Василий Звягинцев - Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы...
Берестин, пожалуй, мог мне возразить, и возражение было бы достаточно логичным, оправданным по любым параметрам. Старше меня он был на три с лишним года, и я в тот момент, когда поломал его надежды на личное счастье, выглядел хуже, чем пресловутая «собака на сене». Но мудрости и порядочности ему хватило, чтобы погасить свою неприязнь, если не сказать резче. И сделал он это хорошо, благородно.
Только по этой причине я предложил именно ему стать партнером в очень сложной, эмоционально и комбинационно, игре.
Как мне надоело это слово – «игра». Пишу – и самому противно, а ничего другого в голову не приходит. Может быть, когда-нибудь позже я в своих «записках» подберу достойные синонимы. А сейчас что есть, то есть. Если не игра, так что? Реальная жизнь? Еще глупее звучит.
Уходя из Замка в Крым, я, как толковый диверсант-подрывник, оставил «на растяжке» некую локальную мыслеформу, ограниченную во времени и пространстве. Как гранату в городской квартире. Не трогай, и она тебя не тронет, поскольку «ручная». Ну а если что – не взыщи. Тебя в гости не приглашали.
В обсуждении темы назначенное время прошло быстро. Ирина с Олегом из Москвы до сих пор не вернулись, я нажал кнопку «повтор», которая вернула меня в исходную точку. Удолин тоже был точен, прибыв к выезду на набережную пароконным фаэтоном.
Извозчик попросту, ибо не помню, как здесь у них называется «водитель кобылы», был слегка удивлен. Что солидному господину с тремя чемоданами делать на берегу, к которому рейсовые пароходы сроду не причаливали и даже сколько-нибудь приличный парусник рискует разбить борта о пирс при таком накате? Не на рыбацкой же лодке он собирается отправиться в бурную Атлантику?
Любопытство возницы было погашено франковой монетой сверх оговоренной цены и предложением не терять напрасно времени. Вон господа на том краю набережной, кажется, желают ехать в город…
Фаэтон заскрипел рессорами, удаляясь, и Константин Васильевич потащил свои кофры и саквояжи к условленному месту. Хотелось помочь профессору, но нельзя. Чем черт не шутит – выйти выйдешь, а вернуться что-то не позволит!
Он остановился, сдвинул шляпу на затылок и вытер лоб клетчатым фуляровым [43] платком.
– Приличные люди сами свой багаж не носят, – раздраженно сообщил он мне, когда я открыл проход прямо перед носками его ботинок и ответил извиняющимся тоном:
– Рад бы услужить, но обстановка не позволяет. Так что давайте сюда барахло, а мы прикроем вас огнем, если потребуется…
Удолин хорошо усвоил опыт выпавших на его век войн и революций, чтобы спорить по пустякам. Насмотрелся, как оно бывает. Подал чемоданы и шагнул из своего французского далека в нашу неопределенность.
Я закрыл дырку в пространстве. Теперь мы все в Крыму. В одном месте и в одном положении, если не решим иначе.
…До возвращения Ирины с Олегом я успел изложить профессору причину и повод нашей встречи, вкупе с наиболее существенными деталями недавних событий. Чем хорош Удолин: ему не надо ничего разжевывать. С самого первого дня нашего знакомства я оценил его главное качество (независимо от всех прочих) – он сразу схватывает суть любого вопроса и, не теряя времени на второстепенные частности, активно включается в мозговой штурм. Коллективный, если ему это предложено, или индивидуальный, не важно. Лишь бы счел тему вообще достойной затрат своей драгоценной умственной энергии. Выводы, к которым он приходил, иногда ставили нас в тупик, но я не помню случая, чтобы они, в той или иной мере, не оказывались верными. Пускай и по прошествии времени или применительно к совсем другому случаю. Этими же качествами отличались Кассандра и Дельфийский оракул. Просто у их слушателей было меньше жизненного опыта и отсутствовало альтернативно-абстрактное мышление, чтобы сообразить, к чему пристроить полученное предсказание. Как говорил мой постоянно попадавший в идеологические капканы советской власти университетский преподаватель: «Высший пилотаж философа – это уметь находить аналогии между аналогиями».
– Прелестно, просто прелестно, – повторял Константин Васильевич, отдавая должное коньяку из голицинских подвалов, собственную фляжку предусмотрительно сохраняя на другой случай. А был там у него всего лишь банальный кальвадос, незаслуженно прославленный Ремарком.
– Я с абсолютной ответственностью могу утверждать, что наличие подобных существ предварено моими давними умопостроениями. Когда, вы сказали, вашему товарищу они явились впервые?
– Накануне мировой войны…
– Великолепно! В России взлет мистицизма, многочисленные кружки теософов, распутинщина, хлыстовство, предощущение конца света (небезосновательное, кстати). Я тогда тщательно изучал все эти течения и направления, совершенно самостоятельно пришел к выводу, что первопричина – проникновение в наш мир давно известных, но подзабытых в эпоху рационализма сил. Вы вспомните: бесы, о которых упоминается в Евангелиях, средневековый расцвет ведьмовства, простонародные легенды, перенесенные в литературу гением Гоголя… Все очень и очень сходится. Жаль, что я тогда не имел случая и возможности встретиться с вашим приятелем и побеседовать с ним поподробнее. Но сейчас у вас факты гораздо более весомые. А не могли бы мы как-нибудь поближе познакомиться? Ну, с этими самыми… Даже мертвые мне они могут сказать о многом.
«Вот именно, – подумал я. – Когда мы выручили профессора из узилища Агранова, он в числе прочих своих званий и титулов представился еще и некромантом. Тогда я счел это за фигуру речи, не придал значения. И ростокинским Артуром он особым образом интересовался. Так что не зря, очень не зря мы с ним сегодня встретились…»
– Значит, вот что, друзья мои, – сказал он нам с Алексеем. – Без обиды, я считал вас людьми, не всегда понимающими, где они находятся и что делают… Как вы любили выражаться, используя термины будущих времен, «не совсем адекватными»…
– Да, крайне интересно было, со всей нашей неадекватностью, посмотреть, как бы вы, уважаемый, до сих пор сидели у Агранова под замком или валялись на Донском кладбище в качестве «невостребованного праха», на два метра ниже уровня поверхности… – сказал я резче, чем следовало в разговоре интеллигентных людей.
Обращенная в прошлое перспектива показалась Удолину настолько неприятной, что он скривил лицо и выпил рюмку коньяка, не сделав попытки пригласить нас.
Это я понимаю. Нервы у всех не железные. Тем более тональность моих слов была такова, что при желании ее можно было счесть не только ретроспективной.
Господин профессор потянулся к сигарной коробке. Берестин предупредительно щелкнул зажигалкой. Я сидел спокойно, безразлично даже. Чтобы знал, кто в доме хозяин.
Константин Васильевич несколько раз пыхнул, разок затянулся. Нормальному человеку достаточно, чтобы вернуться в горизонт текущих реальностей.
– Вы ведь меня не дослушали, – сказал он примирительным тоном. – Было время, сказал я, когда мне казалось… Готов признать, что моментами слегка ошибался. Вот и сейчас. В действительно критический, может быть – судьбоносный момент вы нашли правильную линию поведения…
Это он наверняка к тому, что наша главная заслуга – обратиться к нему за советом и помощью.
– Так давайте же со всей серьезностью обсудим вставшую перед нами угрозу. Она действительно такова, что даже я сразу не представляю, как к ней подступиться. Но носа вешать не следует. Ни в коем случае…
Глава двенадцатая
Легенду, оправдывающую появление Удолина в Замке, мы придумали простейшую, на девяносто процентов она и легендой-то не являлась. Братство, мол, настолько обеспокоено душевным здоровьем Шульгина, пережившего целую серию психических травм, что решило вызвать профессора для консультаций. Поскольку Братство пока еще не собралось в полном составе, я воспользовался прерогативой и сделал это лично.
Профессор владеет собственными, несовместимыми с нашим материалистическим мировоззрением методиками психоанализа, и, если в самых глубинах Сашкиной души образовались какие-то деформации, паразитные связи и очаги застойного возбуждения, никто не сможет ему помочь лучше Константина Васильевича. Это было правдой. То, что с его помощью мы надеемся попытаться выяснить, чем является «планета Зима» и является ли вообще чем-нибудь, – тоже соответствовало действительности. По крайней мере, меня эта загадка волновала до чрезвычайности.
А вот то, что я рассчитывал использовать мистика и некроманта для контроля над тайными, если они есть, замыслами Антона и Арчибальда, должно было, разумеется, оставаться нашей тайной. Как и то, что определенный контроль мы с Берестиным решили установить и над нашими друзьями. Для предупреждения возможного вторжения в их личности, не важно, с чьей стороны. По крайней мере, Удолин, разобравшись в обстановке, заявил, что для него такой контроль труда не составит.
