Юрий Валин - Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»
Нерода сплюнул:
— Вот же гулящий. Какие ему еще патроны?
— Не знаю, — сказал Женька — очень хотелось пристроиться и хоть немного полежать неподвижно: за ночь поврежденная тыловая часть переводческого организма не угомонилась и болела, кажется, еще сильнее.
В воронке пованивало замысловатой смесью взрывчатки и бензина, но это было и к лучшему — отбивало запах упокоившегося наверху немца. Земляков устроился на боку — заднице сразу стало легче, уставшие ноги ныли, но в целом было хорошо.
— У тебя башка болит или чего? — спросил Нерода.
— Терпимо, — Женька вздрогнул от странного звука — скорчившийся было на дне воронки Лебедев расслабился и уже посвистывал носом.
— Вот это нервы, — позавидовал Нерода.
— По-моему, он конкретно слабоумный, — сказал Женька, разглядывая безмятежное лицо лейтенанта.
— Да уж куда слабоумнее — за три года умудрился не засыпаться.
— Он же на немцев периодически работал. Зато постоянно поднимал политическую сознательность партизан.
— Это не слабоумие, а гибкость психики. Как он там сказал: «уникальность и ценность индивидуальности»? Редкий талант, да.
— Этак только больной мыслить способен. Я вот думаю — может, Психа уже сейчас была? Такая редкая, скрытая разновидность.
— Насколько я понимаю, Психа не болезнь, а нечто иное, непонятное. Да и какая нам разница? Мы с ним возиться не будем.
— А что мы с ним будем делать? — прошептал Женька.
— Согласно приговору суда. Ну, чуть раньше приведем в исполнение. Поменьше народных харчей сожрет.
Женька поморщился. Если все получится и Лебедев свою роль отыграет, с ним нужно будет что-то делать. Ликвидировать слабоумного — это как-то не по-человечески.
Нерода понял:
— Вот ты гуманист. Смотри, как бы наоборот не вышло. Талант ведь настоящий — с автоматом он тебя лихо наколол.
— Да ну вас…
Зашуршало — под машину заползал, пихая перед собой какой-то тюк, пропащий Михась:
— С ранья хмарится…
Нерода прихватил проводника за ворот пиджака:
— Слышь, Мишка, я не посмотрю, что ты в формальном подчинении у лейтенанта. Будешь своевольничать — уши оборву.
— Мишки у цирке, — придушенно, но с достоинством парировал Поборец. — Я па делу…
— Я те дам «по делу», анархист блудливый. Сейчас разбудим лейтенанта, он тебе до вечера о дисциплине будет мораль рассказывать. В красках. Он умеет.
Михася перекосило.
— Эк вас обоих корячит, — удивился Нерода. — А ведь вполне приличный лейтенант и даже в чистых штанах.
— Да он… — злобно начал Михась.
— Про кобылу не надо, — спешно предупредил Земляков. — Ты чего припер? Тут и так тесно…
В узле из новенькой пятнистой плащ-палатки — Михась утверждал, что «не с мерцвяка, а складская», обнаружился целлофанированный немецкий хлеб, красивая желтоватая коробочка сахарина, огромная пистолетная кобура с увесистым подсумком, пачка бумаг и писем.
— Бумаги-то зачем? Думаешь, секретные? — с усмешкой спросил Нерода.
— Усё можа быть, — заметил опытный Поборец. — Но я на подцирки взял.
Женька просматривал бумаги, а боевое крыло «Рогоза» изучало оружие.
— Тю, дура якая, — расстроился Михась. — Весу што в шмайсере, а патронов пятак всяго.
— А ты какие патроны ищешь-то?
— Нужные я ищу, — пробурчал проводник, пытаясь открыть «ломающийся» ствол оружия — совладал, заглянул в ствол, зачем-то подул. Пистолет был с виду массивным, не очень-то изящным. — Ракетница, — разочарованно заключил Михась, сердито сунул нелепое оружие в кобуру и отбросил дальше под кузов.
— Никакого у тебя уважения к достижениям зарубежной техники, — заметил Нерода. — Припрятал бы. После войны, на День Победы, салюты бы пускал в родной деревне.
— Чаго я, дитя, чи што, — дернул носом ветеран партизанского движения.
— Ну, все равно. Интересная вещь с прогрессивным, почти реактивным принципом работы. После войны, когда к космосу двинемся…
— Вайна не скончыцца, — убежденно возразил Михась. — Она ж Великая…
— Это конечно. Но все равно кончится. Вот немца добьем.
— Потом ясчэ румыны с мадзьярами будут. И гэти… итальцы.
— Этих еще раньше добьем, — заверил Нерода. — Дальний Восток с японцами — тот на потом останется. По причине своей удаленности…
— Вы подождите с геополитическими прогнозами, — вмешался Женька, пытавшийся прочесть бирку на подсумке. — Дай-ка этот чудо-боеприпас. И ствол тоже…
Патроны… или правильнее гранаты? Три массивных Panzer-Wurfkorper 42 LP[97] с зарядами и две аккуратных осколочных Sprenggranatpatrone-Z.[98] И собственно сам Sturmpistole — штурмовой пистолет, изваянный на основе сигнального. Довольно громоздкая рукоять, но само оружие не такое уж тяжелое — частично применялись дефицитные в рейхе легкие металлы.
— Ни фига себе салюты, — сказал Женька. — Тут танк подстрелить можно. Михась, там приклада рядом не валялось?
— К пистолю? — изумился Поборец.
— Это не какой-то «пистоль», а свежее достижение немецкого технического гения — штурмовой пистолет с функцией уничтожения маломощной бронетехники.
— Правда, что ли? — удивился Нерода.
— Матчасть нужно лучше учить, — назидательно посоветовал переводчик. — Эта хрень не хуже подствольника. Кажется, четырехсантиметровую броню может взять. Ну, если супротивник особо дергаться не будет.
Нерода повертел пистолетную гранату, из-за кумулятивного набалдашника смахивающую на недоношенную булаву:
— Сомневаюсь, однако. Машину или «бэтэр», возможно, прошьет. Танк, он…
— А если не танк? Если что-то крупное, но не очень бронированное?
— Ты, Же… тьфу, Огр, как себе это представляешь? На мустанге подскакать и от бедра пальнуть? На той точке транспорт весьма беречь будут, поскольку его там крайне немного.
— Может, на подходе цели можно попробовать?
— Этим?! Тоже «стингер» нашел. Фантазия бурная, да ствол отсталый.
— Зато панятный, — вставил Михась, с новым уважением рассматривающий оружие. — Уставил, пальнул…
— Угу, дистанцию разрыва угадал, траекторию в уме высчитал, скорость цели просек, — согласился Женька.
— Чаго мудравать, — вдохновился Поборец. — Разок пальнуть, потым…
— Ты покажи, где этот самогуб нашел, — Нерода взял свой автомат. — Там обвес должен быть и патроны.
— Можа, и есть, — уклончиво согласился Михась. — Но там таго…
— Чего «того»?
— Насрато. Фрицев неаккуратна подрало.
— Показывай и матюгальник свой обуздай.
Трофейщики осторожно выползли из-под машины. Женька положил на колени автомат, глянул на подконвойного — сопит как ни в чем не бывало. Сомнительная затея — использовать такого… индивида. Действия его не предугадаешь, контуженый, истерик и вообще… С другой стороны, шанс все-таки есть. Мизерный, но в такой ситуации и три десятых процента начинаешь учитывать. Пусть спит, доведем, на месте по ситуации…
* * *Лебедев не спал. Эта привычка: лежать неподвижно, размеренно дыша, уйти в себя, лишь частью сознания оставаясь в ограниченном, несовершенном мире грубых и отвратительных реальностей, появилась сама собой. Нет, отнюдь не чуткость загнанного зверя способствовала развитию этой необычной способности. Андрон точно знал, что он в куда большей степени Человек, чем ЭТИ — ущербные, ничтожные ограниченности, что его окружают. Вполне возможно, в далеком будущем таких чувствительных и способных людей станет больше. Вероятно, они жили и в прошлом. Смутно помнилось о Юлии Цезаре и еще, кажется, о Леонардо. Великие люди. Пусть с иными талантами, но великие. И разница между Творцом и человеком — да, велика и непостижима. Величественная пропасть…
…Андрон дремал, инстинктивно выделял из тихого разговора главное и ждал момента. Счастливое стечение обстоятельств неизбежно сопутствует талантливому человеку. Андрон уже прекратил бессмысленные попытки угадать, кто такие эти бесчеловечные внезапные гости, в очередной раз повернувшие, но не сломавшие судьбу Художника. От немцев они пришли или из жуткого СМЕРШа, сейчас не имело значения. Талант предчувствует опасность. Это умение дается Свыше. Нужно уходить. Уловить тот момент, коим Небеса награждают одаренного человека, и бежать, спасая себя для мира и искусства…
Старший лейтенант и остроносый щенок ушли. Лебедев посапывал, не раскрывая глаз. Похоже, момент сейчас представится. Андрон чувствовал, что младший лейтенант смотрит на него. Хитер. Имеет какое-то образование, наделен тем развитым инстинктом, что бесталанные люди принимают за ум. Но долго смотреть он не может. Нет, не все одарены истинной усидчивостью творцов. Устанет, отвлечется…
Лебедев лежал на боку, рука была прикрыта — кисть в кармане. Шаровары солдатские с неудобным карманом, но роговые накладки ножа привычно согрелись в кулаке, пальцы осторожно шевелились, разминаясь, готовясь… Выхватить, ноготь большого пальца привычно подцепит паз на лезвии, нож тихо щелкнет… Когда совершаешь одно и то же действие тысячи раз, получается весьма изящно. Изящная простота смерти — как трудно положить его на холст… Ударить в пах — как тогда, в Завержье. Хотя опасно — может зашуметь. Почему ЭТИ даже в торжественный миг смерти кричат, как животные? Если зажать рот, может укусить за пальцы. Руки художника — хрупки и ранимы, как крылья сентябрьских стрекоз… А вдруг он сильный? Среди ЭТИХ встречаются спортивные, мускулистые. По младшему лейтенанту этого не скажешь, но он может скрывать. Да, действительно, коварен. Этот его прищур, отвратительно знающая улыбка… Вдруг ждет? Вдруг именно у ЭТОГО хватит сил оттолкнуть нож и вскинуть автомат?
