Барин-Шабарин - Денис Старый
* * *
— Так вы хотите стать знаменитым? — чуть ли не выкрикивал я.
— Конечно же. Ну не прозябать же мне тут, уж простите, вы же тутошний… — Александр Сергеевич Хвастовский закрыл рот рукой. — Вот… тутошний. Я уже говорю, как все вокруг. А я же столичный! Мне в Москву нужно. Но никто не берет ни в журнал, ни в газету, вот и работаю в «Екатеринославских ведомостях». Платят сносно, но…
Мой собеседник прочувствованно вздохнул.
— Как я вас понимаю. Столица… Петербург… Погулять по улице Миллионной, выйти на Дворцовую набережную, вдохнуть морского бриза, доносящегося с Балтики. И вновь Исакий в облаченье из литого серебра. Стынет в грозном нетерпенье конь великого Петра… — начал я декламировать стихи Анны Ахматовой [Анна Ахматова «Стихи о Петербурге»].
— Прекрасно, как же это прекрасно! — воскликнул журналист Хвастовский. — За моего друга, господина Алексея Петровича Шабарина!
Молодой парень, впрочем, не младше меня нынешнего, опрокинул стопку в грамм сто водки и сразу же откусил вяленой буженины, что на вилочке заботливо предоставила парню Прасковья. Тот откусил, а эта «светская львица» хоп себе в рот остаток — и давай жевать да причмокивать. Стыдоба, да и только. А ведь проходила инструктаж перед тем, как пойти в ресторацию.
Да, мы были в ресторации гостиницы «Морица». Это один из самых престижных, вероятно все же, лучший ресторан Екатеринослава. Да и гостиница весьма ценилась. Были у меня сперва намерения поселиться именно здесь. Уверен, что прежний я, даже с учетом крайне истощенного финансового ресурса, коим я обладал по приезду в город, все равно заплатил бы баснословные деньги, но остался в «Морице». Но нет. Мне нужно было было меньше привлекать внимание, а тут не обошлось бы и без ресторана каждый день. А как было бы отказать какому офицеру, стремящемуся в Одессу или Яссы, где происходила концентрация русской армии.
Начала хождение, как некоторые писали в газетах, революционная чума европейская. Вот государь и озаботился тем, чтобы не допустить «заразу» в Россию. Из послезнания я мог почерпнуть, что уже скоро русские войска придут на помощь правящему дому Габсбургов и подавят национальное движение в Венгрии. А нам, России, злом отплатят за «предобрейшее». Ну да ладно, решить бы свои проблемы, а после… Другие свои проблемы. Вот потом и посмотрим, как сослужить службу России: товарами какими или еще чем.
— Увольте, Алексей Петрович, но подобного же никто и не делал, — отнекивался от моего предложения Хвастовский.
— Не хочется быть первым? И разве мала плата за это? — спросил я.
— Плата бесценна, смею заметить, но… — все равно сомневалась «надежда русской журналистики».
— Но разрешил же государь «Ревизора» Николая Васильевича Гоголя. Ваш… наш фельетон точно не будет затерт. А еще — стихи. Для вашего старта я подарю вам стихи про Петербург. Вы сразу же станете знаменитым, — пошел я уже по третьему кругу в сложном деле уговоров экзальтированной личности журналиста.
Я предполагал задействовать Хвастовского на суде. Он показался мне единственным претендентом, который мог бы помочь превратить заседание в фарс. Дело в том, что журналист должен был стать полной неожиданностью для Молчанова, ну и Жебокрицкого. Они-то думали все по-тихому провернуть и отжать у меня земли. Но я сделаю так, что по-тихому не получится, по крайней мере, все задействованные особы должны быть в этом уверены.
Хвастовский должен прийти со мной, я, кстати, имею право привести какого-либо свидетеля. Все узнают, если еще не в курсе, что он журналист и пожелал пойти по стопам Гоголя, который, по слухам, описал в своем «Ревизоре» реальную историю. Раз сам государь разрешил и даже поощрил постановку произведения на сцене, а цензура не чинила препятствий в увеличении тиража книги, то нет сомнения — все так и было, и теперь эти чиновники из города N наверняка на каторге.
Осмелятся ли в таком случае чинить беспредел? Сомневаюсь я. Так это или нет, но на журналисте держится большая часть плана.
Его могли бы перекупить. Да, если бы узнали о моем коварстве. Поэтому я ему не только денег ссужу, как тогда говорили, а ещё дарю ему стихи о Петербурге Анны Ахматовой, которые вспомнил. Хватовский считает себя гением-поэтом. Непризнанным, конечно, а каким же ещё — его стихи не берут в печать в видных издательствах, а руководство «Екатеринославских ведомостей» и вовсе посылает к черту поэта, заставляя писать только канцелярщину.
Так что несколько стихов, явно хороших, а к ним он еще свои приложит… Я убедил его в том, что это сработает, ну а после пусть себе пишет что вздумается, когда имя Хвастовского прогремит на всю Россию. Кто хочет поверить в небылицу, тот всегда так и поступит. И Александр Сергеевич хотел.
— Представляете, как совпало: два величайших поэта России, и оба Александры Сергеевичи! — не забывал я подливать масло в огонь.
Вечер близился к логическому своему завершению, и Прасковья, больше молчавшая и только хмурившаяся, когда я ее одергивал, чтобы не пила много вина, все приближала свой стул к молодому дарованию.
Улучив момент, я дал последние наставления девице, которая только что не облизывалась на такого завидного молодца, как Хвастовский.
— Не нужно с ним… ты поняла, что именно. В номере нальешь еще стакан водки и предложишь выпить за свою красоту. Все… он более не вынесет, рухнет и уснет. Просыпаешься, одеваешься, корчишь из себя обиженную и обесчещенную барышню — и уходишь, — с ударением на последнем инструктировал я Параску.
Ее я представил как внебрачную дочь отца, то есть свою незаконнорожденную сестренку. Что, мол, вот — выгуливаю девицу, платьишки покупаю. Так что некое чувство вины у Сашки Хвастовского она вызовет. Он как миленький будет присутствовать на заседании и стращать коррупционеров в зале суда.
— Господин Шабарин? —
