками и объемом. Жур хоть и привык к этому чувству, но все же отшатнулся, мысленно открывая глаза, лес развернулся перед ним во всем великолепии жизни, словно размотался огромный, вышитый умелыми руками ковер. Ничем не стесненный разум просочился сквозь густую чащу туда, где в двух сотнях шагов чутко шевелил ушами молодой олень, незримо приблизился, осмотрелся, ощупался.
Волхв знал, что никакого оленя там пока нет, пришлось заведомо настроился на восприятие довольно отдаленного будущего, зато когда добыча выйдет на эту поляну, ее будет бить удобней всего. В любой миг Жур мог выхватить взглядом ту часть грядущего, какая была нужна, обученное сознание легко играло со временем, как ветер играет с оборвавшимся от тополя пухом.
Жур прибавил шаг, стараясь обогнать могучую реку времени – для удачного выстрела надо затаиться возле поляны раньше оленя. И с подветренной стороны.
Ну вот… Теперь сознание рисовало ПОЧТИ настоящее, лишь на краткий миг взгляд обгонял то, что происходило в действительности. Олень прокрался по тропке, выйдя на освещенную солнцем поляну, пронизанные голубыми жилками уши чутко ловили каждый звук, приносимый ветром. Но ветер дул не с той стороны.
Жур натянул лук, прицелился, разум метнулся на миг вперед и стало видно, куда ударит стрела. Низко. Волхв натянул чуть сильнее и разжал шероховатые пальцы. Серое оперение свистнуло, мелькнув в ярком солнечном свете, олень еле заметно дернулся, пораженный точно в глаз и без судорог грохнулся в густую траву. Стрелок неслышной тенью вынырнул из подлеска, поклонился добыче и широкое лезвие поясного ножа вонзилось в оленью ногу, надрезав первую жилу. Древний Покон запрещает убивать без необходимости, поэтому Жур разделывал тушу старательно, не давая пропасть ни единому кусочку мяса. А когда все полезное уместилось в свернутый из шкуры узел, остатки остались питать траву и толстых воронов, очищающих лес от всего лишнего.
Пока похлебка дозревала под паром, волхв вышел погреться на солнышке и вдруг странная мысль поразила его как молодецкий удар промеж глаз. Как же не додумался раньше? Дурень старый!
Он спешно расправил внутренний взор, метнув его вслед уходящим ночным гостям, нащупал искомое. Ничем не стесненный, проник взглядом под ножны мечей и ахнул…
– У всех… – пересохшими губами вымолвил он. – У всех четверых! Экий я дурень, сразу не углядел! Значит они ведают что к чему, рассказал им старый Зарян…
Хотелось броситься следом прямо сейчас, но Жур сдержался.
«Не примут». – мелькнула ясная мысль. – «Мое время еще не пришло.»
И все же мечта стать частью Стражи жгла изнутри как раскаленный булат, ощутимо толкала в спину.
– Вернутся… – уверенно шепнул Жур. – А я пока пригляжусь, что они из себя представляют.
Волхв настроил взор на миг впереди настоящего и разглядел, как витязи упорно шагают к Олешью. Он-то знал, что эту силу остановить почти невозможно.
Добравшись до Вороньего камня, друзья не останавливаясь двинулись дальше, забрав чуть левее, в сторону города. Солнце налилось ярким расплавленным золотом и щедро поило живым теплом подсохшую землю, далеко по правую руку поблескивал Днепр, искрился серебряным светом словно рыбья чешуя. Микулка в кольчуге и с мечом за спиной ехал в седле, привычно покачиваясь в лад с неспешным шагом отдохнувшего Ветерка, друзья налегке бодро шагали рядом – с возвращением Микулки все здорово воспрянули духом, никакое дело теперь не казалось очень уж трудным. Ради таких друзей не сложно и вирый перевернуть вверх ногами!
После долгого ливня воздух сиял отмытой прозрачностью, даже легкая дымка не туманила виднокрай, а Олешье виднелось и вовсе как на ладони.
– Хвала Богам! – радостно выдохнул Ратибор. – Ночью в городе обошлось без пожаров, не видать ни огня, ни дыма. Редкая выдержка у этих уличей, либо посадник все же ворота открыл. Хотя для него это, что самому головой в омут… Натерпелись от него горожане. Но коль за ночь град не спалили, есть возможность все выправить по чести.
– Это если Рубарь с дружиной не посек безоружных жителей под покровом тьмы… – Сершхан нахмурился собственным мыслям. – Тишина она знаешь, может и к добру быть, и к худу.
– Типун тебе на язык! – сплюнул стрелок. – Неужто нельзя подумать о чем-то хорошем?
Микулка ехал молча, прислушивался, старался вникнуть, но ничего вспомнить так и не смог, хотя мелькало в голове что-то знакомое, обрывки фраз, образы. Наконец он натянул поводья, резко остановив Ветерка, и твердо молвил:
– Рассказывайте по порядку! Никак в толк не возьму, что там случилось!
Друзья переглянулись, ведь и впрямь упустили из виду, что соратник их чуть живым провалялся и вечер и ночь, а такая беда без следа не проходит.
– Расскажем. – успокоил его Ратибор. – Только по ходу, а то времени мало, и так с этим Змеем провозились без меры. Вперед!
Когда конь снова затопал копытами по мягкой степной траве, сминая ярко-синие цветы огнецвета, друзья принялись наперебой рассказывать поведанную горожанином историю, перемежая с собственным мнением о посаднике, Рубаре и всей ихней своре.
– Представляешь, – закончил Волк. – А Громовник у них был водовозом! Смех, да и только!
– Это мне кажется самым странным в этой истории… – задумчиво молвил Сершхан. – Как-то не вяжется у меня образ Громовника, каким мы его знали, с тяжким трудом водовоза. Одно радует, что сколько не вилась спутанная бечева его жизни, а конец нам достоверно известен.
Подойдя ближе к городу, друзья убедились, что с жителями ничего худого не приключилось – бабы, мужья, ребятишки суетились у десятка костров, кто-то тащил от Днепра рыбу, кто-то гремел посудой, взятой в деревне. Многие, особенно с малыми детьми, там и заночевали – кто на постой попросился, а кто-то занял пустые дома. Странно, но любое лихо всегда делало и делает русичей дружнее, словно это и есть данная Богами сила, способная одолеть любую напасть. Чем страшнее беда, тем больше народу на Руси становится плечом к плечу, забывая старые распри. Так и деревенские с городскими вечно не ладили, а как у горожан приключилось худое, деревенские обид вспоминать не стали, приютили кого смогли, подсобили и едой, и посудой, и одеждой, кому нужна.
Городские ворота накрепко сцепились окованными створками, не пуская людей в родные дома, а сделаны были на славу, и тараном с ходу не прошибешь, зато стена послабей, деревянная, с ходу тоже не свалить, но огня точно не выдержит. Вот только поджечь ее не просто – тут и там лучники поблескивали наконечниками стрел, эти с факелом и на сотню шагов не подпустят, утыкают стрелами как потешную цель на ярмарке.
